Санара. Новая руна - Мелан Вероника. Страница 8
– Долго это длится?
– Минут пять… Не оставляй.
– Я не оставлю.
Она страдала. В галерее ни луча света (снаружи уже сумерки, луна еще не взошла), но он все видел. Мутную пелену в ее глазах, застывший от напряжения рот, чувствовал, как вздрагивают, будто простреленные, руки, колени. Лежал с ней рядом и не знал, что сделать.
– Как помочь?
А ее взгляд через грусть и агонию теплый, признательный.
«Ты не ушел, уже хорошо».
Аид не ушел бы, даже если бы его гнали. Оцепил бы этот коридор невидимым щитом, никого к ней не подпустил бы – к слабой, уязвимой. Черт, вот тебе и цена. Жаль, он не знал.
Принялся, как заболевшему ребенку, гладить ей лицо – никогда раньше этого делал, но тут склонился, убрал с прохладного лба волосы, провел пальцами по щеке. Прислушался к себе и пожелал то, чего никогда не желал ранее – снять чужую боль. Насколько это возможно. Слить на себя, забрать, облегчить. И тут же включился в его теле спавший до того механизм, отозвался на желание хозяина, обеспечил проницаемость…
И Санара принял удар. Ярко, мощно, до неприятного ясно, как встают на место «клетки». Как принимают прежнюю форму мышечные волокна, как обеспечивают нормальную структуру кости, как соединяются в единую систему импульсов нервные окончания. Больно, до тошноты неприятно, мерзко. Ад. Он такого никогда не чувствовал.
– Я тут…
Прижимал ее к себе потерянную, совсем теперь обычную, хотел сказать «сейчас будет легче», но промолчал. Какой процент он на себя стянул? Хорошо, если половину.
Спазмы длились еще почти минуту. А после хриплый шепот:
– Легче.
Он и сам знал, что легче. Его уже не выворачивало наизнанку, как совсем недавно, не простреливало больше колени, развязался в животе узел. Медленно спадало напряжение.
Аид приподнялся, перекатился и навис сверху. Хотел начать ругаться, сообщить о том, что, если бы знал заранее, не позволил бы… Но вдруг забыл про мысли, осознал иное – он лежит сверху на женщине. Этой женщине уже не больно, и она очень странно на него смотрит – мягко, податливо. Робко и смело, зовуще, чуть-чуть смущаясь…
– Поцелуй меня.
У него мгновенно выбило пробки предохранителя. Если он и приблизил свое лицо к ней, то совсем чуть-чуть, наклонился и застыл, сдержал себя. Нельзя. Он – загадка для самого себя, ящик с порохом, бездонный колодец с тьмой. Что будет, если он потеряет контроль, во что это выльется? А с ней он потеряет…
Но ему помогли принять решение чужие руки. Легки на обе щеки теплые женские ладони, притянули к себе, заставили коснуться губами губ. Смешалось дыхание, ауры, смешались мысли в голове, слиплись лужей из растекшегося сахара.
«Ты не знаешь, что творишь…» – должен был сказать он. Должен был все это прервать, не позволить развиться, сделать волевой шаг назад. Но им наслаждались. Санара никогда не чувствовал, чтобы им наслаждались столь открыто, явно, глубоко и до кончиков пальцев. Его запахом, его щетиной, весом, его ртом.
Она хотела его, желала, как родник, она изнемогала без него – Аид впервые в жизни ощущал нечто подобное, и молниеносно погорел щиток. Плевать на тьму внутри и на то, какие формулы она сплетет, плевать на само ее существование. Вечно сдерживаться – больше не для него. И тогда рванулись из стены прикованные руки узника, вылетели из камня ржавые болты, лопнули цепи…
Он вжал ее в матрас. Он навалился так, как хотел всегда, влился в Нову собой, как в сосуд, стал главным. Теперь он Судья во вторую очередь, мужчина в первую, и он – не пройдет и минуты – сделает это. Освободит себя из заперти, а ее из штанов, он отыщет уже настоящий вход – жаркий и влажный – и вложит себя туда до упора. Большого и горячего. Ему плевать, что чужой дворец и открытая галерея, плевать на отсутствие стен и пыльный бархат подушек – под его ладонями горячие запястья, под ним сплошное желание, чтобы греза воплотилась в реальность.
