Могусюмка и Гурьяныч - Задорнов Николай Павлович. Страница 43

— Нет, есть язык! — сказал бай.— Это Могусюм настоящий!

— Могусюм, Могусюм! — подтвердили Гильман и Гулякбай, со страхом и злобой глядя на связанного.

— Ты что же задумал? Забыл, как вашему брату рвали ноздри и клейма ставили? Сколько вас сослали в старину? Ты что же это, баранья башка, разбойничаешь? Бунтовать вздумал против порядка? Ты, говорят, тут народ смущаешь. Это ты, подлец, мутишь башкир? Хочешь, чтобы башкиры с ума посходили? Уж кое-где есть такие подлецы, кричат, что их притесняют, землю у них берут. Это твои дела? Да я тебя, сукиного сына, в порошок изотру! За коим лешим тебя принесло в степь? Ты же жил в горах? Ну, отвечай, или язык отнялся? Бунтовать народ явился? Ты что молчишь? Ты знаешь, кто я таков? Да он, братец, — обратился Иван Иваныч к Султану, — одурел, или он в самом деле по-русски не понимает?

— Он всяко понимает, Иван Иваныч только хитрый карак, запирается...

— За что ты ударил хозяина? Какие у тебя с ним счеты? Смотри, брат, я во всем разберусь, и лучше развязывай язык вовремя... А ну, бери его, — обратился Иван Иваныч к уряднику.

Афзал подсобил поднять Могусюмку на ноги.

— Так не будешь говорить? А ну, дай ему по роже...

Тимофеич ударил башлыка по лицу. Гильман и Гулякбай с восхищением переглянулись видя такое обхождение начальства. Могусюм не проронил ни слова.

— Ладно, — прикрикнул Иван Иваныч, видя, что башлык упорствует, — мы тебя бить не будем больше!.. Тимофеич, бери бумагу там, в кузове тарантаса, да будем составлять протокол. Так это он, по-твоему, замыслил поднять восстание на Урале? — обратился исправник к Темирбулатову.

— Я государя-батюшку люблю, — сказал Султан, — и разбойника вязал. Я все скажу, как сам понимаю.

Когда Султан вышел, Иван Иваныч посоветовал Тимофеичу, знавшему башкирский язык, потолковать с Могусюмом по-свойски.

***

...Веревки давили грудь, резали руки, ноги. Весь день слышал, как возле амбара ходили люди, ругались по-башкирски и по-русски. Могусюм ночью слыхал, как возился Афзал за дверью, как он высекал огонь и закуривал. Афзал — собака Султана, сел караулить. Вдруг в ночной тишине щелкнул замок. Могусюм насторожился. Тихо приоткрылась дверь. Женщина в платке скользнула во мрак.

— Могусюм! — позвала она.

Он вздрогнул, забился. Зейнап подошла, дотронулась до его плеча, нащупала веревки и разрезала их. Могусюм освободился, вырвал тряпку изо рта.

— Ты? — спросил он горячо, и она увидела во тьме амбара его блеснувшие глаза.

— Я, Могусюм... Вот твой кинжал и пояс... — сказала она. — Возьми их... Скорей беги! Сейчас все спят.

— А караульный?

— Он мертв.

— Ты?.. Это ты?..

Зейнап молчала. Подкравшись из-за угла, изо всей силы она ударила Афзала кинжалом в спину. Удар был верен. Афзал тихо склонился набок, а затем свалился в траву.

— Зейнап, я тебя давно ищу, никто не мог сказать мне, куда ты исчезла. Какое горе, жена богача!..

Казалось, им овладел припадок ревности.

— Торопись, Могусюм...

— Бежим вместе!

— Беги, твой конь здесь, я вывела его. Стоит кому-нибудь войти, и все погибло. Я остаюсь тут... Я жена Султана... Грех... Я не могу... Закона не переступлю... Никогда не уйду...

— Идем... Идем!..

— Я жена Султана и не пойду... Закон запрещает... Я буду проклята... Беги скорей! Сейчас выйдет кто-нибудь.

Ночь была черная, кое-где на небе светились звезды. Глаза Могусюма, привыкшие в амбаре к темноте, разобрали крыши домов. У сарая темнел силуэт настороженного, поднявшего голову коня.

— А ты здесь останешься? А-а!.. — в ужасе воскликнул Могусюм, хватая ее за руки и прижимая их к своей груди.

И вдруг она вырвалась и исчезла. На миг Могусюмка задумался. Конь стоял перед ним. Он не был трусом, но понимал, что один ничего не сделает. Нужны товарищи. А Зейнап исчезла. Ее нет. Где она?

