Девять драконов - Хендерсон Крис. Страница 5

Итак, мы сидели и ждали, и Ло сказал мне:

— Моя знай с первого дня, когда приходи тебя нанимай. Моя — не бойся. Что, надейся — они не убивай жену, детей, меня, не поджигай лавка? Моя надейся жить? Что, ползай по полу, умоляй — кого? Они — звери, они убивай для смеха. Нет, спасибо больше! Моя так не поступай! Нет. Если умирай — умирай стоя. Твоя как сцитай?

— Моя считай, что ты рассуждаешь верно.

— Хоросо, — сказал он и, засмеявшись, похлопал меня по спине. — Оцень хоросо. Твоя — готовься. Беда — приходи скоро, не сомневайся. Моя ходи продавай рис.

И он еще четыре часа продавал рис, а на исходе пятого часа наконец началось. Ошибки быть не могло. Мы чувствовали, что с магазинчика не сводят внимательных глаз задолго до того, как в дверь вошли. Чувствовал это старик Ло, чувствовала его жена, спустившаяся, чтобы отвести всех детей в безопасное место. А я надел пальто и прогуливался взад-вперед возле магазина. Тут и появились участники нашей вечерней развлекательной программы.

Было их десятка два — крепкие, очень довольные собой, совсем молодые ребята — самому старшему не больше двадцати. Кое у кого в руках были бейсбольные биты, а у кого-то — просто кусок кирпича. Ну, а о том, что у них в карманах и за пазухой, можно было только догадываться. Я узнал я тех двоих, что приходили за леденцами, и четверку, побывавшую у нас посте, и, конечно, увидел много новых лиц. Одним из таковых оказался их главарь.

На вид ему можно было дать лет семнадцать. По походке, по манере двигаться, по тому, как не замечал он ледяного ветра, выстудившего все живое на улице, я понял, что он в этой стае — самый опасный зверь, а следовательно — ее вожак. Но вот глаза... Глаза его выдавали. Это были глаза человека, которому все можно, глаза ребенка, который привык тыкать пальчиком по все, что ему нужно — в деньги, в женщин, в наркотики, в покровительство полиции, в свою неприкосновенность. Все доставалось ему легко и просто, и он не просто знал, что он — главный, не просто был убежден, что его слово — закон: он свято в это верил. Не знаю, верил ли он в каких-нибудь богов, но непреложная убежденность в том, что все на свете принадлежит ему, могла быть только ниспослана свыше.

И, еще издали взглянув в его хозяйские глаза, я понял, что этот малый — причина всех потрясений в Чайна-тауне. Это по его желанию, во исполнение его прихотей китайский квартал раздирали в клочья местные шайки, ухлопавшие друг у друга за последние три месяца двенадцать человек.

Как и следовало ожидать, горизонт был чист — ни одного полицейского. Естественно. Полицейские первыми узнают слухи. Мне рассчитывать на вмешательство людей в синем, пока дела не зайдут уж слишком далеко, не приходилось: в случае чего они сошлются на приказ мэра и оправдают его слабоумием. Их, в общем, можно понять. Одно дело — выписывать штраф за неправильную парковку и совсем другое — унимать накачанного наркотиками, остервенелого, гориллоподобного подростка-убийцу. Или двоих. Или черт их знает, скольких.

По условному сигналу — пальцы, прижатые к левому плечу, — банда остановилась. Главарь сделал еще три шага ко мне и стал между мной и своим воинством, воображая себя персонажем всех телефильмов, какие вспомнились, ему в эту минуту. Я прислонился к стене ближайшего дома, закурил и стал ждать, когда он начнет. Все мне теперь было окончательно ясно. Все неприятности происходили в Чайна-тауне под Новый год. И обыватели, и полиция по мере способностей старались не попадаться рэкетирам под горячую руку. Ло же предпочел не унижаться перед ними, а нанять для защиты меня.

Предыдущие девять дней шла ожесточенная борьба, а теперь три банды, пробившиеся в финал, собирались окончательно выяснить отношения и определить своих данников. Первый ход сделали «Повелители Времени». Может, это была самая мощная банда — как-никак я был свидетелем уже третьей вылазки. Однако молва утверждала, что это не соответствует действительности, и в данном случае я был склонен доверять молве. У «Повелителей» была порочная, а вернее сказать — топорная стратегия. Они действовали тупо, нахрапом, перли напролом. В этом тоже сказывался их возраст.

