Бегство - Алданов Марк Александрович. Страница 56

— Ужасно только много этих групп, товарищ Глафира, и удивительно они болтливые группы. Вот теперь, я слышал, на защиту свободы России поднялся сам Федосьев, — помните такого? Он как в воду канул в первые же дни светлого февраля. Оказывается, жив, красавец! Мне, по крайней мере, один юнкер — ему верно лет семнадцать — на днях, под строжайшим, разумеется, секретом, сообщил, что он входит в конспиративную Федосьевскую организацию. Ей-Богу!

— Как фамилия этого юнкера? — осведомился вскользь Горенский. Никонов с любопытством на него посмотрел.

— Так я вам и сказал! Кто вас знает, Ваше Сиятельство, может, и вы входите как раз в эту самую организацию? Еще предадите моего юнкера военно-полевому суду и приговорите его к общественному порицанию? А я потом терзайся за него угрызениями совести! Нет, ищите сами.

Вите показалось, что на лице у Горенского мелькнуло неудовольствие. «Может, правда, и князь куда-нибудь входит?.. Милый князь!» — опять с радостью подумал он.

— Да что мой юнкер! — продолжал Никонов, — разве он один? И если б только мальчишки! А то теперь все, как по модным клубам, расписались по конспиративным боевым организациям. Все сановники стали террористами. Я слышал, например, что существует какой-то правый центр… Если есть и правый, то, верно, есть и левый, правда? А может, есть и центральный центр, а? Политическая геометрия у нас всегда была со странностями. Кроме центров, есть еще разные «кресты», эти больше разноцветные: «Синий крест» или нет, кажется, «Белый» или «Розовый», не помню. Потом лиги, не забывайте о лигах… Например, «Лига личного примера»… Говорят, прекраснейшая лига, не знаю только, чего они подают пример, не слыхал. А то есть еще союзы… В «Союзе Защиты Родины и Свободы» и в «Союзе Защиты Учредительного Собрания» я сам, кажется, состоял. Честное слово, два раза был на конспиративнейших собраниях, в местах мало заметных, — в Училище Правоведения и в Городской Думе, — это чтоб лучше замести следы.

— Больше не состоите? — спросила, смеясь, Муся.

— Кажется, нет. Не то я больше не состою, не то союз больше не состоит. Уже защитили и родину, и свободу, и Учредительное собрание.

— Не понимаю, над чем вы смеетесь? — сердито пожимая плечами, сказал князь. — Русская манера смеяться над самим собою!

— Я, во-первых, нисколько не смеюсь, а, во-вторых, нельзя не смеяться, дорогой мой, потому что все нужно делать умеючи, да, князь!.. А кроме того, вы знаете мое убеждение: народ с ними. Это печально, но факт.

— Простите, это не факт, а ваше голословное утверждение. А вот выборы в Учредительное собрание это действительно факт: народ русский высказался против большевиков.

— Да мне до выборов нет никакого дела. Вчера голосовали за эсеров, а завтра, может, будут голосовать за черносотенцев.

— Помилуйте, что-нибудь одно!.. Надо же, Григорий Иванович, иметь хоть тень логики…

— Народ их ненавидит, — вмешалась Глафира Генриховна. — Если б вы знали, какие речи теперь идут в хвостах… Вчера, например, я слышу. Впереди меня стоит баба, простая баба. И вот…

Завязался обычный разговор.

Ключ заскрипел в замке. Витя вздрогнул, затем вздохнул спокойнее. «Как часы, аккуратен», — подумал он, выходя в переднюю. Браун ласково с ним поздоровался, тщательно запер за собою дверь и попробовал, хорошо ли закрыта. Затем, положив па стул светлые перчатки и соломенную шляпу, он вошел в лабораторию.

— Все приготовили?

— Кажется, все, Александр Михайлович.

— Надо не кажется, а наверное. Лед принесли? Удельный вес проверили? Кислотная смесь готова?

— Да… Вот записано…

Браун заглянул в тетрадку.

— Отлично… Никто не обратил на вас внимания, когда вы тащили лед?

— Никто, Александр Михайлович. И притом теперь так жарко, многие носят лед.

— Это верно. Ну-с, вы можете идти.

— Александр Михайлович, что ж вы меня всегда прогоняете? — сказал Витя беззаботно. — А разрешите мне остаться при нитровании.

— Нет, вы мне для этого не нужны.

— Но надо же мне хоть раз видеть, как готовится нитроглицерин?

— Совсем не надо. Самообразованием вы займетесь позднее. А если при этих штучках произойдет взрыв, — сказал Браун, показывая на кадку с водой, — то зачем же лишнему человеку погибать без всякой пользы. Добавлю, что выделяющиеся при нитровании газы очень вредны для молодого организма, как ваш.

— Позвольте вам сказать, Александр Михайлович, что я сюда пришел не для поправки организма… Согласитесь что другой риск серьезнее. Если они сюда нагрянут, то и вам и мне один конец: на веревке болтаться, — равнодушным тоном сказал Витя: «веревку» он пустил для эффекта.

Браун засмеялся.

— На веревке мы болтаться не будем. Если мы будем вести себя осторожно, то они сюда нагрянуть не могут: квартира, я знаю, законспирирована прекрасно. Я говорил вам много раз, что твердо рассчитываю на вашу осторожность. Вы юноша умный… Ну, а если нагрянут, то до верёвки, наверное, дело тоже не дойдет.

— Так до расстрела, не все ли равно?

— Не дойдет и до расстрела. В этом случае я непременно доставлю себе удовольствие: взорвусь на воздух вместе с гостями. «Умри, душа моя, с филистимлянами», — медленно сказал Браун. — Я прекрасно понимаю ваше душевное состояние, — добавил он, помолчав. — Поверьте мне, я поручил вам работу, на которой вы сейчас можете быть всего полезнее. Не скрываю, мною отчасти руководили и другие соображения. Если б я ввел вас в какую-нибудь десятку, — он с насмешкой подчеркнул это слово, — вы имели бы все шансы погибнуть… Теперь везде эти десятки, и набираются они с бору да с сосенки. Нет ничего легче, как наткнуться на предателя. Между тем так о вас знают только два человека: я и глава организации, лицо вполне надежное.

— Я очень вам благодарен, Александр Михайлович, — с большим душевным облегчением сказал Витя. — Но ведь все-таки забота о моей безопасности не главное…

— Я заботился и о себе. Поверьте, я не всякого члена организации пригласил бы сюда на квартиру. В вас я совершенно уверен… Делайте то, что я говорю. Советую вам пойти погулять на острова. И гуляйте с таким видом, точно у вас и не думают скрести на душе кошки… Да, вот что, я все забываю. Ведь я вам до сих пор не платил денег… У вас, верно, нет, отчего же вы мне не напомнили?

— Мне не надо, — сказал Витя. Деньги ему были очень нужны, но он предпочел бы работать в организации бесплатно.

— Как не надо? — сказал Браун. — Нам с вами, заговорщикам, деньги всегда нужны. — Он вынул из бокового кармана несколько пачек ассигнаций в бумажных оклейках, бегло взглянул на них и протянул одну Вите. — Возьмите.

— Этого слишком много!

— Не знаете, сколько денег в пачке, а говорите: слишком много. Здесь всего тысяча рублей… У нас молодым людям платят пятьсот рублей в месяц, а вы у меня работаете два месяца. Смотрите, всегда носите деньги при себе. Если со мной случится несчастье, — хоть я этого и не думаю, — поступите именно так, как я вам указал, и притом не откладывая ни на минуту: тогда — бежать, бежать и бежать.

В передней раздался звонок. Оба вздрогнули. Витя побледнел. Браун удивленно поднял брови и вынул из кармана браунинг.

Он вышел на цыпочках в переднюю и, неслышно подойдя к двери, повернулся к ней боком, приложив к уху руку.

— Это я, — произнес за дверью негромкий голос.

— Фу ты, черт! — пробормотал Браун. Он спрятал револьвер и открыл дверь.

Вошел Федосьев.

Витя с изумлением на него уставился. Он тотчас догадался, что это глава организации. «Кажется, правда, Федосьев», — подумал он, вспоминая фотографию, которую когда-то видел в «Ниве» или в «Огоньке». Федосьев, здороваясь с Брауном, окинул Витю подозрительным взглядом.

— Здравствуйте, молодой человек, — сказал он.

— Вы можете идти, — обратился к Вите Браун. — Так до завтра.

— До завтра, Александр Михайлович, — сказал, заторопившись, Витя.