Зимняя сказка - Хелприн Марк. Страница 26

К тому времени, когда бассейн наполнился водой до половины, Питер Лейк неожиданно наткнулся на приоткрытую дверь, за которой он увидел уходящую вниз, освещенную светом электрических ламп винтовую лестницу. Эта дверь вполне могла оказаться хитроумной ловушкой, но Питер Лейк решил, что, скорее всего, ему в очередной раз крупно повезло. Судя по всему, кто-то просто-напросто забыл запереть за собой массивную дверь солярия. Питер Лейк достал пистолет. Беверли подняла руки и посмотрела на свое отражение в зеркале. Питер Лейк стоял на самом верху лестницы, дожидаясь, когда его глаза привыкнут к свету. Наконец он сделал шаг вперед, и в тот же миг Беверли солдатиком прыгнула в водоворот, круживший прямо перед нею. Он стремительно сбежал по лестнице. Она раскинула руки и закружилась вместе с водою. В тот момент, когда он спустился вниз и стал озираться по сторонам, так и не выпуская пистолета из рук, она обхватила руками золотого кита и тихонько запела. Если после купания у нее поднимется температура, она снова станет красной, как роза. Впрочем, сейчас она старалась не думать об этом.

Питер Лейк тем временем осторожно вошел в кабинет Айзека Пенна. Ему еще никогда не доводилось видеть подобной роскоши: тысячи книг в дорогих кожаных переплетах (некоторые из них находились в стеклянных витринах), коллекция тускло поблескивающих старинных навигационных приборов, хронометров и телескопов с латунными кольцами труб, полдюжины картин маслом. Питер Лейк заглянул в одну из витрин и увидел там открытую толстую книгу, возле которой лежала карточка с надписью: «Гутенберговская Библия». Питер Лейк тут же решил, что эта книга не может быть старой и ценной, поскольку напечатана в Гуттенберге, маленьком городке в Нью-Джерси, к югу от Норт-Бергена и к северу от западной оконечности Нью-Йорка. Помимо прочего, она была набрана крайне странным, совершенно нечитаемым шрифтом.

За огромным, словно комната для прислуги, темным столом красного дерева висело полотно, на котором была изображена стоящая на лугу лошадь. Питер Лейк знал, что за подобными полотнами обычно таятся сейфы. Он отвел картину в сторону и изумленно воскликнул:

– Прямо как в банке!

Сейф действительно имел весьма внушительные размеры, ведь он стоял не где-нибудь, а в кабинете Айзека Пенна.

Айзек Пени слыл гением и, как все гении, отличался крайней эксцентричностью. Будучи ревностным поборником науки, он хотел назвать своего последнего ребенка Оксигеном [2], и его домашним с величайшим трудом удалось переубедить его (к счастью для Уиллы). За несколько лет до этого он все-таки умудрился наградить Гарри достаточно неожиданным вторым именем – Бразил. Строительством и устройством дома он занимался лично. Одной из местных достопримечательностей, конечно же, был огромный сейф, который посчастливилось найти Питеру Лейку. Хотя дом мало чем отличался от крепости, Айзек Пенн позаботился о том, чтобы грабителям, заберись они в него, пришлось бы немало попотеть над этим сейфом (цельным куском молибденовой стали, уходившим в стену на пять футов). Питер Лейк вновь вынул свой коловорот.

Примерно через полчаса раздался громкий скрежет. Он отложил коловорот в сторону и вставил в отверстие щуп. Просверлить дверцу сейфа ему так и не удалось. «То ли я закосил отверстие, то ли сверло село», – подумал Питер Лейк. Он достал из сумки штангенциркуль и измерил длину сверла, которая оказалась равной двум дюймам. Он решил, что за дверцей находится лист стали, и, вставив в отверстие керн, с силой ударил по нему молотком. Молоток выскочил у него из рук и, отлетев назад, ударился о стену. «Трехдюймовая дверь? Ее невозможно было бы открыть. Надо подумать…» Сделав несколько замеров и произведя ряд вычислений, он пришел к выводу, что толщина дверцы не может превышать двух дюймов, поскольку этот размер определялся конструкций петли. Тем не менее он решил углубить отверстие и вставил в коловорот сверло длиной три дюйма.

