Райский сад - Хемингуэй Эрнест Миллер. Страница 4

— Правда, теперь не поймешь, кто из нас кто? — спросила она.

— Да.

— Ты становишься другим, — сказала она. — Да, да. Ты — совсем другой, ты — моя Кэтрин. Пожалуйста, стань моей Кэтрин, а я буду любить тебя.

— Кэтрин — это ты.

— Нет. Я — Питер. А ты — моя Кэтрин. Ты — моя прекрасная, любимая Кэтрин. Так хорошо, что ты стал другим. Спасибо тебе, Кэтрин, огромное спасибо. Ну, пожалуйста, пойми. Пойми и помоги. Я буду любить тебя вечно.

Потом они лежали, усталые и опустошенные. Они лежали в темноте бок о бок, касаясь друг друга, и ее голова покоилась у него на руке. Взошла луна, и в комнате стало немного светлее. Не поворачивая головы, она провела рукой по его груди и сказала:

— Ты не считаешь меня безнравственной?

— Конечно, нет. Но скажи, как давно ты это задумала?

— Не знаю. А в общем, давно. Ты — умница.

Он обнял женщину, крепко прижал к себе, ощутил грудью прикосновение ее дивной груди и поцеловал в губы. Он прижимал ее к себе все крепче и думал: «до свидания», еще раз «до свидания» и «прощай».

— Полежим тихонечко и помолчим, обнимемся и постараемся ни о чем не думать, — сказал он, а в душе добавил: «Прощай, Кэтрин, моя славная девочка, счастья тебе и прощай».

Глава вторая

Он встал, оглядел пляж, заткнул пробкой бутылочку с маслом, убрал ее в боковой карман рюкзака и пошел к морю, чувствуя, как с каждым шагом песок становится прохладнее. Он оглянулся на женщину, оставшуюся на покатом берегу. Она лежала на спине, закрыв глаза и вытянув руки вдоль тела, а за ней, выше по склону, громоздился брезентовый рюкзак и виднелись первые островки прибрежной травы. «Ей не следует так долго лежать на солнце», — подумал он. Потом подошел к морю, бросился плашмя в прозрачную холодную воду, вынырнул и поплыл на спине, глядя поверх равномерно бьющих по воде ног на удаляющийся берег.

Перевернувшись в воде, он нырнул до самого дна и дотронулся рукой до шершавого песка и жестких гребней песчаных борозд, вынырнул и медленно и равномерно поплыл кролем к берегу, стараясь выдерживать темп. Подойдя к женщине, он увидел, что она спит. Он пошарил рукой в рюкзаке, нашел часы и заметил время, когда ее нужно разбудить. Они прихватили с собой бутылку холодного белого вина, завернув ее в газету, и полотенца. Он откупорил бутылку, не вынимая ее из этого неуклюжего свертка, и сделал освежающий глоток. Потом сел на песок рядом с Кэтрин и стал смотреть на женщину и на море.

«Море всегда холоднее, чем кажется», — подумал он. По-настоящему, если не считать мелей, вода в море прогревалась только к середине лета. На этом пляже берег обрывался неожиданно, и вода была обжигающе холодной, пока тело не согревалось от движений. Он смотрел на море и на высокие облака и заметил, как далеко к западу ушли на промысел рыбацкие суденышки. Потом он снова посмотрел на женщину. Песок уже достаточно просох, и там, где он ступал, ветер осторожно поднимал песчинки в воздух.

Ночью он проснулся, ощутив прикосновение ее рук. Светила луна, и жена снова была во власти черной магии превращения, и, когда она заговорила с ним, он не сказал «нет», и на этот раз болезненное ощущение пронизало его тело, а когда все закончилось, они лежали в изнеможении, и только жена, содрогаясь всем телом, прошептала:

— Вот теперь мы согрешили. Теперь мы по-настоящему согрешили.

«Да, — подумал он, — теперь мы по-настоящему согрешили». Потом, когда она неожиданно уснула, словно уставшая маленькая девочка, и лежала подле него на боку и лунный свет падал на ее чудесную, непривычно подстриженную головку, он наклонился к ней и негромко произнес:

— Я с тобой. Не важно, что ты там еще надумала, я с тобой, и я люблю тебя.

