Прощай, оружие! - Хемингуэй Эрнест Миллер. Страница 47

Я опустил руку в воду. Она была очень холодная. Мы были теперь почти напротив отеля.

– Мне пора, – сказал бармен, – я должен поспеть к одиннадцати часам. L'heure du cocktail. [Час коктейлей (франц.)]

– Хорошо.

Я втащил лесу и навернул ее на палочку с зарубками на обоих концах. Бармен поставил лодку в маленькую нишу каменной стены и прикрепил ее цепью с замком.

– Когда захотите покататься, – сказал он, – я дам вам ключ.

– Спасибо.

Мы поднялись к отелю и вошли в бар. Мне не хотелось больше пить так рано, и я поднялся в нашу комнату. Горничная только что кончила убирать, и Кэтрин еще не вернулась. Я лег на постель и старался не думать.

Когда Кэтрин вернулась, все опять стало хорошо. Фергюсон внизу, сказала она. Она будет завтракать с нами.

– Я знала, что ты ничего не будешь иметь против, – сказала Кэтрин.

– Ничего, – сказал я.

– Что с тобой, милый?

– Не знаю.

– Я знаю. Тебе нечего делать. У тебя есть только я, а я ушла.

– Ты права.

– Прости меня, милый. Я знаю, это, наверно, ужасное чувство, когда вдруг совсем ничего не остается.

– У меня всегда жизнь была такой наполненной, – сказал я. – Теперь, если только тебя нет со мной, все пусто.

– Но я ведь буду с тобой. Я уходила только на два часа. Ты не можешь придумать, себе какое-нибудь занятие?

– Я ездил с барменом ловить рыбу.

– Хорошо было?

– Да.

– Не думай обо мне, когда меня нет.

– Так я всегда старался на фронте. Но там мне было что делать.

– Отелло в отставке, – поддразнила она.

– Отелло был негр, – сказал я. – А кроме того, я не ревнив. Я просто так люблю тебя, что для меня больше ничего не существует.

– А теперь будь паинькой и будь любезен с Фергюсон.

– Я всегда любезен с Фергюсон, пока она не начинает меня клясть.

– Будь любезен с ней. Подумай, ведь у нас есть так много, а у нее ничего нет.

– Не думаю, чтобы ей хотелось того, что есть у нас.

– Ничего ты не знаешь, милый, а еще умница.

– Я буду любезен с ней.

– Я в этом не сомневаюсь. Ты у меня хороший.

– Но она потом не останется?

– Нет. Я ее сплавлю.

– И мы вернемся сюда?

– Конечно. А как же иначе?

Мы спустились вниз, позавтракать с Фергюсон. На нее сильное впечатление произвел отель и великолепие ресторана. Мы хорошо позавтракали и выпили две бутылки капри. В ресторан вошел граф Греффи и поклонился нам. С ним была его племянница, которая немного напоминала мою бабушку. Я рассказал о нем Кэтрин и Фергюсон, и на Фергюсон мой рассказ произвел сильное впечатление. Отель был очень большой, и пышный, и пустой, но еда была вкусная, вино очень приятное, и в конце концов от вина всем стало очень хорошо. Кэтрин чувствовала себя как нельзя лучше. Она была счастлива. Фергюсон совсем развеселилась. Мне самому было очень хорошо. После завтрака Фергюсон вернулась в свой отель. Она хочет немного полежать после завтрака, сказала она.

К концу дня кто-то постучался к нам в дверь.

– Кто там?

– Граф Греффи спрашивает, не сыграете ли вы с ним на бильярде.

Я посмотрел на часы; я их снял, и они лежали под подушкой.

– Это нужно, милый? – шепнула Кэтрин.

– Пожалуй, придется пойти. – Часы показывали четверть пятого. Я сказал громко: – Передайте графу Греффи, что я буду в бильярдной в пять часов.

Без четверти пять я поцеловал на прощанье Кэтрин и пошел в ванную одеваться. Когда я завязывал галстук и смотрелся в зеркало, мне странно было видеть себя в штатском. Я подумал, что нужно будет купить еще сорочек и носков.

– Ты надолго уходишь? – спросила Кэтрин. Она была очень красива в постели. – Дай мне, пожалуйста, щетку.

Я смотрел, как она расчесывала волосы, наклонив голову так, чтобы вся масса волос свесилась на одну сторону. За окном уже было темно, и свет лампы над изголовьем постели ложился на ее волосы, и шею, и плечи. Я подошел и поцеловал ее, отведя ее руку со щеткой, и ее голова откинулась на подушку. Я поцеловал ее шею и плечи. У меня кружилась голова, так сильно я ее любил.