Находившуюся на втором этаже Беверли неожиданно бросило в жар. Похоже, у нее вновь началась лихорадка. Беверли взмокла так, словно температура перевалила за сорок. Наверное, ей нужно было замереть и задержать дыхание в надежде на то, что лихорадка, слепо покружив по дому и не обнаружив своей жертвы, выскочит в окно и растворится в занесенном снегом поле. Впрочем, она не верила подобным вещам, памятуя о словах отца: «Бога молчанием не обманешь». Малодушие не красит человека. Она смахнула с зеркала капельки воды и увидела в отражении свое раскрасневшееся лицо. С лихорадкой нужно бороться, пусть даже ей и не суждено победить. Бог все видит, верно? В любом случае она будет бороться до последнего. Она закуталась в длинное полотенце и, пристегнув его возле плеча серебряной брошкой, направилась вниз, решив немного поиграть на рояле.

К этому времени взмок и Питер Лейк. Патрон его коловорота уперся в дверцу. Он извлек сверло из отверстия, выдул оттуда стружки и вставил в отверстие щуп. Глухо. Он вновь вставил в отверстие керн и изо всех сил ударил по нему молотком. На сей раз отскочивший молоток едва не угодил ему в голову. Питер Лейк принялся разминать занывшую кисть правой руки и, окончательно потеряв самообладание, достал из сумки сверло, длина которого составляла никак не меньше десяти дюймов.

– Все равно я его продырявлю! – злобно прошипел Питер Лейк и, закатав рукава, вновь принялся за работу. Пот стекал по его лицу ручьями, ел глаза и капал на алый ковер.

Беверли проскользнула мимо двери кабинета. Питер Лейк, заметив какое-то движение, резко обернулся, приготовившись к худшему, однако Беверли к этому моменту была уже на кухне. Он вновь принялся за работу, изо всех сил упершись плечом в рукоять коловорота.

Стоило Беверли подойти к тостеру и опустить в него лепешки, как она услышала доносившийся из-за стены скрежет сверла. Решив, что в дом забрались крысы, она стала испуганно озираться. Как они сюда попали? Она внутренне содрогнулась, представив этих тварей, снующих по подземным лабиринтам, разоряющих могилы и пробирающихся между белыми, словно слепые черви, корнями деревьев. Впрочем, уже в следующий миг странные звуки смолкли. Беверли поймала вылетевшие из тостера гренки и совершенно успокоилась.

Питер Лейк просверлил отверстие глубиной десять дюймов. Мышцы его страшно ныли. Ему хотелось пить. За миг до того, как Беверли, решившая немного поиграть на рояле, прошла мимо двери (Беверли обязательно увидела бы его, взгляни она налево), он рухнул на кожаную кушетку и закрыл глаза.

Она поставила на инструмент блюдце с гренками и фарфоровую чашку цвета слоновой кости, в которую был налит горячий чай. Когда она была маленькой, папа ругал ее за это. На рояле действительно осталось несколько светлых кружков, но хуже он от этого звучать не стал. Она открыла крышку, под которой таились желтоватые зубы этого беззлобного черного чудища. Что она будет играть? Пожалуй, «Прощание», одну из самых любимых своих пьес. Она проводит лихорадку. Впрочем, эта пьеса была слишком красивой и могла остановить на скаку лошадь. Вновь вспомнив слова отца, она решила исполнить более динамичную пьесу, аллегро из скрипичного концерта Брамса в переложении для фортепьяно. Она раскрыла папку с нотами на нужной странице. Пар от горячего чая походил на облака, плывущие над горными кряжами нот, встававшими строка за строкой, хребет за хребтом. Смелое и волнующее начало пьесы больше всего походило на крик, исходящий из сокровенных глубин человеческого сердца. Беверли собралась с духом и заиграла. Эхо первых аккордов затерялось в потоке созвучий.

Питер Лейк продолжал валяться на кушетке. Вопреки своему обыкновению он позволил себе расслабиться на рабочем месте, что, помимо прочего, выражалось в том, что он разбросал инструменты по всей комнате. Музыка застала его врасплох. Сердце его замерло, и он взвился в воздух, испытывая те же чувства, которые испытывает пес, проснувшийся оттого, что на него наступили. Впрочем, в тот же миг он пришел в себя (что, несомненно, свидетельствовало о его высоком профессионализме) и превратился из грабителя, взбудораженного концертом, в обычного человека. Оставив свои инструменты и куртку там же, где они и лежали, он пошел на звук.