Утром он очень хотел есть, но ждал, пока она проснется. Наконец он поцеловал ее, и она открыла глаза, улыбнулась, встала, сонная, умылась в большом тазу, села, опустив плечи, перед зеркалом, причесалась и хмуро взглянула на себя, а потом улыбнулась, коснулась кончиками пальцев щек и, надев полосатую блузу, поцеловала его. Она встала, касаясь грудью груди Дэвида, и сказала:

— Не бойся, Дэвид. Я снова твоя послушная девочка.

Но ему было чего опасаться. «Что будет дальше, — подумал он, — если уже теперь так быстро их охватило безрассудство? Что только не сгорит в таком костре? Мы были счастливы, уверен, она тоже. Впрочем, как знать? Да и не тебе судить об этом, коль скоро ты поддался ее капризу. Кто ты, чтобы мешать ей? Тебе повезло с женой, плохо лишь то, после чего остается горький осадок, а его нет. Во всяком случае, вино все лечит, только вот что ты будешь делать, когда уже и вино не поможет?»

Он достал из рюкзака бутылочку с маслом и слегка смазал ее подбородок, щеки и нос, потом нашел в рюкзаке голубой выцветший носовой платок с рисунком и прикрыл ей грудь.

— Пора просыпаться? — спросила она. — Я вижу такой чудесный сон.

— Досмотри, — сказал он.

— Спасибо.

Через несколько минут она глубоко вздохнула, тряхнула головой и села.

— Пойдем купаться, — сказала она.

Они вошли в воду вместе и заплыли далеко, веселясь и играя под водой, как дельфины. Вернувшись на берег, они растерли друг друга полотенцами, он протянул ей завернутую в газету все еще холодную бутылку вина, они сделали по глотку и рассмеялись.

— Хорошо просто пить, чтобы утолить жажду, — сказала она. — Ты действительно не против стать моим братом?

— Нет.

Он еще раз смазал маслом ее лоб, нос, щеки, подбородок и за ушами.

— Я хочу, чтобы загорело все лицо.

— Ты и так очень темный, братишка, — сказал он. — Даже не представляешь, какой ты темный.

— Хорошо, — сказала она. — Но я хочу быть еще темнее.

Они лежали на пляже на твердом, высохшем, но еще сохранившем после прилива прохладу песке. Молодой человек налил немного масла на ладонь, растер его по бедрам женщины, и, когда масло впиталось, кожа ее стала теплого цвета. Он растер маслом живот и грудь, и женщина сонно сказала:

— Так мы мало похожи на братьев. Да?

— Нет.

— Я очень стараюсь быть хорошей девочкой, — сказала она. — Нет, правда, милый, днем тебе нечего опасаться. Днем мы не позволим себе ничего из того, что бывает ночью.

В гостинице, пока она расписывалась за пухлую бандероль, куда вложили еще и письма из банка в Париже, почтальон потягивал вино. Он же принес и три письма, переадресованные банком для Дэвида. Это была первая почта с тех пор, как они сообщили в Париж адрес этой гостиницы для пересылки писем. Молодой человек дал почтальону пять франков и предложил выпить с ним еще стаканчик у обитой цинком стойки бара. Женщина сняла с доски ключ и сказала:

— Я приведу себя в порядок и буду ждать тебя в кафе.

Допив свой стакан, он попрощался с почтальоном и пошел вдоль канала в сторону кафе. Приятно было посидеть в прохладе после того, как он шел с дальнего пляжа под палящим солнцем, да еще с непокрытой головой. Он заказал вермут с содовой, достал перочинный нож и вскрыл конверты. Все три письма были от издательства, и два из них были набиты вырезками из газет и гранками рекламных объявлений. Он посмотрел вырезки и стал читать длинное письмо. Оно было обнадеживающим и сдержанно-оптимистичным. Слишком рано было говорить, как разойдется книга, но, похоже, дела шли неплохо. Большинство рецензий были отличными. Конечно, попадались и плохие. Но этого следовало ожидать. В рецензиях были подчеркнуты фразы, которые издательство собиралось использовать в дальнейшей рекламе. Издатель сожалел, что не может сообщить большего о перспективах книги, потому что опасался прогнозов. Предсказывать — плохая примета. Главное, что критики встретили книгу как нельзя лучше. Рецензии и вправду превзошли все ожидания. Впрочем, он сам может прочесть вырезки. Первый тираж был пять тысяч экземпляров, но после таких отзывов решено было напечатать второй тираж. В последующих рекламных анонсах можно будет написать: «Читайте второе издание…» Издатель надеялся, что Дэвид счастлив и вдоволь наслаждается всеми прочими радостями. Он просил передать наилучшие пожелания жене.