Перегрузка - Хейли Артур. Страница 7

— О Боже! Эрик, почему вы просите об этом меня?

— По-моему, это ясно. Кто-то ведь должен это сделать, а вы знали обоих лучше, чем кто-либо из нас. Я уже попросил друга Даниэли пойти к его жене с такой же целью.

Ним чуть было не взорвался: “Так почему вы сами к ним не отправитесь, к женам всех четверых погибших? Ведь вы же наш главнокомандующий, да и оклад у вас прямо-таки королевский, так что можно хоть изредка жертвовать душевным комфортом! И кроме того, разве смерть при исполнении служебных обязанностей на благо компании не заслуживает того, чтобы ее руководитель соблаговолил лично выразить соболезнования родственникам погибших?” Но Ним этого не сказал, поскольку знал, что Дж. Эрик Хэмфри, отличный администратор, неизменно уклонялся от всего, что выходило за рамки его служебных обязанностей. Сейчас явно был один из тех случаев, когда Ниму с коллегами предстояло выполнять за Хэмфри его долг.

— Ну, хорошо, — уступил он. — Я это сделаю.

— Спасибо. И пожалуйста, передайте миссис Тэлбот глубокое соболезнование от меня лично.

Возвращая телефонную трубку помощнику диспетчера, Ним кипел от негодования. Поручение президента компании огорошило его. Конечно, рано или поздно ему пришлось бы увидеться с Ардит Тэлбот и, видя ее слезы, искать слова утешения, но ему хотелось, чтобы эта встреча произошла как можно позднее, когда горе хоть немного утихнет.

Выходя из Центра управления, Ним столкнулся с Терезой Ван Бэрен. Выглядела она вконец измотанной, да и неудивительно: один разговор с репортерами чего ей стоил, да и смерть Тэлбота, который был и ее другом, сильно по ней ударила.

— Отнюдь не самый лучший денек для всех нас, — буркнула Тереза.

— Что верно, то верно, — согласился с ней Ним. Он рассказал ей об инструктаже Эрика Хэмфри и о том, куда направляется.

— Не завидую, — поморщившись, заметила вице-президент по связям с общественностью. — Тяжелое это дело. Да, кстати, я слышала, у вас тут произошла стычка с Нэнси Молино?

— Вот уж дрянь! — в сердцах выругался Ним.

— Все верно, Ним, стерва она порядочная. Но кроме того, она отчаянно смелая журналистка, не чета всем этим полуграмотным кривлякам, что толкутся у нас на галерее.

— Мне странно слышать такое от вас. Ведь она настроилась на критический, даже враждебный лад еще до того, как толком узнала, что здесь у нас произошло.

Тереза пожала плечами.

— Толстокожий монстр, на которого мы работаем, вполне может снести несколько легких ударов и уколов. Что касается враждебности, то, вероятно, таким способом Нэнси стремится заставить вас, да и других, сказать больше, чем вы сами того хотели. Да, Ним, что касается женщин, вам предстоит еще кое-чему научиться. Я не имею в виду гимнастические упражнения в постели: насколько я наслышана, с этим у вас все в полном порядке. — Она окинула его критическим взглядом. — Ведь вы не против поохотиться на женщин, не так ли?

Но тут ее глаза по-матерински потеплели:

— Вероятно, сейчас не время говорить вам такое. Поезжайте к жене Уолтера и постарайтесь помочь ей чем сможете.

Глава 4

Втиснув свое внушительное тело в двухместный “Фиат X—19”, Ним гнал юркую машину по улицам деловой части города на северо-запад, в пригородный район Сан-Рок, где жили Уолтер и Ардит Тэлбот. Путь ему был хорошо известен — он ездил этой дорогой много раз.

Наступал вечер, и хотя уже прошло более часа после пика дорожного движения, когда люди возвращаются домой с работы, улицы были забиты автомобилями. Дневная жара спала, но не намного.

Ним поерзал в кресле маленького автомобиля, пытаясь устроиться поудобнее. Это невольно напомнило ему, что в последнее время он прибавил в весе. Нужно похудеть, в противном случае ему придется расстаться с “фиатом”, а он вовсе не собирался заводить себе другую машину. В привязанности к автомобилю отражались его убеждения: Ним считал, что те, кто пользуется большими автомобилями, бессмысленно транжирят драгоценное топливо. Глупцы, их райской жизни скоро наступит конец, причем катастрофический! И одним из его проявлений станет болезненная нехватка электроэнергии.

