Зеленые холмы Африки - Хемингуэй Эрнест Миллер. Страница 30

— В таком случае вам надо хорошенько взяться за суахили.

— Я стараюсь.

— Но все равно вы не сможете подслушивать, потому что здесь они говорят на языках разных племен.

— Но если я когда-нибудь и напишу об Африке, это будет простая зарисовка, я ведь так мало знаю. И все же первое впечатление от страны очень ценно. Быть может, оно, черт бы его побрал, ценнее для тебя самого, чем для других. Но все равно надо о нем написать, высказаться. А потом можно хоть выбросить.

— Почти все эти книжонки про сафари невыносимо скучны.

— До ужаса.

— Мне понравилась только одна-Стритера. Постойте, как она называется? «Цивилизованная Африка». Он заставляет почувствовать, что это за штука. Лучшей книги я не читал.

— А мне нравится книга Чарли Кертиса. Она написана без фальши и рисует все очень живо.

— А этот Стритер пишет ужасно смешно. Помните, как он подстрелил конгони?

— Да, это очень смешно.

— Но ни один автор не заставил меня почувствовать к этой стране то же, что чувствует он сам. Все описывают привольную жизнь в Найроби или плетут всякую чушь о том, как подстрелили зверя с рогами на дюйм длиннее, чем кто-то другой. Или нудно твердят про опасность. — Я хочу попробовать написать об этой стране, и о зверях, и о том, каково все это для новичка.

— Что ж, попробуйте. Может получиться неплохо. А знаете, я тоже вел дневник во время поездки на Аляску.

— Вот бы мне почитать, — сказала Мама. — Я и не знала, что вы писатель, мистер Дж. Ф.

— Да уж куда там, — сказал Старик. — Если хотите, я пошлю за этим дневником. Понимаете, там просто записано все, что мы делали изо дня в день, и какой Аляска представилась англичанину из Африки. Вам будет скучно. — Никогда, если это написали вы, — сказала Мама.

— Ваша женушка делает нам комплименты, — сказал Старик.

— Не мне. Вам.

— Его я уже читала, — сказала Мама. — Мне интересно прочесть, что пишет мистер Дж. Ф.

— Слушайте, а он правда писатель? — спросил ее Старик. — Что-то не похоже. Может, он зарабатывает и себе и вам на жизнь охотой? — Нет. Он пишет. Когда у него ладится, с ним очень легко. Но, пока он не разошелся, к нему лучше не подходи. Перед тем как начать писать, он должен разозлиться. А когда заводятся разговоры о том, что он никогда больше не возьмет пера в руки, я знаю: теперь дело пойдет. — Пусть поговорит с нами о литературе, — сказал Старик. — То ли дело — Кожаные Штаны. Расскажите-ка нам какие-нибудь литературные анекдоты. — Ладно, слушайте. Это было в последний наш вечер в Париже. Накануне я провел день в Солони, у Бена Галлахера, и он устроил там fermee-знаете, когда кролики выходят кормиться, ставят такую низенькую загородку, — и мы все утро охотились на кроликов, а после завтрака охотились на фазанов, и еще я подстрелил chevreuil [13].

— А при чем тут литература?

— Погодите. В последний вечер у нас обедали Джойс с женой, и к обеду был жареный фазан и седло chevreuil, и мы с Джойсом напились, потому что назавтра я уезжал в Африку. Ох, и вечерок был! — Ничего себе литературный анекдот! — сказал Старик. — А кто такой Джойс?

— Чудный малый, — сказал я. — Написал «Улисса».

— «Улисса» написал Гомер, — сказал Старик.

— А Эсхила кто написал?

— Тоже Гомер, — сказал Старик. — Вы меня не поймаете. Ну, а еще какой-нибудь литературный анекдот?

— Вы знаете, кто такой Паунд?

— Нет, — сказал Старик. — Первый раз слышу.

— Могу рассказать недурные анекдоты про Паунда. — Наверно, о том, как вы с ним ели какого-нибудь зверя с чудным названием, а потом напились?

— Бывало и так, — сказал я.

— Веселая жизнь у вашего брата. Как вы думаете, вышел бы из меня писатель?

— Отчего ж.

— Вот, — сказал Старик моей жене, — теперь мы с вами охоту по боку, и будем оба писателями. Ну, рассказывайте дальше. — Знаете, кто такой Джордж Мур?

— Это про которого написано: "Скоро в путь!

За Джорджа Мура я прощальный кубок пью" [14].

