Невеста Моцарта (СИ) - Лабрус Елена. Страница 74

— Она наняла киллера?

— Да. Но мир тесен. И Лука вышел на того же стрелка, когда решил убить жену Моцарта. К сожалению, я узнала об этом слишком поздно. Как и все, думала, что это сделал Давыд. А когда узнала, убила Луку.

— Ильдар Саламович сказал, что киллера тоже убили. Вы знаете, кто?

— Конечно, — она покрутила на пальце кольцо. — Катькин отец.

— Отец жены Сергея? Его тесть?

Марго тяжело вздохнула.

— Катя была их единственной дочерью. После её гибели отец помешался на том, чтобы его найти. И выслеживал не один год. Говорили, научился дышать как он, думать, как он. И убил двумя выстрелами в живот, как тот убил его девочку и внука. А потом сдался ментам. Думаю, он до сих пор сидит, — она посмотрела на меня пристально. — Но всё это дела давно минувших дней. Зачем они тебе, Солнце? — презрительно хмыкнула она. — Хочешь лучше понять Мо? Думаешь, тебе это как-то поможет? — она смерила меня взглядом, словно я пыль на её башмаках.

— Считаете, мне нужна помощь? — вздёрнула я подбородок.

— А разве нет? Иначе бы ты не пришла, Евгения Мелецкая, — хмыкнула она. — Может, ищешь ответ на вопрос: зачем ты ему? Так ты не там ищешь. Ответы здесь, — ткнула она в лист, что я так и держала в руках.

— Где? В документах? У дяди Ильдара?

Она молча постучала ногтем по документу, прижатому к моей груди.

— Во мне?

Марго усмехнулась, сделала ногтем дырку в бумаге напротив сердца, больно кольнув кожу, и о том, что на этом разговор окончен, могла и не говорить.

Она всю жизнь что-то скрывала. Всю жизнь врала. Врала Луке, Моцарту, Антону, всем. Так почему я должна ей верить, что с отцом Моцарта это не связано? Да и вообще ей верить?

Я потёрла словно ужаленную ногтем грудь.

Сука! Всю душу вынула. Высмеяла. Разозлила.

— И зачем только я попёрлась к этой ведьме? — зло хлопнула я дверью машины.

— Может, услышать то, что она и не собиралась тебе говорить? — ответил мне Иван.

— Ты что подслушивал?!

Он слышал, как я заявила: «Я буду его солнцем!»?

Чёрт! Я скривилась: за пафос было стыдно. Не знаю, что на меня нашло. Да и за самоуверенность. Представляю, как это прозвучало со стороны. Грёбаный стыд! Я прикрылась рукой и уставилась в больничную выписку — место, что проткнула Марго, пытаясь сосредоточиться. Ну, Нагайская. И что? Я швырнула чёртов лист в чёртову папку. И осторожно посмотрела на Ивана.

— Я просто выполнял свою работу, — ответил он, всё это время прождав, пока я подниму на него глаза и отвернулся.

Это было грубо с моей стороны, да, заявить, что он подслушивал? Высокомерно? Надменно? Он же просто стоял на улице как швейцар, пока я не вышла. И вообще стоит там каждый день и в дождь, и в зной. Ждёт. Носит мои сумки, открывает двери, возит куда скажу, защищает, заботится и ни на что не жалуется, а я… В конце концов не надо было так орать, что даже из-за двери было слышно. Да чёрт же меня дери! Теперь я и перед Иваном чувствовала себя виноватой.

— Прости, — выдавила я и прикусила губу.

— Это лишнее, — покачал он головой. Но я же видела, что обиделся.

Настроение окончательно испортилось.

Меня даже не обрадовал огромный букет, что ждал на столе в библиотеке.

И душ не смыл отчаяние и обиду, что жгла душу от слов чёртовой ведьмы.

Он что, тебе не сказал?

Нет, он мне не сказал! И что?!

Я с трудом удержалась, чтобы не столкнуть чёртов букет и набрала Моцарта.

— Почему ты ничего мне не сказал?! — выкрикнула я, едва услышала его голос.

— О чём? — уточнил он удивлённо.

— О том, что вы с Бринном полетели к отцу, что у него рак, что он… — я всё же толкнула долбанные цветы. Ваза гулко ударилась о стол. На пол полилась вода. — Лучше бы вместо роз ты подарил мне правду. Это всего два слова, Сергей! Это такая малость!

— Теперь ты знаешь. Это что-то изменило? — холод в его голосе звучал просто арктический.