Сегодняшний недолгий перерыв в подаче электроэнергии Ним расценивал как очень горькую закуску перед основным блюдом, прелюдией к куда более тяжелым, ошеломляющим нехваткам, ждать которых осталось всего-то год-другой. Вся беда в том, что никому, казалось, до этого не было дела. Даже среди сотрудников компании “ГСП энд Л”, многие из которых владели той же информацией и могли представить себе картину грядущих событий не хуже Нима, царило благодушное настроение, суть которого можно было выразить очень просто: “Не надо волноваться. Все в конце концов будет хорошо. Мы как-нибудь справимся с ситуацией. А пока что давайте-ка не раскачивать лодку и не тревожить людей понапрасну”.

В последние несколько месяцев лишь три человека в высшей иерархии компании “ГСП энд Л” — Уолтер Тэлбот, Тереза Ван Бэрен и Ним — настаивали на изменении позиции компании. Они настаивали на необходимости немедленного и недвусмысленного предупреждения общественности, прессы и политических деятелей о грядущем энергетическом голоде со всеми его пагубными последствиями и о том, что полностью предотвратить его не представляется возможным. Лишь мощная целевая программа строительства новых электростанций в сочетании с широкомасштабными и весьма болезненными мерами по энергосбережению способна была смягчить кризис. Однако до сих пор в политике “ГСП энд Л” преобладала обычная осторожность, боязнь задеть за живое интересы властей предержащих. Никаких распоряжений об изменении энергетической политики так и не последовало. И вот теперь Уолтер — один из троицы глашатаев надвигающейся беды — погиб.

Чувство горя с новой силой охватило Нима. До сих пор ему удавалось удержаться от слез, но теперь, в тесном салоне автомобиля, он дал им волю, и они ручейками потекли к подбородку. В порыве отчаяния ему хотелось хоть что-то сделать для Уолтера, ну хотя бы за упокой его души помолиться. Он попытался вспомнить “кэддиш” — еврейскую молитву оплакивания, которую он иногда слышал во время отпевания покойников и которую по традиции произносил ближайший родственник мужского пола в присутствии десяти мужчин-иудеев. Губы его беззвучно зашевелились, и он, запинаясь, пробормотал древние арамейские слова:

“Йисгадал вейискадаш ш'мэй раббо би'олмо диивро чируси ве'-ямлич малчуси…” И замолк, забыв окончание молитвы. Нет, молиться — это не для него.

В его жизни бывали минуты, как сейчас, когда Ним инстинктивно, испытывал идущий из глубины души порыв к религии, к тому, чтобы найти свое место в культурном наследии своего народа. Однако путь к религии или по крайней мере к ее исповедованию был для него наглухо закрыт. А закрыл его еще до рождения Нима отец, Исаак Голдман, который приехал в Америку из Восточной Европы без гроша в кармане, но зато убежденным социалистом. Исаак был сыном раввина и считал, что социализм и иудаизм несовместимы. В итоге он отверг религию своих праотцов, чем поверг собственных родителей в безутешное горе. Даже теперь старый Исаак в свои восемьдесят два года по-прежнему высмеивал основные догмы иудейской веры, которые, по его словам, представляли собой “банальный треп между Богом и Авраамом и дурацкую сказку об избранном народе”.

Ним был воспитан в духе воззрений своего отца. Праздник еврейской Пасхи и святые дни Рош Хашана и Емкипур не отмечались в семье Голдман. Бунт Исаака привел к тому, что и дети Нима, Леа и Бенджи, также воспитывались вне иудейских традиций и обрядов. Ни у кого и мысли не возникало сделать бар митцва, или обрезание, Бенджи. Раз и навсегда решив все в отношении самого себя, Ним не, мог не задаваться вопросом, имеет ли он право отделять своих детей от пятитысячелетней истории еврейского народа? Он знал, что еще не поздно все изменить, но окончательного решения пока не принял.

При мысли о своей семье Ним вспомнил, что забыл позвонить Руфи и предупредить ее, что не вернется домой допоздна. Он дотянулся до телефона, укрепленного с правой стороны под панелью приборов, — это дополнительное удобство предоставлялось и оплачивалось компанией “ГСП энд Л”, — продиктовал телефонистке свой домашний номер и после короткой паузы услышал гудки, а затем детский голос: