Зимняя сказка - Хелприн Марк. Страница 22

У Честера Сэйтина были прямые прилизанные волосы. Он и Гарри Пенн сидели как на иголках. В этот день они сбежали из школы, отправились в центр города и сходили на выступление полуобнаженной испанской цыганки Карадельбы, во время которого Честер Сэйтин, всегда отличавшийся скверными наклонностями, приобрел пачку порнографических открыток, и те в данный момент были спрятаны под половицами комнаты Генри Пенна, находившейся прямо над столовой. И Гарри Пенну, и Честеру Сэйтину казалось, что открытки эти с фотографиями полуодетых или, вернее, полураздетых красавиц с томными взглядами вот-вот провалятся через потолок и опозорят их на веки вечные. Судя по тому, как бесстыдно демонстрировали свои голые руки, шеи и колени эти падшие женщины, для них вообще не существовало никаких норм приличия (хотя на них было надето столько нижнего белья, что они могли смело отправляться в полярную экспедицию). Соответственно, все время обеда Гарри и Честер чувствовали себя настоящими преступниками.

Джек, мечтавший стать инженером, делал домашнее задание (читать за столом никому не возбранялось), блондинка Бриджет Лавель не сводила с него глаз, Джейми Абсонорд сосредоточенно поглощала цыплят, словно это занятие составляло главный смысл ее жизни, Беверли, как всегда, ела за троих (что не мешало ей оставаться стройной, поскольку пища сгорала в ней быстрее, чем сгорают в печи сухие дрова). Все прочие дети провели этот день на воздухе и потому тоже не жаловались на аппетит. Словно по мановению волшебной палочки, вскоре от цыплят остались лишь белоснежные косточки, картошка исчезла, а вместе с ней исчезло и вино. Столь же стремительно был сметен и десерт – сласти с фруктами. Пианола же продолжала наигрывать вальсы. Во время исполнения очередного номера валик заело, и Беверли отправилась в соседнюю комнату, с тем чтобы его поправить. Вернувшись в столовую, она увидела, что Айзек Пенн хмуро рассматривает какие-то фотографии, и заметила на потолке большую дыру.

– Ты видишь, какие красавицы? – обратился он к Беверли. – Вот только до вашей мамы им ох как далеко!

Прежде чем лечь спать, Беверли разделась и посмотрела на свое отражение в зеркале. Она была куда красивее всех этих женщин. Как ей самой хотелось потанцевать! Услышав воображаемую музыку и сделав несколько па в воображаемом бальном зале, она наконец освободилась из воображаемых мужских объятий, вздохнула и стала одеваться ко сну. Беверли Пенн спала в шатре, на крыше, где было совсем не жарко. И все-таки, несмотря на холод, или, вернее, благодаря ему, она могла видеть то, что другие люди привыкли считать снами, пустыми мечтами или чудесами.

Для Беверли камины и душные комнаты были равносильны смертному приговору. Если она не чувствовала движения свежего воздуха, она начинала задыхаться. Предписанный ей режим состоял единственно в пребывании на свежем воздухе. Она проводила в стенах дома лишь три-четыре часа в сутки – чтобы помыться, поиграть на рояле и поесть вместе с другими членами семьи. Почти все остальное время она находилась в своем шатре на специальной платформе, выстроенной по распоряжению Айзека Пенна на коньке крыши. Здесь она спала, читала книги, любовалась облаками, птицами и лодочками, плывущими по реке, смотрела на город и на снующие по его улицам машины и экипажи.

Зимой она почти все время находилась в одиночестве, поскольку никто не мог выдержать жгучего холода и пронизывающего северного ветра, который дул чуть ли не постоянно. Беверли же просто не могла без него жить. Даже в январе ее лицо и руки были покрыты загаром. Закаленности этой хрупкой и болезненной девушки позавидовали бы и рыбаки с Грэнд-Бэнкс. Зимою те редкие смельчаки, которые отваживались пожаловать к ней в гости, быстро превращались в бесчувственные глыбы льда, она же порхала возле них так, словно находилась в цветущем весеннем саду. Помимо прочего, у гостей не было таких же, как у нее, шубок, накидок и капюшонов, не говоря уже о перчатках, стеганых одеялах и спальных мешках, сшитых из шерсти, пуха или мягкого черного соболя. Ее необычайно легкая и удобная эскимосская парка, подбитая собольим мехом, возможно, являлась самым лучшим и самым теплым на свете зимним нарядом. Меховой капюшон, надетый на ее голову, походил на черное солнце. Когда она улыбалась, обнажая свои белоснежные зубы, можно было подумать, что кто-то зажег свет.

Зимой и летом она неспешно взбиралась на самый верх лестницы, преодолевая несколько маршей и отдыхая на каждой площадке, после чего по узкой лесенке поднималась к маленькой дверце. От этой двери к ее платформе вел узкий мостик, изготовленный из дерева и стали. Сама же платформа опиралась на стальную балку, связывавшую два коньковых бруса. К платформе, имевшей размер двадцать на двенадцать, надежно (не менее надежно, чем цирковая трапеция) крепился множеством тросов маленький шатер. Виртуозный монтажник натянул меж опорными шестами специальный несущий трос, благодаря которому по шатру мог гулять вольный ветер. Три палубных шезлонга были развернуты в разные стороны, для того чтобы Беверли могла смотреть в разные стороны света, греться на солнышке и отслеживать направление ветра. Толстые стекла высотой около пяти футов, ходившие по особым направляющим и связанные со сложной системой растяжек, осей и блоков, призваны были защитить ее от излишне сильного ветра. Она могла закрыться ими сразу с четырех сторон. К тому же в ее распоряжении имелось несколько водонепроницаемых отсеков. В первом лежало столько пуховых подушек и одеял, что их хватило бы на всю наполеоновскую армию, участвовавшую в русской кампании. Во втором отсеке лежали три десятка книг, стопка журналов, бинокль, складной столик и несколько настольных игр (в теплое время Уилла приходила сюда играть с Беверли в шашки или в войну). В третьей стояли термосы разных форм и размеров с горячими напитками и едой. В четвертом находилась маленькая метеостанция. Беверли научилась предсказывать погоду и практически не нуждалась в барометре, термометре и анемометре, однако постоянно прибегала к их помощи, поскольку вела специальный журнал. Помимо прочего, она делала заметки, в которых особое внимание уделялось поведению птиц, цветению деревьев и городским пожарам (отмечались их продолжительность, цвет дыма и высота пламени), воздушным шарам и змеям, состоянию неба и типам судов, плывущих по Гудзону (время от времени по реке проплывали огромные старые посудины, появление которых замечалось только ею).

По ночам она могла часами смотреть на усыпанное звездами небо. Она относилась к звездам с таким же трепетом, с каким к ним относились бы и астрономы, если бы им не приходилось сосредоточиваться на частных проблемах и заниматься всевозможными диаграммами, расчетами и погрешностями своих инструментов. Беверли хотела видеть только небо. Она подобно большинству людей, которым приходится спать на открытом воздухе – пастухам, погонщикам и звероловам, – могла смотреть на него до бесконечности. Ей казалось, что оно находится совсем рядом. Она знала названия всех ярких звезд, созвездий и гигантских туманностей, таивших в себе сотни миллионов миров. Кометы, солнца и пульсирующие звезды наполняли ее взор гудящим, потрескивающим светом. Она разглядывала край галактики, объятый вечными сумерками серой зари, словно это была картина, выставленная в одной из небесных галерей.

Лежа на кровати, она смотрела на мерцающий небесный свод, отслеживая взглядом Млечный Путь и мысленно произнося названия звезд и созвездий, подобно тому как ребенок, глядя на карту, произносит названия далеких стран. Она запиналась только в тех случаях, когда темное облако дыма, поднимавшегося из соседней трубы, скрывало часть неба. Она словно взывала к ним, вглядываясь в черные глубины: «Голубь, Заяц, Большой Пес, Малый Пес, Процион, Бетельгейзе, Ригель, Орион, Телец, Альдебаран, Близнецы, Поллукс, Кастор, Возничий, Капелла, Плеяды, Персей, Кассиопея, Большая Медведица, Малая Медведица, Полярная звезда, Дракон, Цефей, Вега, Лебедь, Денеб, Дельфин, Андромеда, Треугольник, Овен, Кит, Рыбы, Водолей, Пегас, Фомальга-ут». Она вновь посмотрела на Ригель и Бетельгейзе и перевела взгляд сначала на Альдебаран, затем – на Плеяды. В долю секунды она мысленно преодолела расстояние в тысячи и миллионы световых лет. Скорость и время не значили практически ничего и определялись единственно направлением ее взгляда.