Горькие травы (СИ) - Козинаки Кира. Страница 39

— Ась, случилось что-то?

Надежда останавливается рядом с моим столиком и обеспокоенно хмурит лоб. В её руках пустая чашка с кофейными ободками, и мне нравится, что Надя, вся такая элегантная в широких брюках в пол, не брезгует заниматься вещами, не подобающими начальству: пробежать по залу, поправить стулья, собрать оставшуюся после гостей грязную посуду, выпытать у сотрудников, как дела.

— Выглядишь подавленной, — поясняет она.

— Меня подавили письма из налоговой, пенсионного фонда и ещё какого-то ведомства, чьё название я даже пока расшифровать не могу, — вздыхаю я, возводя очи горе. — А у меня лапки.

— Пфф! — фыркает Надя.

И я ловлю себя на мысли, что вот точно так же пофыркивает и её братец: часто и с удовольствием. И почему я раньше этого не замечала? Или не хотела замечать, а теперь… хочу?

— А Петруша нам на что? — продолжает Надежда, словно схватив мою мысль за хвост. — Сейчас вызовем и заставим помочь.

Она слишком проворно для моего уставшего мозга прикладывает телефон к уху, и пока я пытаюсь возразить что-то в духе «Нет-нет, не нужно, я сама справлюсь», со стороны бара раздаётся громкий шёпот:

— Надежда Алексеевна! У меня тут трабл! Опять!

— Ох… — вздыхает Надя. — Ритка уже даже признаёт, что опять! Я пойду, надо… пофиксить её трабл.

А потом суёт мне телефон в руку со словами «Поговори с ним сама, не стесняйся» и резво спешит на помощь, как какой-нибудь Чип или Дейл.

Всё ещё сомневаюсь, что это хорошая идея, но прикладываю трубку к уху и слушаю долгие гудки. Мне неловко просить Петра о помощи в делах, не имеющих никакого отношения к «Пенке», и я даже на секунду задумываюсь, не сбросить ли звонок. Но тут на другом конце отвечают:

— Надюх, вот ты сейчас вообще не вовремя.

— Ой, прости! Это… это Ася.

Воцаряется тишина, а потом Пётр хмыкает и ласково говорит:

— Ну привет, малыш.

— Булочка, я тебя потерял!

Никита упирается ладонями в деревянные перила террасы, подтягивается на руках и зарывается носом в мой затылок. Я сижу на лавке спиной к нему, но повожу плечами и запрокидываю голову, подставляя ему губы. Эдакий поцелуй в стиле «Человека-паука» по-деревенски: немножко неловкий, но очень сладкий.

Такой же сладкий, как и те десять месяцев, что мы с Никитой вместе.

Мы проводим эти майские выходные за городом в шумной компании его друзей. Большой дом Никитиных родителей и вся прилегающая к нему территория были отданы в наше полное распоряжение при одном условии: сначала посадить картошку. Чем мы сразу же и занялись по приезде, а теперь обосновались в саду, собрав стол с закусками, морем выпивки, ароматными шашлыками и прочей «Чумачечей весной». И отчаянно веселились, пусть и накрапывал мелкий, почти летний дождик.

Только я после первой бутылки пива внезапно сформулировала выводы к четвёртой главе своего диплома, буквально увидела их, как Моисей на горе Синай, и сбежала на террасу, чтобы нетерпеливым размашистым почерком записать их на обороте картонки из-под хлопьев овсянки «Экстра».

— И вовсе я не булочка, — ворчу я, и Никита ловко перепрыгивает через перила и садится рядом со мной.

— Очень даже булочка, — усмехается он, пробегая пальцами по моему бедру и утыкаясь лицом мне в шею. — Кругленькая и аппетитненькая.

— Но я же не толстая, — возражаю я.

— Я никогда не говорил, что ты толстая, не выдумывай. — Никита хватает меня за талию и затаскивает к себе на колени, по-хозяйски ощупывая руками все выпуклости на теле. — Ты сочненькая.

Мне не нравится сидеть у него на коленях. Никогда не нравилось. Именно в таком положении я кажусь себе особенно громоздкой на фоне него — невысокого, некрупного, жилистого. Именно в таком положении я напрягаю все мышцы и стараюсь упереться ногами в пол, переложив на них часть своего веса. Чтобы не быть булочкой.