Эта черта, столь присущая детям, всегда меня раздражала. Я понимаю, что это неизбежно, но в образе мыслей человека — пока он не спятит окончательно, то есть не повзрослеет, — есть что-то трагическое. Самодовольная юношеская снисходительность и глубочайшая уверенность в собственной правоте — непереносимы, невыносимы. Невыносимо смешно или невыносимо жутко — зависит от самого юнца и от того, насколько он вам симпатичен, но так или иначе он вляпается — причем по уши, — и нет ни малейшей возможности это вляпывание предотвратить. Взрослые хоть помнят свой печальный опыт и то, как их пытались отговорить от опрометчивого шага.

Ибо все дело в том, что мир живет по определенным законам, хоть многие и убеждены в обратном. Те, кто эти законы признает и играет по правилам, называются взрослыми. Те, кто думает, что эти правила хоть на долю секунды могут быть нарушены, — дети.

Детишки.

— Эй, ты, — крикнул главарь, — ночной сторож на Северном Полюсе, как жизнь?

Боже, до чего же я ненавижу детей!

Я затянулся, выпустил дым и одновременно проговорил:

— Утомили вы меня, ребята, шутками своими. Не пошел бы ты отсюда вместе с кодлой своей, а? Послушайся доброго совета. А то огорчу тебя, малолетку, да так, что и до старости не доживешь. С такими, как я, себе дороже связываться. Жизнь и так коротка.

Глаза его, потеряв толику своего невинно-шаловливого выражения, сузились: он заставил себя всерьез оценить возможного противника. Он потоптался на обледенелом тротуаре, и я перехватил еще один условный знак, по которому двое парней, отделившись от главных сил, стали по обе стороны от своего полководца. Одного здоровяка я видел накануне в лавке. Второй — он был еще покрупней — был мне незнаком.

— Дядя, тебе же сказали: иди домой.

— Колумбу тоже советовали не соваться в это полушарие. А он не послушался.

Этот содержательный разговор был прерван щелчком его пальцев — и, получив приказ, мой знакомец ринулся на меня, как взбесившийся паровоз. В тот миг, когда его нога коснулась тротуара, я быстро откачнулся в сторону: его вытянутые руки ткнулись в кирпичную стену, к которой я только что прислонялся.

Но второй гигант тоже надвигался на меня. Он действовал осмотрительней и ясней, чем его напарник, представлял себе, что собирается сделать. Кулак его шел по дуге, а я оказался внутри этой дуги, вплотную к нападавшему, и он на мгновение потерял устойчивость. Этого мгновения мне хватило, чтобы ребром ладони врезать ему по носу, а локтем, развернувшись, — по уху. Он зашатался. Но тут подоспел первый.

Он тоже стал осторожней, но поздравлений по этому поводу от меня не дождался. Кроме того, он берег свои покалеченные пальцы, чем я и воспользовался. Увернулся, ухватил его за левую руку, стиснув пальцы, и дернул к себе, а когда он взвыл, — выпустил. Ошалев от боли, он нанес удар вслепую и, разумеется, — мимо. Я сделал нырок и толкнул его. Поскользнувшись на льду, он въехал головой в своего напарника так, что оба приземлились одновременно — и недоуменно воззрились на меня.

Недоумение это было недолгим: проворно подскочив к первому, я наступил ногой на откинутую руку, вызвав такой вопль, который слышно было, несмотря на грохот и треск фейерверка, во всем квартале. Потом стал потверже на ледяной каше, покрывавшей асфальт, и спросил:

— Исполнишь еще какую-нибудь арию? Или давать занавес?

По знаку главаря вперед вышел квартет — и не простой, а инструментальный: двое с битами, двое с ножами. Первым решил попытать счастья тот, что был с ножом: сделал выпад, отпрыгнул, снова ткнул клинком в мою сторону. Не достал. Клинок опять мелькнул у меня перед глазами, но я догадался, что толковый паренек хочет оттеснить меня поближе к своим дружкам с битами. Догадался вовремя, и голова осталась цела. Оба бейсболиста старались достать меня концами бит: били без замаха, зато держали дистанцию. Замысел был неплох, хромало исполнение.