Перегрузка - Хейли Артур. Страница 25

Соглашаясь со сказанным о Фрейзере Фентоне, Ним признал:

— Это был просто шок, в особенности после недавних смертей на “Ла Миссион”. Теперь мы все будем бояться.

“Они уже все боятся” — подумал он. Главные лица в компании, от президента и ниже, настаивали на том, чтобы о них как можно меньше упоминали в прессе. Они не хотели появляться в теленовостях, чтобы их не узнали в лицо террористы. Эрик Хэмфри дал указания, чтобы его имя впредь не упоминалось в заявлениях и пресс-релизах компании, и отказывался встречаться с журналистами без гарантий того, что запись вестись не будет. Его домашний адрес изъяли из всех справочников компании, и он стал отныне охраняемой, насколько это возможно, тайной. Большинство высокопоставленных администраторов вычеркнули из списков свои домашние телефонные номера. В тех случаях, когда президент и другие крупные руководители компании появлялись на людях, их сопровождали телохранители, которые неотлучно были рядом с ними даже на площадках для гольфа.

Ним стал исключением.

Президент ясно дал понять, что его заместитель обязан продолжать объяснять и комментировать политику “ГСП энд Л”, а потому появления Нима перед общественностью будут все более частыми. Это обстоятельство, подумал, криво усмехнувшись, Ним, фактически ставит его прямо на линию огня. Или, точнее, на линию взрыва.

Президент даже втихомолку повысил — и очень значительно — зарплату Ниму. Риск дорого стоит!

— Фрейзер хотя и считался главным администратором, но в действительности не он стоял у руля. И ему оставалось пять месяцев до пенсии, — объяснил Ним Лауре Кармайкл.

— От этого становится еще грустнее. А что остальные?

— Один из раненых умер сегодня утром. Секретарша. — Ним немного знал ее. Она работала в финансовом отделе и имела право вскрывать всю почту, даже с пометкой “лично и конфиденциально”. Эта привилегия стоила ей жизни и спасла Шарлетт Андерхил, которой и был адресован конверт с миной-ловушкой. Две из пяти взорвавшихся бомб ранили нескольких находившихся поблизости людей, а восемнадцатилетнему клерку, выписывавшему накладные, оторвало обе руки.

Официант принес заказанные ими напитки, и Лаура приказала ему:

— Посчитайте это нам отдельно. И обед тоже.

— Зачем это? — удивился Ним. — Моя компания не обеднеет, а подкупать вас я не собираюсь.

— Вам и не удастся, если бы даже вы этого захотели. Но я в принципе не принимаю одолжений от того, кто, быть может, хотел бы повлиять на клуб “Секвойя”.

— Если я захочу это сделать, то сделаю открыто. Я просто полагал, что за обедом удобнее вести разговор.

— Я готова выслушать вас в любое время, Ним. И мне нравится здесь. Но все-таки я сама заплачу за себя.

Они впервые встретились много лет назад, когда Ним был студентом выпускного курса в Стэнфорде, а Лаура приходила читать лекции. Она была поражена его острыми вопросами, а он — ее желанием говорить со слушателями. Они поддерживали контакты, и хотя порой расходились во взглядах, это не мешало им уважать друг друга.

— В основном это касается Тунипа. Но еще и наших планов для Дэвил-Гейта и Финкасла, — сказал Ним, потягивая свою “Мэри”.

— Я так и думала. Пожалуй, мы сэкономим время, если я сразу скажу вам, что клуб “Секвойя” намерен выступить против всех этих проектов.

Ним кивнул головой. Услышанное не удивило его. Он на минуту задумался, затем продолжил, тщательно подбирая слова:

— Я бы хотел, Лаура, чтобы вы не замыкались на “Голден стейт пауэр энд лайт” и клубе “Секвойя” с его заботой об охране окружающей среды. Всем нам приходится иметь дело с более обширным спектром проблемы. Можете называть его “основными ценностями цивилизации”, или “жизнью, которую мы ведем”, или “минимальными ожиданиями”, что, наверное, будет более точным выражением.

— По правде говоря, я много думаю обо всем этом.

— И все же вы и ваши единомышленники не понимаете, что убежать от этих проблем не удастся. Все эти “ценности”, “ожидания” поставлены под сомнение. Сама жизнь наша в опасности, а не только какие-то ее составляющие. Вся наша система под угрозой разъединения и раскола.

— Это не новый аргумент, Ним. “Если наш призыв о том, чтобы создавать те или иные загрязняющие природу объекты именно там и таким образом, как мы этого хотим, не будет по крайней мере к завтрашнему дню одобрен, то произойдет неминуемая катастрофа” — такие запугивания я слышу нередко.