— Мне не нравится, — упрямлюсь я. — Может, подберёшь другое прозвище?

— Ммм… Пончик? — шепчет он куда-то мне в шею.

Я вскакиваю, упираю кулаки в бёдра и смотрю грозно. Он смеётся и тут же примирительно тянет меня обратно к себе.

— И как ты хочешь, чтобы я тебя называл?

— Ну, я не жду какой-то экзотики, тонких аллюзий, интересных аллегорий…

— Чего?

Вздыхаю.

— Не знаю, Никит. Но не мог бы ты называть меня как-то более нейтрально, что ли? Попроще. Хотя бы… Ну, хотя бы малыш.

— Ну какой ты малыш, Ась? — уже громче смеётся Никита, скользит ладонями по моим ягодицам, упирается подбородком в живот.

Мне едва исполнилось двадцать один, и я старше его на год.

Но сейчас он вряд ли имеет в виду это.

Действительно, какой из меня малыш? Я на три сантиметра его выше. А ещё у меня бёдра. И попа. И какая-никакая грудь. На мне даже его рубашка не застегнулась, когда я хотела надеть её после секса, как какая-нибудь красотка из кино. С ним рядом лучше бы смотрелась крошечная полупрозрачная нимфа, а не я, булочка и пончик.

И «малыш Ася» — это самый настоящий оксюморон.

Но Никита встаёт, обнимает меня и прижимает к себе так крепко, что для дурацких мыслей просто не остаётся места.

— Ась. Ты знаешь, что я тебя люблю?

— Знаю.

— Очень хорошо.

И он целует меня, долго и нежно.

— А теперь бросай эти свои… как их… аллергии, и пойдём ко всем. А то пацаны уже начали подозревать, что тебе с нами неинтересно.

Улыбаюсь.

Совершенно глупо улыбаюсь.

Потому что ни один мужчина никогда не называл меня малышом.

Этим простым, когда-то казавшимся нейтральным, но очень желанным прозвищем.

А сейчас чудится, будто ни один мужчина в мире никогда не называл так другую женщину. Будто это моё, личное, интимное, эксклюзивное.

И пусть это совершенно не вписывается в концепт взрослых решений и приятельства.

Пусть это неуместно, и мне нужно об этом сказать.

Но можно в другой раз? Не сейчас.

Потому что я не могу противиться.

И улыбаюсь, совершенно глупо улыбаюсь.

— Ты так загадочно сопишь, — делится наблюдениями Пётр, — что это уже кажется опасным.

— Ммм, — мычу я, вырываясь из пучины сладких грёз.

— Ась, — он смеётся, — что случилось?

— Мне нужны твоя одежда, сапоги и мотоцикл, — сообщаю я строгим голосом Терминатора и добавляю уже своим, со слабыми жалобными нотками: — И твоя юридическая консультация.

— По поводу?

— «Горьких трав». Всё сложно, — кратко резюмирую я.

— Исчерпывающе, — снова тихо смеётся он в трубку.

Я и не знала, что слушать его смех вот так, не видя его, чертовски приятно.

— Я смогу приехать в кофейню к… эээ… пяти. Дождёшься?

— Дождусь. Спасибо.

— А сейчас, Ась, мне правда надо бежать.

— Да, конечно! Прости, что отвлекла.

— Тогда до встречи?

— До встречи.

Кладу телефон на стол и, пока никто не видит, ещё раз широко, глупо и очень счастливо улыбаюсь.

Без десяти пять я запираюсь в уборной для персонала и пристально рассматриваю своё отражение в зеркале над раковиной. Зачем-то поправляю воротник свитера. Зачем-то прохожусь гигиеническим бальзамом по губам. Зачем-то распускаю волосы, но тут же решаю, что это перебор, и снова собираю их в узел на макушке.

Зачем-то нервничаю, как перед первым свиданием.

Пётр появляется в кофейне ровно в пять. Здоровается с пританцовывающей за стойкой Ритой, мгновенно находит меня взглядом в зале и уверенной походкой лавирует между столиками прямо ко мне. Пальто расстёгнуто, под ним чёрный классический костюм, строгий и очень сексуаль… Нет-нет, просто строгий.

Пётр садится на стул напротив и смотрит как-то слишком уж хитро.

— Мои услуги стоят дорого, — с порога заявляет он.

— Ну… — Я нерешительно пожимаю плечами. — Приятельская скидка, может быть?