ПОСТ - Глуховский Дмитрий. Страница 8

– Ты, брат, к своим попал, не бойся! Какое у тебя распятие знатное! Ты не монах ли часом?

Тот в ответ глядит непонимающе. Полкан разводит руками:

– Такое впечатление, что он по-русски ни бельмеса!

Сотник тянет к гостю руку, а тот весь съеживается, словно его хотят ударить. Кригов тогда пытается его успокоить.

– Братец, слушай! Мы тебе плохого не сделаем.

Достает из ворота серебряный образок на цепочке, предъявляет его пришельцу.

– Видишь? Мы тоже православные! В одного бога веруем!

Пришлого образок зачаровывает, его взгляд перестает метаться с одного дознавателя на другого. Сотник продолжает так же спокойно, ласково:

– Ты просто скажи – что стряслось-то? Напал на тебя кто-нибудь?

Рваное дыхание у пришлого налаживается, он кивает сотнику.

– Ну вот! Так и расскажи, брат, что там? Что там тебя так напугало?

Теперь гость качает головой.

Он, кажется, овладевает собой. Лицо его обретает осмысленное выражение. И вместо ответа он показывает на ухо и разводит руками. Фаина переводит:

– Глухой, мол! Вот мне с самого начала так и показалось, что он ничего не слышит.

Полкан чешет репу. Сомневается.

– Ну уж… Глухой.

Они приглядываются к гостю повнимательнее. Сотник Кригов пожимает плечами.

– Если глухой, то мог и не слышать криков от заставы.

Полкан напоминает:

– Шел и распевал «Господи, помилуй!». В него палили даже, не то, что кричали. Хорошо хоть, мимо. В него палят, а он дальше идет. Хоть бы хны.

Фаина вставляет свои две копейки:

– Мог и вообще ничего не понимать, если интоксикация серьезная. Мог находиться в бредовом состоянии.

Он наклоняется вперед, к сидящему на кровати гостю, тоже показывает себе на ухо, мотает бородой и подсказывает ему, произнося:

– Глухой ты, брат? Глухой, так?

Пришлый с этим соглашается. Кивает: так, так. А потом, будто вспомнив, что умеет говорить, этим своим ровным голосом выговаривает гундосо:

– Господь слуха не дал.

Кригов распрямляет спину.

– Ну вот.

Изучает его еще немного, потом кладет ему руку на плечо – тот вздрагивает, но руку не сбрасывает. Кригов медленно и тщательно выговаривает губами:

– А как тебя зовут, брат?

Пришлый не понимает. Тогда сотник показывает пальцем на себя и произносит:

– Я Кригов. Александр Кригов.

– Игорь?

– Да какое! Ручка есть у вас и бумага?

Фаина приносит ему исписанную тетрадь и карандаш. Сотник пишет свое имя на клетчатом листке, но пришлый смотрит в буквы тупо; насупливается, как будто не все узнает, пытается один раз их прочесть, другой, потом сдается и опять разводит руками. Полкан не выдерживает:

– Еще и безграмотный, что ли? Тьфу ты!

Казачий сотник смотрит на гостя вприщур.

– Он, ведь, наверное, мой ровесник. Детство, наверное, как раз на войну пришлось. У нас и в Московской области таких вот сирот знаешь, сколько! Может быть и не грамотный. Все, что угодно, может быть.

Тут до гостя все-таки доходит, чего от него хотят. Он тоже тычет себя в грудь пальцем и выговаривает.

– Раб божий Даниил.

Фаина квохчет:

– Ну вот. А я его Алешей, Алешей…

Кригов кивает. Раздумывает.

– Слушай, брат Даниил. Выручай нас. Нам нужно знать, что там, за мостом. А?

Тот хмурится, тужится, хочет понять – но все-таки не понимает. Тогда Кригов, почесав бровь, снова берет карандаш и рисует: две извилистых линии – реку. Мост через нее. Периметр стены Поста очерчивает прямоугольником. Показывает на себя, на Пост. Потом на мост, потом на тот берег.

– Там что? Что там?

Брат Даниил вдруг прищуривается. Поджимается. Собирается. Выговаривает:

– Что на том берегу?

– Да, да!

Он кивает: понял.

– Дорога там. Железная. На восток идет.

– Ну дорога-то ладно. А города какие? Люди живут там? Или все пусто?

– Не понимаю. Что?