— Он самый.

— Ну так что же с ним случилось?

— Он умер.

— Мрачноватый анекдот. Нельзя ли чего-нибудь повеселее?

— Я его как-то встретил в книжном магазине.

— Вот это уже лучше. Видите, он умеет интересно рассказывать.

— Я однажды зашла к нему в Дублине, — сказала Мама. — С Кларой Дунн.

— Ну и что было?

— Не застали дома.

— Ах, черт побери! Вот она, литературная жизнь! — сказал Старик. — Ни с чем ее не сравнишь.

— Терпеть не могу Клару Дунн, — сказал я.

— Я тоже, — сказал Старик. — А что она писала?

— Письма, — сказал я. — Знаете такого-Дос-Пассоса?

— Первый раз слышу.

— Мы с ним пили горячий кирш в зимние холода.

— А что было дальше?

— В конце концов на нас все ополчились.

— Единственный писатель, с которым я был знаком, это Стюарт Эдвард Уайт, — сказал Старик. — Раньше зачитывался его книжками. Замечательные книжки. А потом познакомился с ним. Не понравился. — Вы делаете успехи, — сказал я. — Видите? Литературные анекдоты вещь нехитрая.

— А почему он вам не понравился? — спросила Мама. — Зачем рассусоливать? Разве анекдот не получился? Ваш муж тоже так рассказывает.

— Все-таки расскажите.

— Уж очень он строил из себя эдакого бывалого. Глаза, привыкшие к необозримым пространствам, и прочее тому подобное. Львов будто бы перебил до черта. Нечего этим хвалиться. Гонялся за ними, это еще так-сяк. Стольких нипочем не убьешь. Они сами кого хочешь убьют. Пишет шикарные статьи в «Сатердей ивнинг пост» про этого-как его? Энди Бернетта. Здорово пишет! А сам мне ужасно не понравился. Видел его в Найроби-так и вперял глаза в необозримые пространства. Когда в городе, так одевался во что похуже. Там говорили, будто стрелок он отличный.

— Да вы сами, оказывается, тоже из литературной братии, — сказал я.

— Ишь каким анекдотом блеснули!

— Он прелесть, — . сказала Мама. — А мы будем когда-нибудь есть?

— Господи, я думал, мы уже поели, — сказал Старик. — Эти анекдоты только начни. Конца им не будет.

После обеда мы немного посидели у костра, а потом пошли спать. Одна мысль, видимо, не покидала Старика, и прежде чем я залез в палатку, он сказал:

— Вы уж столько ждали, не торопитесь завтра стрелять. Реакция у вас быстрая, так что спешить вам некуда. Запомните-торопиться не надо. — Хорошо.

— Я велю пораньше вас разбудить.

— Хорошо. Признаться, ко сну здорово клонит.

— Спокойной ночи, — крикнула из палатки Мама.

— Спокойной ночи, — сказал Старик. Он зашагал к своей палатке с комической чопорностью, осторожно неся себя в темноте, точно откупоренную бутылку.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Утром Моло разбудил меня, потянув за одеяло. Я долго одевался, потом вышел из палатки, промыл слипавшиеся глаза и только после этого проснулся окончательно. Еще не рассвело, а у костра уже маячила темная спина Старика. Я подошел к нему, держа в руке обычную утреннюю чашку горячего чая с молоком, в ожидании, пока чай немного остынет. — Доброе утро!

— Доброе утро, — откликнулся он хриплым шепотом.

— Хорошо спали?

— Прекрасно. Как самочувствие?

— Ничего, только все еще спать хочется.

Я пил чай и выплевывал чаинки прямо в огонь.

— Вы бы погадали на них, — сказал Старик.

— Ни к чему это.

Мы позавтракали при свете фонаря холодными скользкими абрикосами, подогретым рубленым мясом с острым томатным соусом, яичницей из двух яиц и живительным кофе. После третьей чашки Старик, задумчиво глядя перед собой и покуривая трубку, сказал:

— Помните: хладнокровие — это все.

— Разве вы за меня беспокоитесь?

— Самую малость.

— Полноте. А я так совершенно спокоен. Честное слово.

— Вот и хорошо. Поезжайте.

— Сперва надо сходить кой-куда.

Стоя около нашей походной уборной, я глядел, как и каждое утро, на лучистую звездную россыпь, которую романтики-астрономы назвали Южным Крестом. Каждое утро в это самое время я созерцал Южный Крест — это стало для меня своего рода ритуалом.