Горькие травы (СИ) - Козинаки Кира. Страница 17

Отыскиваю в шкафу толстую чугунную сковородку, добротную такую, ставлю на плиту. В миске смешиваю пару ложек муки, немного сахара, добавляю воду и несколько жирных изюмин из кондитерского набора. Разгоняюсь и резко торможу от внезапной трели.

Это домофон. У Петра, естественно, есть ключи, и я хмурюсь, размышляя, нужно ли мне сейчас отвечать на звонок в дверь чужой квартиры. Учитывая, что на звонок в дверь собственной я отвечаю крайне редко. Ни о каких гостях или курьерах он не предупреждал, значит, я могу с чистой совестью притворяться Асенькой Шрёдингера.

Трель смолкает, и я возвращаюсь к оладушкам. Прыскаю на сковороду масло и превращаю тесто в три аккуратных кругляша. Они тут же начинают шипеть, шкварчать и румяниться, и я думаю, что надо бы ещё кофе сварить, когда слышу, как щёлкает замок на входной двери. И всё-таки это Пётр вернулся раньше обещанного, я улыбаюсь и выглядываю в коридор.

Но там не Пётр.

В дверях девушка. Перекатывает через порожек чемодан, звенит зажатой в руке связкой ключей, запирает замок и замирает, заметив меня. Глаза удивлённо округляются.

Я застываю посреди квартиры с лопаткой наперевес.

Мы гипнотизируем друг друга взглядами так долго, что это уже становится неприличным, потом она засовывает руки в карманы пальто, делает несколько шагов вперёд, оглядывает студию и спрашивает:

— Петя не дома?

Я отрицательно дёргаю подбородком и добавляю:

— Уехал на работу.

— В офис? — уточняет она, но мне нечего ответить, и я молчу.

Воры же не приходят с ключами, багажом и знаниями о работе Петра в офисе? Да и на грабительницу она совсем не похожа, скорее на сказочную эльфийку. Тоненькая, как веточка, в белом пальто по фигуре и шапочке с помпоном, из-под которой падают на плечи светлые локоны. Глаза огромные, как у оленёнка, лицо бледное.

Сотрудница службы клининга, о визите которой он забыл предупредить? Сестра, о визите которой он не знал? Племянница, он же говорил, что у него есть племянница?

С дивана спрыгивает Платон, подходит к гостье и трётся мордой о ногу.

— Привет, Платоша, — ласково шепчет девушка и пробегает тонкими пальчиками по его спинке.

Потом выпрямляется и снова смотрит на меня, теперь уже совсем другим взглядом: тяжёлым, глубоким, изучающим. И где-то на уровне первобытных инстинктов я узнаю этот взгляд.

Так смотрят друг на друга женщины, когда знают, что спали с одним и тем же мужчиной.

Глава 6

Чувствую, как кровь отливает от моего лица, собирается в болезненный ком в районе солнечного сплетения и через мгновение бурлящим потоком устремляется обратно, окрашивая щёки в колючий огненный цвет.

— Я Варя, — говорит гостья. — Девушка Петра.

Непроизвольно делаю шаг назад и морщусь.

— И я здесь живу.

Нет. Нет, не может такого быть. Я же спрашивала его про жену. Мы провели вместе целую неделю, половину которой я находилась в его квартире, и совершенно точно тут не живёт никакая девушка. Я бы заметила, я бы нашла какие-то вещи, не знаю — расчёску с застрявшим длинным белым волосом, пачку прокладок в тумбочке под раковиной, домашние тапочки крошечного размера на обувной полке.

Банку нерафинированного кокосового масла в холодильнике.

Богатый набор инструментов для выпечки, когда сам не любишь готовить.

Шоколад в каллетах. Чёртов шоколад в каллетах.

И коробки, совсем не вписывающиеся в интерьер коробки, которые якобы куда-то надо отправить. «Я прибрался перед Новым годом», — сказал он мне тогда.

Может, это всё-таки какая-то ошибка?

Сейчас же выяснится, что это всего лишь нелепая ошибка, да?

Но желудок сворачивается узлом, диафрагма сжимает лёгкие, а сердце колотится в горле.

Потому что нет никакой ошибки. И я поняла это ещё до того, как Варя представилась.

У Петра есть девушка.

А кто тогда я? Любовница? Развлечение на выходные? Случайная дырка для праздничного перепихона, чтобы скрасить время, пока подружка в отъезде?