Вдруг конь заржал и нетерпеливо ударил копытом, а где-то в стороне в темноте кто-то, видимо, спросонья стал лениво приотворять скрипящую дверь, кто-то кашлянул... Могусюм шагнул вперед, тронул ладонью шерсть на шее своего жеребца. Он быстро вскочил на него, тронул коня ногами, натянул поводья, разогнал его по двору, перескочил бревенчатый заплот и помчался вскачь по спящей улице.

Утром все обнаружилось. Темирбулатов был в бешенстве.

— Кто убил?! — дико кричал он, стоя посреди двора. — Чем? Кто?!

— Это она, она! — вопила Гюльнара, показывая на Зейнап. — Я видела, она выходила ночью, но не знала зачем...

Темирбулатов пришел к молодой жене. Она не сумела солгать...

— Я! — дико вскрикнула Зейнап, подымая руки в отчаянии.

— Ты?

— Да, убей меня!.. Убей свою жену! Я твоя жена, но я его освободила...

— Ах, это ты!.. — тихо сказал Султан и улыбнулся.

У него был такой вид, словно он обрадовался, что, наконец, открыл долго мучившую его тайну.

Гюльнара кричала на весь двор, что Зейнап подлая: обманула мужа с разбойником.

— Из одного гнезда с ним!

Султан снял кушак, связал Зейнап руки и волоком утащил в тот амбар, из которого убежал Могусюмка.

Обе старшие жены Султана хохотали.

— Вот так любимая жена!.. — кричали они.

— Я все узнаю! — бормотал потрясенный Султан.

Он запер амбар, разогнал толпу любопытных и отругал старших жен. Потом пошел к Ивану Иванычу, который еще спал и ничего не ведал о страшном происшествии. Исправник на этот раз вспылил.

— Как это бежал? Ты что, Султан, дурака из меня строишь?

«Это все вранье, — решил он. — Быть не может, чтобы женщина освободила Могусюма у такого волка, как Султан! Это все подстроено. Как будто поймал, обелил себя...»

— Да ты врешь, мерзавец! — вдруг закричал он. — Ты сам помог бежать ему! А где Рахим?

— Рахим в степи, Иван Иваныч, не у меня.

— Э-э, брат! Молодец ты, Султан Мухамедьяныч... Но все же крутишь... Так вот, голубчик, поедешь со мной в город! Тимофеич, арестовать его!

Султан стал уверять, что найдет Рахима. Но еще ночью в Нукатово поскакал Гильман с известием, что дело рухнуло, что надо исчезать.

Глава 28

НАБЕГ

Рахим, испуганный и бледный, отступал к дому. На него наседал рослый Ахмет, одутловатый башкирин с черными усами, бывший солдат.

— А ты зачем такой разговор ведешь? Зачем, я тебя спрашиваю? — кричал Ахмет. — Когда ты хорошее говорил, мы тебя слушали. А теперь ты что хочешь? Какое имеешь право государственную измену замышлять? Спрашиваю тебя, отвечай! Какое имеешь право? Молчишь... Лучше уйди отсюда, из нашей деревни, а то в волостное тебя потащим!

Ахмет воевал с французом, был ранен, награжден под Севастополем медалью.

— Моих товарищей убили, их муллы благословляли на смерть! Зачем старое поминать? Старое совсем другое дело. Ты на старое не указывай. Хивы и Турции тогда не касалось. Тогда свое дело было. А ты государственную измену замышляешь. Зачем ты государственную измену хочешь делать? Зачем народ подбиваешь? И так плохо жить нам. А? Кто тебя послал? Отвечай! — в бешенстве схватил солдат Рахима. — Тебя за государственную измену могу в волостное. Зачем так учишь?

— Ты Мухамеду веришь? — грозно выкатил глаза Рахим.

Как только Рахим стал поминать пророка и коран, все стихли.

— Верю! Молитвы знаю! Татарские песни пою! В бога верю!

— Так сознай свой грех! На страшном суде уже поздно будет! Тот, кто раскаивается лишь перед смертью, не будет прощен!

— Какой грех? Про русских в коране не сказано ни слова! Тогда на Севастополь мулла приехал, благословил нас! Как же нас тогда мулла на войну за царя и отечество благословил против француза и турка? Что мулла, обманщик, что ли, у нас был? Или ты обманщик?..

— Аллах указал...

Солдат не сдавался.

— Аллах не велел! Врешь! Теперь на Хиву поход будет! Башкиры на Хиву пойдут, целый полк... При Перовском башкиры первые шли на Хиву! Ты марш Перовского — песню нашу — знаешь? Весь народ поет. Хватай его!.. — вдруг закричал солдат. — И представим...