В канун Рождества - Пилчер (Пильчер) Розамунд. Страница 19

Когда Сэм, измученный, вышел из магазина игрушек, пошел дождь. Было уже почти пять вечера, час пик, и машины двигались со скоростью улитки. Однако ему удалось поймать такси. Они бесконечно долго тащились через Уэндсворт-бридж, наконец одолели длинную Бьюли-роуд, и когда Сэм увидел огоньки, сияющие за спущенными занавесками дома № 14, то почувствовал, что его там ждут.

Дверь открыла Джени.

– Наконец-то. Я уж думала, ты заблудился.

На ней были джинсы и красный пуловер, темные волосы она зачесала наверх и закрепила черепаховым гребнем.

– Прогулялся немного.

Джени закрыла дверь.

– Ну как все прошло? Я имею в виду ланч с президентом.

– Отлично. Расскажу, но потом. – И он вручил ей лилии. – Это тебе. Подарок доброй хозяйке дома.

– Спасибо. Совсем не обязательно было покупать цветы, но я им рада. Тем более – лилиям. От них во всем доме аромат будет, как в раю. Иди в кухню, я налью тебе чая.

Сэм снял пальто и двинулся вслед за Джени, таща сумку с бутылками. Он поставил коньяк в бар, а шампанское сунул в холодильник.

– Шампанское! – Джени наполнила чайник и включила его. – Есть что праздновать?

– Возможно. – Сэм выдвинул стул, сел и оперся локтями о стол. – А где Дэйзи и Лео?

– Наверху. Телевизор смотрят. А может, играют на компьютере. Я позволяю им, если они уже сделали уроки.

– Как вкусно пахнет!

– Ужин готовлю. У меня неприятная новость. У нас будет гость.

– И что же в этом неприятного?

– Он несносный человек.

– Тогда зачем ты его пригласила?

– Он сам напросился. Это старый знакомый моих родителей. Он сейчас один в Лондоне, и ему плохо. Он позвонил мне, и голос у него был такой жалобный, что я невольно предложила ему зайти. И очень жалею об этом – так хотелось побыть втроем. Я уже сообщила Нилу, и он тоже скис, но сказал, что постарается приехать домой немного пораньше, приготовить напитки, накрыть на стол и зажечь камин.

– Но я тоже мог бы все это сделать.

– Прими душ и отдохни. Ты должен быть в форме.

– Чтобы произвести хорошее впечатление на твоего гостя? – (Джени сделала гримасу.) – Да ладно тебе, Джени, чем он тебе так не нравится?

Она достала разноцветный кувшин, налила в него воды и стала бережно расставлять лилии.

– Он не то чтобы очень неприятный. Просто скучноват. И желает, чтобы его воспринимали как старого roué [7]. Поэтому все сторонятся его, чтобы не выслушивать занудные истории.

Сэм рассмеялся:

– А что, он действительно повеса?

– Да, можно сказать и так. Три раза был женат и теперь опять свободен.

– А откуда он?

– Кажется, он учился в школе с моим па, но теперь живет то ли на Багамах, то ли на Барбадосе, а может, еще где. Не был в Англии целую вечность.

– И что он делает в Лондоне?

– Точно не знаю. Здесь он проездом во Францию. Рождество проведет в Ницце.

– Интересный тип.

– Да нет, нисколько. Ты посмотри, как они прекрасны! Спасибо тебе еще раз. Я поставлю их на самое почетное место в гостиной.

Вода закипела, и Джени достала заварной чайник.

– Я сгораю от любопытства, но, когда стряпаю, не могу сосредоточиться на чем-то еще, а мне надо приготовить пудинг.

– С рассказом можно и подождать.

– Но все в порядке, Сэм? Хорошо прошло?

– Да. По-моему, да.

– Очень интересно. Я рада.

Сэм выпил чая, а потом Джени выставила его из кухни, и он поднялся наверх. Дэйзи и Лео сидели в детской. Телевизор был выключен, а они расположились за видавшим виды столом, вырезая что-то из бумаги. Там же лежали тубы с клеем, фломастеры, клубок разноцветной тесьмы и обрывки капроновой ленты. Дети явно что-то мастерили.

– Привет. Чем это вы занимаетесь?