— Нет, — я толкнула букет, что ещё лежал на столешнице. Он тяжело упал на пол. Так же ухнуло вниз моё сердце. — Уже нет. Это уже неважно.

— Нет? — переспросил Моцарт. — Что-то случилось?

— Нет!

— Тогда не вижу причин, по которым ты решила, что на меня можно орать.

— Я не ору. Я просто…

— Что? Раздражена? В гневе? Искала с кем бы поругаться?

— Я не искала, Сергей. Мне обидно. И неприятно. Кто я для тебя, если ты мне даже про отца не сказал?

— Это не телефонный разговор, — прозвучал его голос ещё холоднее, ещё жёстче.

— Ну, конечно! Это не телефонный! Другой не срочный! Тот вообще не разговор! — размахивала я руками, расхаживая по комнате.

— Жень, я сейчас немного занят, чтобы выяснять отношения.

— Да кто бы сомневался, Сергей! Ты всегда для меня занят! Просто верь мне, детка! — передразнила я. — Ну я верю, и что? Сижу. Жду. Молчу. А стоит ли?

— С этим я тебе точно не помогу. Тебе решать стоит ли, — как отрезал он. — Но сейчас мне правда некогда. И придётся задержаться здесь немного дольше, чем я планировал. Я перезвоню, — ответил он и отключился.

— Когда? — выкрикнула я в пустой комнате. — Когда сочтёшь нужным?

Швырнула на кровать телефон.

Подняла цветы. Снова налила воды в вазу. Вытерла пол.

Принесла документы, ноутбук, блокнот, в котором делала заметки.

Да можешь и не звонить! И загорать в своём Лондоне сколько хочешь. И ничего мне не рассказывать.

— Разберусь сама! — пододвинула я блокнот.

Вырвала несколько листов. Крупными буквами на каждом написала: Сагитов, Нагайская, Семёнов, Вересова-Бринн, Сатана, Моцарт… и разложила на полу.

Я посмотрела на экран и перевернула телефон, завибрировавший очередной раз.

Третий раз подряд звонил Моцарт. И третий раз я тыкала его экраном вниз.

Мы сидели за столиком уличного кафе: я, Карина, Иван.

Карина позвонила сама, вчера вечером, когда к моим листкам добавилось ещё несколько фамилий: часть я уже порвала и выкинула, часть обросла новыми вопросами и пометками. Она предложила встретиться, отметить первый день в универе и я согласилась.

Пригласить Ивана присесть с нами, а не стоять «в карауле», предложила я.

С ним мы вчера поговорили: я объяснила, что была расстроена и не хотела его обидеть, он — что хотел меня поддержать, а не задеть. В общем, не сказать, что напряжение между нами мы преодолели, но сегодня волевым решением я отменила режим «телохранитель» и до сих пор не пожалела об этом.

Нещадно жарило солнце, словно первого сентября решило вернуться лето. Иван развлекал Карину, ненавязчиво переходя на французский, чем приводил в восторг эту любительницу прононса, жареных каштанов и тяжёлого флирта с последствиями. А я обмахивалась меню и жаловалась, что, наверное, из-за этой внезапной жары линейка прошла так бестолково.

— Я думала будет интереснее.

— Жаль, ты столько сил вложила, столько готовилась со своим оргкомитетом, — посочувствовал Иван.

— Вот именно. А в итоге вся моя работа свелась к тому, что я раздала бейджики, сделала пару снимков для новостной ленты сайта универа и поругалась с куратором. Помнишь того парня, что Сергей назвал «сын маминой подруги»?

— Такой с пухлыми щёчками и расчёской в кармане? — скромно улыбнулся Иван.

И я, кажется, только что поняла зачем Моцарт всюду ходил со мной, давал эти забавные прозвища, просиживал штаны на наших заседаниях. Не в качестве телохранителя, как Иван, а вот именно за тем, чтобы нам было что обсудить. Но какая ирония: Ивану тоже было о чём со мной поговорить — он тоже невольно стал частью моей жизни.

— Кирилл, кажется? — уточнил он.

— Ага. Он, оказалось, ещё и куратор нашей группы, — кивнула я. И замерла: теперь телефон зазвонил у Ивана.

Моцарт? Да кто бы сомневался!

Ну пусть помучается. Я тоже вчера весь вечер ждала, что он перезвонит. Всю ночь проспала с телефоном на подушке. И с утра первым делом стала проверять: не оставил ли он сообщение, не села ли у меня батарея. Нет? Значит, теперь мой ход.