– Я не хочу уходить.

– И я не хочу, чтоб ты уходил.

– Ну, так я не пойду.

– Нет. Иди. Это ведь ненадолго, а потом ты вернешься.

– Мы пообедаем здесь, наверху.

– Иди и скорее возвращайся.

Я застал графа Греффи в бильярдной. Он упражнялся в различных ударах и казался очень хрупким в свете лампы, спускавшейся над бильярдом. На ломберном столике немного поодаль, в тени, стояло серебряное ведерко со льдом, откуда торчали горлышки и пробки двух бутылок шампанского. Граф Греффи выпрямился, когда я вошел в бильярдную, и пошел мне навстречу. Он протянул мне руку.

– Я очень рад видеть вас здесь. Вы так добры, что согласились прийти поиграть со мной.

– С вашей стороны очень любезно было меня пригласить.

– Как ваше здоровье? Я слыхал, вы были ранены на Изонцо. Надеюсь, вы теперь вполне оправились.

– Я совершенно здоров. Как ваше здоровье?

– О, я всегда здоров. Но я старею. Начинаю замечать признаки старости.

– Этому трудно поверить.

– Да. Вот вам пример. Мне теперь легче говорить по-итальянски, чем на другом языке. Я заставляю себя, но когда я устаю, мне все-таки легче говорить по-итальянски. Так что, по-видимому, я старею.

– Будем говорить по-итальянски. Я тоже немного устал.

– О, но ведь если вы устали, вам должно быть легче говорить по-английски.

– По-американски.

– Да. По-американски. Пожалуйста, говорите по-американски. Это такой очаровательный язык.

– Я почти не встречаюсь теперь с американцами.

– Вы, вероятно, очень скучаете без их общества. Всегда скучно без соотечественников, а в особенности без соотечественниц. Я это знаю по опыту. Что ж, сыграем, или вы слишком устали?

– Я не устал. Я сказал это так, в шутку. Какую вы мне дадите фору?

– Вы много играли это время?

– Совсем не играл.

– Вы играете очень хорошо. Десять очков?

– Вы мне льстите.

– Пятнадцать?

– Это было бы прекрасно, но вы меня все равно обыграете.

– Будем играть на деньги? Вы всегда предпочитали играть на деньги.

– Давайте.

– Отлично. Я даю вам восемнадцать очков, и мы играем по франку очко.

Он очень красиво разыграл партию, и, несмотря на фору, я только на четыре очка обогнал его к середине игры. Граф Греффи нажал кнопку звонка, вызывая бармена.

– Будьте добры откупорить одну бутылку, – сказал он. Затем мне: – По стакану для настроения.

Вино было холодное, как лед, и очень сухое и хорошее.

– Будем говорить по-итальянски. Вы не возражаете? Это теперь моя слабость.

Мы продолжали играть, потягивая вино между ударами, беседуя по-итальянски, но вообще разговаривали мало, сосредоточась на игре. Граф Греффи выбил сотое очко, а я, несмотря на фору, имел только девяносто четыре. Он улыбнулся и потрепал меня по плечу.

– Теперь мы разопьем вторую бутылку, и вы расскажете мне о войне. – Он ждал, когда я сяду.

– О чем-нибудь другом, – сказал я.

– Вы не хотите говорить об этом? Хорошо. Что вы читали за последнее время?

– Ничего, – сказал я. – Боюсь, что я очень отупел.

– Нет. Но читать вам нужно.

– Что написано за время войны?

– Есть «Le feu» ["Огонь" (франц.)] одного француза, Барбюса. Есть «Мистер Бритлинг видит все насквозь».

– Это неправда.

– Что неправда?

– Он не видит все насквозь. Эти книги были у нас в госпитале.

– Значит, вы кое-что читали?

– Да, но хорошего ничего.

– Мне кажется, что в «Мистере Бритлинге» очень хорошо показана душа английской буржуазии.

– Я не знаю, что такое душа.

– Бедняжка. Никто не знает, что такое душа. Вы – croyant? [верующий (франц.)]

– Только ночью.

Граф Греффи улыбнулся и повертел стакан в пальцах.

– Я предполагал, что с возрастом стану набожнее, но почему-то этого не случилось, – сказал он. – Очень сожалею.

– Вы хотели бы жить после смерти? – сказал я и сейчас же спохватился, что глупо было упоминать о смерти. Но его не смутило это слово.