– Клеим рождественские открытки, – важно разъяснила Дэйзи. – Учительница по рисованию показала нам сегодня, как это делать, и я теперь учу Лео. Надо намазать бумагу клеем, потом посыпать ее блестками, и они прилипнут. Но сначала надо что-нибудь нарисовать.

– Что, например?

– Ну, елку. Или рождественский чулок. Или домик с освещенными окнами. Вот только клей пачкается и блестки осыпаются. Лео их называет «сверкалками». Лео, бумагу надо сгибать вот так, очень-очень ровно…

Дети явно не нуждались в его помощи. Сэм ушел к себе, разделся и встал под душ.

Он захватил с собой «Таймс» и после душа, надев махровый халат, лег, собираясь почитать, однако так и не смог сосредоточиться. Уронив газету на пол, он просто-напросто лежал, глядя в потолок. Через закрытую дверь доносились детские голоса, телефонные звонки, шаги Джени, вкусные запахи. Потом Сэм услышал шум воды в детской ванной.

Как давно он не был в центре семейной жизни, как давно за ним не ухаживали, не радовались его присутствию! Раскручивая в голове эту мысль, Сэм понял: охлаждение между ним и Деборой началось задолго до ее заявления об уходе, но он был слишком поглощен своими делами, чтобы заметить это. В крушении брака – и это он твердо знал – всегда виноваты обе стороны, и каждая должна принять на себя долю ответственности.

Атмосфера скромного лондонского дома, где Нил и Джени растили своих детей, навеяла мирные утешительные воспоминания об усадьбе, в которой Сэм провел детство. Там его тоже всегда ждали, там горел огонь в камине, а из кухни разносились восхитительные запахи вкусной, здоровой еды. Там валялись сапоги у порога и теннисные ракетки в холле, там звучали голоса друзей детства и юности, звук их шагов, громкий смех и крики на лестнице.

Интересно, достигнет он когда-нибудь благословенной гавани семейной жизни? До сих пор все попытки кончались неудачей. Они с Деборой могли бы иметь детей, но она относилась к этой идее без энтузиазма, а Сэм не настаивал. Что ж, если учесть, чем кончился их брак, это было к лучшему. Однако их дом на Семидесятой улице стал для обоих лишь местом жительства, не более того. Да, их гостиная в сливочно-бежевых тонах, с модернистской скульптурой и хитроумно подсвеченной абстрактной живописью на стенах была предметом зависти всех друзей, а кухня – чудом современной бытовой техники, но там не готовилось ничего, кроме пиццы, разогретой в микроволновке. Дебора, устраивая вечеринки, предпочитала приглашать гостей в рестораны.

А вот Рэдли-Хилл… Бросая взгляд в прошлое, через годы городской жизни, полной суеты и стрессов, с ее коловращением, сделками, поздними ночными сборищами, долгими днями работы, запахами подземки и выхлопных газов, Сэм снова увидел Йоркшир, основательный, без претензий, каменный дом, террасу, лужайки, бордюры из роз, которые разводила мать. Он вспомнил маленький городок, где ветер гнал косые струи дыма из труб отцовской фабрики, речку, бегущую с окрестных холмов и змейкой скользящую между зелеными берегами. Ее шум стал таким привычным, что его перестали слышать. Сэм вспоминал, как совершал с отцом долгие велосипедные прогулки, как они ловили рыбу в отдаленных темных заводях, разбросанных по вересковым пустошам, где воздух был свеж, холоден и чист, как над вересками раздавался резкий птичий крик.

Снаружи, под окном, затормозил автомобиль. Открылась и потом захлопнулась входная дверь. Сэм услышал, как Джени сказала:

– Нил? Привет, милый.

Его друг приехал домой.

Сэм вскочил, сбросил махровый халат и стал одеваться. Брюки из плотного хлопка, свежая рубашка без галстука, синий шерстяной свитер, светлые носки и удобные мягкие туфли. Потом он причесался, протер лицо лосьоном и спустился вниз. Дверь в гостиную была распахнута. Сэм вошел и увидел Нила, который, засучив рукава, протирал бокалы. Комната выглядела готовой к веселью: журналы и книги убраны подальше, диванные подушки взбиты, в камине горит огонь. Лилии стояли на круглом полированном столике в окружении коробок с подарками. Цветы благоухали, их аромат наполнил всю комнату. Часы на каминной полке показывали четверть восьмого.

– Привет, – сказал Сэм.

Нил оторвался от своего занятия.

– Хорошо отдохнул?