Ним покачал головой.

— Конечно, предупреждения о катастрофе иногда служат просто разменной монетой в бизнесе, мы в “Голден стейт” тоже играли в такие игры. Но я-то сейчас говорю о реальной угрозе — угрозе всему и всем.

Возникший возле их столика официант торжественно вручил им два витиевато разрисованных меню. Лаура даже не взглянула на свое.

— Салат из авокадо и грейпфрутов и стакан снятого молока.

— Мне то же самое, — сказал Ним, и официант ушел разочарованным. — Кажется немыслимым, что даже группа людей не в состоянии осознать суммарный результат всех накопившихся в области природных ресурсов изменений и всех бедствий, природных и политических, которые уже повлекли за собой эти изменения.

— Я тоже слежу за новостями, — усмехнулась Лаура. — Может, я что-то упустила?

— Вряд ли. Но смогли ли вы обобщить их?

— Полагаю, что да. Ладно, давайте вашу версию.

— О'кей. Изменение номер один. Природный газ в Северной Америке заканчивается. Да, какое-то увеличение его добычи еще возможно. Поставки из Канады и, быть может, из Мексики в ближайшие десять лет позволят нам расходовать наши запасы не столь интенсивно. И все равно мы у крайней черты. Обеспечить всевозрастающую потребность в газе невозможно. Вы согласны с этим?

— Конечно. И причина истощения наших запасов природного газа в том, что для больших предприятий прибыль и экономия ресурсов — понятия несовместимые. При ином отношении наших запасов хватило бы еще лет на сто.

Ним криво усмехнулся:

— Но не забывайте, что мы удовлетворяли спрос общества. В истощении запасов газа виновата не наша злая воля, такое положение дел складывалось исторически. Давайте перейдем к следующему пункту. — И он загнул второй палец. — У нас все еще сохраняются большие запасы нефти. Но если она будет расходоваться теми же темпами, что и сейчас, то уже к концу этого века мир станет выскребать дно скважин. И эта пора уже не за горами. Учтите еще вот что: все промышленные страны свободного мира в большей или меньшей степени зависят от импортной нефти, а это делает нас уязвимыми для политического или экономического шантажа. Что с нами станет, когда в один веселенький денек арабы захотят дать нам пинка под зад? — Он сделал паузу. — Конечно, мы можем заниматься сжиганием угля, как поступали немцы во вторую мировую войну. Но вашингтонские политики куда больше голосов получат, поливая грязью нефтяные компании во время телевизионных слушаний.

— У вас определенно есть дар убеждать, Ним. Вы никогда не пробовали выдвигать свою кандидатуру?

— Может, мне попробовать сделать это в клубе “Секвойя”?

— Пожалуй, не стоит.

— Ладно, хватит про газ и нефть. Давайте рассмотрим теперь атомную энергетику.

— Л нужно ли?

Он с любопытством посмотрел на нее. При слове “атомная” лицо Лауры напряглось. Так происходило всегда. В Калифорнии и других местах она была известна как страстный противник атомных электростанций. Ее мнение уважали, к нему прислушивались — ведь она участвовала в “Манхэттенском проекте”, когда и были созданы первые атомные бомбы.

Ним отвел от нее глаза:

— Это слово для вас все еще как кинжал в сердце, верно? Принесли их обед, и, прежде чем ответить, она подомздала, пока уйдет официант.

— Да, я до сих пор вижу перед собой грибообразное облако.

— Думаю, что могу понять вас.

— Сомневаюсь. Вы были еще столь молоды и не помните. Вы не были с этим связаны, как я.

Она старалась контролировать себя, но в ее голосе слышалась мучительная боль. Лаура была молодым ученым, когда присоединилась к проекту по созданию атомной бомбы, за шесть месяцев до Хиросимы. В ту пору ей очень хотелось стать частью истории, но после того, как была сброшена первая бомба под кодовым названием “Малыш”, она пришла в ужас. После Нагасаки, после того, как в дело была пущена вторая атомная бомба, “Толстяк”, чувство собственной вины, отвращение к самой себе захлестнуло ее: она, один из создателей чудовищного оружия, ни единым словечком не протестовала против этой акции. Между этими двумя событиями прошло, правда, всего три дня, да и никакой ее протест не остановил бы бомбежки Нагасаки. И все же, считала она, восемьдесят тысяч жизней, загубленных или искалеченных там лишь для того, чтобы удовлетворить любопытство ученых и военных, лежат и на ее совести.