Кажется, Варя без всех этих ярлыков понимает, кто я: лохматая женщина в его одежде и в его квартире. Совершенно тут лишняя. Да ещё и кашеварит что-то…

О боже, мои оладушки! Вылетели из головы и, оставшись без внимания, сгорели, и теперь над плитой вьются густые клубы белого дыма. Подбегаю, разгоняю смог лопаткой, хватаюсь за сковороду и тут же, вскрикнув, отбрасываю её, прижимаю руку к себе. Я совершенно забыла про прихватку и стиснула чугунную рукоять голой ладонью, и теперь её пронзает острая боль.

Варя мгновенно появляется на кухне, включает кран с холодной водой, обхватывает пальцами моё запястье и сует руку под струю. Я дрожу, чувствую, как отчаянно щиплет в переносице, а на нижних ресницах собираются солёные капли.

Варя молча выключает плиту, снимает пальто и шапку, возвращается в прихожую и разувается. Потом распахивает окна, чтобы проветрить. На кухне уверенным движением достаёт аптечку из верхнего ящика: знает, что делает, не то что я, когда растерянно рылась в незнакомых шкафах. Выкладывает на стол бинт, находит упаковку с какой-то мазью, достаёт инструкцию и внимательно её читает. На Варе платье-свитер цвета овсяной каши, просторное, подчёркивает хрупкие плечи. Она почти прозрачная, неземная, настоящая эльфийская женщина с тонкими пальцами, гладкой кожей и копной блестящих волос того самого натурального оттенка, за который девушки продают душу дьяволу в салонах красоты. Откладывает инструкцию, аккуратно притягивает к себе мою покрасневшую руку и сосредоточенно рассматривает ладонь. Я же разглядываю россыпь крошечных веснушек на её щеках.

Пахнет ванилью и ромашками.

— Не так уж и страшно, — произносит Варя, и я замечаю, что даже голос у неё нежный и мелодичный. — До свадьбы заживёт.

Поднимает на меня глаза и коротко, но ободряюще улыбается.

— Я не знала, — вдруг хриплю я, и она, кажется, сразу понимает, что я имею в виду.

Поджимает губы и кивает.

— Как вас зовут? — спрашивает.

Это же сколько выдержки должно быть в человеке, чтобы обращаться на вы к любовнице своего бойфренда?

— Ася.

— Ася, я сейчас обработаю ожог мазью и наложу повязку. Но дальше мне потребуется ваша помощь.

Варя рассказывает что-то про возможную инфекцию, волдыри и обезболивающее, инструктирует меня, как ухаживать за раной, бережно наносит мазь и оборачивает ладонь бинтом, но мне кажется, что я не улавливаю ни одного слова, ни одного движения, разве что замечаю краем глаза, как Платон наматывает круги у наших ног, любовно бодая мордой голени Вари. Рука полыхает, а я уже не чувствую физической боли. Зато болит, режет и кровоточит где-то совсем в другом месте.

Завязав аккуратный узелок, Варя протягивает мне тюбик с мазью, и я медленно беру его, неуверенно киваю.

— Спасибо. Я… я сейчас уйду.

Воцаряется неловкая тишина, потом я отлипаю от кухонного стола и бреду к креслу в противоположном конце квартиры, где неряшливой кучей набросана моя одежда. Мне стыдно переодеваться при Варе. Стыдно за то что, что я здесь. За то, в каком я виде. Поворачиваюсь к ней спиной, молюсь, чтобы она отвернулась, меняю треники и футболку на джинсы и толстовку, запихиваю в сумку лифчик, носки, хватаю телефон. В два шага перемещаюсь в прихожую, всовываю голые ноги в ботинки, снимаю с вешалки пуховик и только тут решаюсь поднять глаза на Варю. Почему-то в её взгляде нет триумфа самки, отвоевавшей свою территорию. Только бесконечная грусть.

— Мне очень жаль, — говорю я.

— Мне тоже, — отзывается она.

Зажимаю пальцами рукав толстовки и размашистым движением стираю отпечатки своих ладоней с зеркальной дверцы шкафа. А потом выхожу за дверь.

Улица встречает меня колючим морозом. Мчусь по обледеневшим дорожкам, мало что разбирая на пути, натыкаюсь на припаркованные машины. Пуховик нараспашку, растрёпанные волосы разлетаются во все стороны, лупят по лицу. Останавливаюсь, только выскочив на центральную улицу. Оглядываюсь, пытаясь сообразить, где я и куда мне нужно.