Зимняя сказка - Хелприн Марк. Страница 39

– Я полагаю, вы кого-то разыскиваете, – сказал доктор, не поднимая на него глаз. – Скорее всего, вы пришли сюда зря. Я объясню вам причину этого. – Он говорил так спокойно и невозмутимо, словно продолжал диктовать в трубку какие-то никому не нужные данные. – За этими людьми не придет никто. Как будто их никогда и не было. Где же их родители, дети, братья, сестры, друзья? Некоторые здесь, другие уже были или еще будут здесь, не так ли? Неужели вы думаете, что тот, кто еще способен дышать, согласится спуститься к нам? Вы не затащите его сюда и силой!

Молчание Питера Лейка ничуть не смутило доктора, продолжившего свои странные речи.

– Возможно, вы из числа реформаторов, занятых сбором каких-то там свидетельств. – Он взглянул на Питера Лейка и тут же понял по выражению его лица и по его внешности, что это не так. – Они приходят сюда делать снимки. Чувства их так и переполняют. При виде этих исковерканных тел они источают сострадание и праведное негодование – это их конек. – Доктор сделал надрез на животе совсем еще юной девушки. – Я работаю здесь достаточно долго, и каждый день мне приходится разрезать по пятьдесят тел. Не могу же я испытывать чувства к ним ко всем, понимаете? Я не Господь Бог. Я обычный человек. Все эти радетели за благо человечества видят меня насквозь. Они прекрасно понимают, что с этим ничего нельзя поделать, но почему-то считают себя лучше всех остальных людей, которые якобы лишены должного «сострадания». – Он вновь взглянул на Питера Лейка. – Вы не обращали внимания на то, сколь часто они повторяют это слово? Разят им наповал. Будьте осторожны.

Доктор продолжил свои манипуляции, и Питер Лейк, не в силах смотреть на происходящее, в ужасе зажмурил глаза. Доктор же продолжал как ни в чем не бывало:

– Они приходят сюда единственно ради самих себя. В этом можно не сомневаться. И тем не менее все эти жалкие бедолаги, ютящиеся в подвалах и канавах, считают этих самодовольных мерзавцев своими спасителями! Спасителями, вы понимаете? Они лишают бедноту всего – сначала материального, затем духовного. Впрочем, в каком-то смысле они стоят друг друга, ибо порок и глупость всегда идут рука об руку… Я знаю все это постольку, поскольку некогда тоже был бедным. Мне повезло в том смысле, что мне удалось сделать неплохую карьеру, но я ничего не забыл. Люди, называющие себя вашими спасителями и благодетелями, наделе погружают вас на самое дно жизни. Они простят вам все, что угодно: разбой, насилие, убийство, они помогут вам найти оправдание для всего. Они понимают вас и потому не винят ни в чем. Неужели они настолько безразличны? Нет, они вовсе не безразличны! Они хотят, чтобы мир оставался таким, каков он есть!

Склонившись над телом тощей блондинки, которую только что выпотрошил, он произвел короткий, тонкий, как волос, разрез поперек ее груди.

– Скажите мне, на что бы они жили, все эти слуги обездоленных, если бы обездоленных не было?.. В том-то все и дело! Знаете что помогло мне возвыситься над всеми прочими недоумками? Однажды сюда пришел человек, возненавидевший меня с первого взгляда и имевший смелость сказать мне об этом. Я помню все его слова до единого. Он сказал: «Вы занимаетесь отвратительными вещами и лишаете себя будущего. Если не хотите узнать, что такое счастье, лишь после смерти, учитесь прислушиваться к своему сердцу». – Доктор вновь посмотрел в сторону Питера Лейка, – Я ненавижу бедных. Посмотрите, во что они себя превратили! Как можно их не ненавидеть – если, конечно, не думать, что им это поделом? – Он отложил скальпель в сторону и на миг задумался. – Простите меня. Порой я говорю живым то, что предназначается мертвым. Насколько я могу понять, вы кого-то разыскиваете, не так ли?

Питер Лейк утвердительно кивнул.

– Возраст?

– Ребенок.

– Пол?

– Не знаю. Думаю, что мужской.

– Раса?

– Скорее всего, ирландец или итальянец.