Он несся с горы, как таран. И не верил, что что-то способно в эту секунду его остановить…
Но прозвучал вдруг сзади знакомый голос. Ехидный и насмешливый. Пролил ему на разгоряченную спину ушат ледяной воды.
– Что я ви-и-ижу… Верховный Судья предается любовным утехам в общем зале. А как же мораль? Законы нравственности?
Под губами Аида губы Новы – их разделяют миллиметры. И все еще трещит воздух от такой страсти, погубить которую не в состоянии ни Серкан, ни все насмешливые советники разом. Огонь из ее глаз никуда не ушел, из его тоже.
Но, может, хорошо, что его остановил хоть кто-то?
Он почти сделал это. В прямом и переносном смысле. Не зная ни о том, какие будут последствия, ни о том, как их исправлять, если бы он вдруг своим сложным и неуправляемым механизмом навредил ей.
И все же, наплевав на советника, Санара коснулся ее губ еще раз. Тягуче, неторопливо, мучительно ласково. Он не желал расставаться, но должен был, потому что тьма внутри него – та самая, вечно голодная и лютая, – уже поднялась и смотрела в другую сторону, туда, где стоял Серкан. Тьма желала мести – очень недоброй и очень жестокой. Аид знал, что как только поднимется, предстанет перед лысым и заглянет тому в глаза, правосудие случится и выглядеть оно, ввиду едва управляемой злости, будет очень неприятно.
– Желаете, чтобы я не разглашал увиденный инцидент?
Догу полагал, что выиграл этот раунд. Что обзавелся таким необходимым ему компроматом, рычагом давления на Верховного, что теперь они поговорят на других тонах. Не подозревал о том, что на его персональной гильотине уже горит зеленый свет.
– Мне придется отвлечься, – произнес Аид тихо.
– Конечно, – шепнули ее губы беззвучно.
– Пообещай мне, что сейчас закроешь глаза. Не будешь на это смотреть.
И, вставая, знал – будет. Будет, потому что она единственная, способная его жестокой стороной восхищаться. Непередаваемое чувство.
Распрямился перед советником. И с рук будто свалились еще одни невидимые кандалы.
Нова.
(I Am Waiting for You Last Summer – Into The Wild)
– Что ты с ним сделал?
– Я стер его.
– Стер?
– Да. Лишил права на перерождение на Аддаре.
Дворец остался далеко. Вокруг звездная ночь, белесый абрис шатра с колышущейся занавеской входа; отпущенные постовые разошлись по домам. Луна, костер на лысой опушке посреди вересковых трав, два специально подкаченных к кругу из камней бревна – кто-то волок их от самого леса до побережья. И небо – такое черное и высокое, что ты сам себе кажешься песчинкой.
В галерее Аид говорил «не смотри», и я бы не смотрела, если бы была человеком. Потому что тогда бы вид его вспыхнувших белым глаз, сжатый в полосу рот и выражение лица, сделавшееся каменным, преследовали бы меня по ночам.
Я уже давно не Леа, Нова, но все равно запомнила, как некогда живой Догу Серкан – лысый мужчина преклонных лет – стал вдруг неживым, блеклым и пластиковым, как осыпалось мятой крошкой под одеждой его сухощавое тело. Фильм ужасов, если без предупреждения.
– А как насчет других миров?
– Другие миры сами решат, нужен ли им такой… гость, – пространный ответ человека, понимающего то, о чем говорит.
Да, это было жестко. Бескомпромиссно, но в то же время красиво, точно и быстро. Когда про Санару говорили «беспощаден» – не обманывали и даже не преувеличивали. Этим вечером я впервые созерцала «машину для кары» в действии – ее сложные, почти непостижимые механизмы, перекраивающие чужую судьбу, как заточенные лезвия портновских ножниц.
– Его тело…
– Его тело более не принадлежало душе и потому мгновенно истлело.
– Ты часто?..
– Нечасто.
Судья предвосхищал мои вопросы заранее. Он в очередной раз впечатлил меня этим вечером, но испытывал сейчас прогорклое чувство, потому что не был уверен, что впечатление это приятное.
– Я напугал тебя?
Он меня не напугал. Когда взрывается вулкан, это красиво и страшно, это зрелище на всю жизнь – оно тянет и отталкивает, оно помнится.