Кригову приходится еще раз это же самое спрашивать, и произносить все медленно и терпеливо, губами четко показывая звуки. Даниил вроде под конец соображает, чего от него хотят, но вместо ответа спрашивает сам:

– А ты, божий человек, кому служишь?

– Я-то?

Кригов приосанивается, показывает Даниилу свои погоны, кокарду на фуражке.

– Государю императору и Московской империи.

– Московской?

Кажется, что из всех этих слов пришлый узнал по губам только одно.

– Так точно.

Проходит еще несколько мгновений – и маска из задубевшей кожи, которая у гостя вместо лица была, расслабляется. Он пытается улыбнуться – выходит плохо.

– Слава Богу. Дошел, значит.

И он тоже крестится.

– А ты к нам шел? В Москву?

– Да. Так именно.

– Зачем?

Раб божий Даниил понимает вопрос по выражению их лиц – и сотника, и Полкана.

– Обитель мою разорили. Братьев убили. Я последний остался. Пошел в Москву за заступничеством. По дороге звери напали. Думал, не дойду.

– Кто напал на обитель? Кто? Кто?

– Лихие люди. Я спрятался, они не нашли. А рассмотреть не сумел. Там у нас каждый сам за себя. Не разберешь.

Дальше разговор идет трудно: каждый вопрос Даниилу нужно объяснять три и четыре раза, а какие-то он не понимает вообще. Но вроде приходят к тому, что сам он не издалека шел, вроде бы из-под Нерехты откуда-то, где находился, пока не был разграблен, его самодельный монастырь.

Насколько он знал, дальше имелись города, и в них жили понемногу люди, хотя крупные центры, вроде Екатеринбурга, все еще лежали в руинах. Кригов все услышанное записывает, а, записав, уточняет:

– А как там у вас про Москву думают? Что говорят? Помнят Распад? Зла на нас не держат? За гражданскую войну-то?

Отец Даниил подтягивает свои худые плечи:

– Ну а что Москва? Там у нас такое началось после большой войны, брат на брата, сын на отца… Безбожный мир, Сатане преданный. Не помнят уже никто, от чего все началось… А бьют, бьют друг друга… На монахов нападать – виданное ли дело?

Полкан хмурится.

– А что раньше от вас никто к нам не приходил тогда, раз у вас там столько народищу живет?

Отец Даниил разводит руками.

– Я за всех не могу сказать. Сам слышал, что Москвы нет давно, в войну сгинула. Разбомбили ее или еще чего… Не знаю. Так все говорили, кого спрашивал. А когда обитель разорили нашу, я себе так сказал: терять нечего – пойду. Посмотрю своими глазами. И вот, одолел сатанинские козни, добрался.

Рабу божьему тоже интересно, как живут на Посту. Спрашивает строго:

– Одержимых тут нету у вас?

Полкан думает про жену и мотает головой:

– Да нет, вроде бы.

– Во грехе живете или праведно?

Тут уже Полкан не выдерживает – ухмыляется.

– Живем по мере сил. Стараемся особо не грешить, но получается не всегда. А ты, батюшка, сразу решил работенку себе подыскать на новом месте?

Раб божий Даниил хмурится, напрягается, но такой длинной фразы переварить не может. Полкан машет рукой.

– Ладно. Пойдемте, что ли, ужинать, а, Александр Евгеньевич?

Он похлопывает себя по пузу, и это вот Даниил понимает отлично. Кригов его оживление сразу подмечает.

– Что, оголодал, отец Даниил? Давайте его с нами на ужин, а, Сергей Петрович? Пускай знает, что дошел до своих наконец.

Полкан, подумав, соглашается:

– Фаина! Если святой отец сможет на ноги встать – давай его тоже к нам, в столовую.

За ужином Егор сидит по левую руку от Полкана, казачий сотник расположен прямо перед ним. Кригов весел, он щедро смеется Полкановым затхлым шуткам, он то и дело встает, чтобы произнести тост – и тосты все эти за Государя императора, долгая ему лета, за Отечество, чтобы возрождалось шибче, и еще за то, чтобы супостатам икалось как следует.

Пришлого попа всем представили, и сотник посадил его от себя по правую руку.

Напротив него сидит Егорова мать и пожирает его глазами. Все хочет о чем-то его спросить, но как будто стесняется: чтобы отец Даниил разобрал слова, ему сто раз нужно громко повторить, а при людях она не решается.