– Это не расы. Откуда?

– С островов.

– После того как они стали промышленной зоной, там живет совсем немного людей. Местное население сильно поредело.

– Это было куда раньше.

– Лет двадцать тому назад?

– Именно так.

– Все понятно… Возможно, я мог бы помочь вам разыскать человека, попавшего сюда двадцать часов назад. Но никак не двадцать дней, двадцать недель или двадцать месяцев, вы понимаете? Это же просто смешно. С тем же успехом вы бы могли отправиться в Канзас на поиски пшеничного зернышка, упавшего с колоса за двадцать лет до того, как вы туда приехали. Целые поколения рождаются и умирают, бесследно исчезая в прошлом. Все предается забвению. Если родители этого ребенка живы, в чем я сомневаюсь, то и они уже не вспоминают о нем… Вы только посмотрите, сколько здесь детей, занимавшихся проституцией! В лучшем случае они доживают – если только это можно назвать жизнью – до девятнадцати лет. Кокаин, сифилис, пьяная поножовщина… Хотите, я отведу вас в комнату, где лежат обрубки тел, утопленники, пролежавшие в воде пару месяцев, и так далее? У нас их сравнительно немного. Можете себе представить, что творится в крупных больницах… И даже в частных клиниках! Самое отвратительное – если человек любил поесть, а потом сыграл в ящик, и тут его начинает распирать во все стороны, и он надувается, как воздушный шар, своим вонючим газом… Порой у меня возникает такое чувство, будто город горит, будто он взят в осаду. Мы находимся в состоянии постоянной войны, жертвами которой падут все. Все мы умрем, и все мы будем забыты.

– Тогда что же здесь делаю я?

– Вы кого-нибудь любите?

– Да.

– Женщину?

– Да.

– Так идите к ней!

– А кто будет ее вспоминать?

– Никто. В том-то все и дело. Вы должны заботиться о ней сейчас.

Акелдама

Питер Лейк скакал на Атанзоре по заснеженным улицам навстречу холодному северному ветру. Усы у него превратились в сосульки. Хотя доктор не знал о том, что женщина, которую любил Питер Лейк, могла умереть в любую минуту, его совет прозвучал как нельзя кстати. Совсем недавно, во время очередного приступа лихорадки, Беверли сказала: «Я такая же, как ты, и хотя мы пришли из других времен, но заботиться должны о настоящем».

Он был настолько поражен силой своей любви к ней, ее внезапностью и неотвратимостью скорого конца, что ему не оставалось ничего иного, как только соглашаться с Беверли во всем, пусть многое и оставалось для него неясным. Он понимал ее слова только после того, как они доходили до его сердца, как это произошло, к примеру, во время его поездки в госпиталь на Принтинг-Хаус-Сквер.

Беверли могла объяснить, почему мир порой начинал походить на театральную сцену, на которой действовали благодетельные или бездушные силы. Страдания невинных становились понятны только в перспективе прошлого и будущего. Эта же связь объясняла его собственную судьбу со свойственными ей стечениями обстоятельств и судьбу его города, который с высоты казался ему живым зверьком с искрящимся мехом. Не случайно к Беверли порой взывали существа из далеких стран и иных эпох. Не случайно Атанзор взмывал в воздух так, словно скакал к уже известной ему цели. Любое производимое человеком действие приводит к вполне определенным последствиям и потому существует вечно, будто записанное в гигантскую книгу мироздания. Свобода, память, преображение и справедливость являются порождением тех же связей всего со всем.

Питер Лейк неожиданно вспомнил о том, как однажды без всякой видимой причины Перли Соумз вскочил на ноги, выхватил свои револьверы сорок пятого калибра и пробил десять дырок в темном окне, за которым не было никого и ничего, кроме зимней ночи.

После этого он еще целый час дрожал от страха, говоря, что из окна на него скалился, ощерив свои страшные зубы, огромный белый афган высотою никак не меньше двадцати футов, явившийся к нему из другого мира. Питер Лейк решил, что Перли сошел с ума – не иначе как оттого, что слишком часто натыкался на косяки и столы. В конце концов тот перестал дрожать и проспал сорок восемь часов кряду, причем все это время его мучили жуткие кошмары.