Заморозь мне «Маргариту» - Хендерсон Лорен. Страница 21
– Ладно.
– А сейчас, – решительно объявил Салли, – давай напиваемся!
До дома я добралась разбитая донельзя и обнаружила у дверей своей студии полицейскую машину. Постаравшись притвориться кристально трезвой, я осторожно двинулась в ее сторону. Из машины выбрался человек. Он был в штатском – даже в очень штатском: темные, весьма потрепанные, но хорошо отглаженные штаны и коричневая кожаная куртка, которая совершенно не смотрелась с такими брюками. Впрочем, с этими брюками ничего бы не смотрелось.
– 3-здрасте, инсп-пектор, – дружелюбно выговорила я. – Б-боюсь, я немного п-пьяна и п-плохо выгляжу, но я как раз ид-ду д-домой.
Я замолчала и спросила себя, нарочно ли говорю дурацким пьяным голосом или… Второй вариант был не слишком приятным, и я его решительно отмела.
– Сэм, еще только шесть часов вечера!
Я почувствовала, как кожа на моем лбу собирается в складки.
– Р-разве б-было б-б-бы лучше, если б-б-бы б-б-было шесть утра? Ч-что в-вы им-меете в виду? – Я брела ему навстречу, преисполненная чувства собственного достоинства. – П-прошу п-прощения. Мне надо п-пойти домой и лечь.
Я начала рыться в кармане в поисках ключей.
– Я помогу. – Он выхватил ключи у меня из рук, открыл дверь и потащил меня вверх по ступенькам. – Заходи.
– П-полицейские зверства! – завопила я, хватаясь за косяк. – П-полицейские рас-с-п-правы!
– Заходи, черт возьми! – Он оторвал мою руку от косяка и затолкал меня в студию.
– С-с-сволочь! А ордер у т-тебя есть? Я не разрешала т-тебе входить! – Я плюхнулась на диван и приземлилась точно на выпирающую пружину. – Ой! Черт!
Но во всем есть своя польза – от боли я немного протрезвела. Перекатившись на другой край дивана, я посмотрела на инспектора Хоукинса. Красавцем его никак не назовешь. Квадратное лицо, воинственно выступающие челюсть и нос, который ломали по меньшей мере дважды. Черты его лица совершенно не гармонировали друг с другом, но общий эффект получался достаточно привлекательным, к тому же у Хоукинса были синие глаза.
– Трахнемся? – предложила я и зашлась от смеха, сочтя свою шутку верхом остроумия.
– Самое время задохнуться от хохота, – мрачно сказал Хоукинс, усаживаясь на подлокотник дивана. – Нажралась посреди белого дня. В среду! – зловеще добавил он. – Только не надо спрашивать меня, почему я говорю про среду, – Хоукинс читал мои мысли, – а то я покажу тебе, что такое настоящие полицейские зверства.
– Я ху-художник! – самодовольно провозгласила я. – А художники склонны вып-пивать. Я уже не говорю о гнусных no-полицейских. – Я начала злиться и одновременно трезветь. – Как будто я не видела, как ты сам нажираешься.
– Не посреди дня.
– Шесть часов уже! Закат!
Хоукинс окатил меня недоверчивым взглядом, но по его виду я поняла, что он решил больше не доставать меня нотациями.
– Ты пьешь как лошадь! – рявкнул он. – Я тебя знаю, Сэм, – чтобы довести себя до такого состояния, тебе нужно выпить ведро. Небось утром еще начала.
– Утешала друга, у которого горе, – буркнула я. – О господи! – Я тупо уставилась на Хоукинса, внезапно вспомнив, какое именно горе случилось у Салли.
– Что такое? – встрепенулся Хоукинс. Этот парень читал меня, как раскрытую книгу. Нет, скорее, как раскрытый комикс. – Что случилось, Сэм? Сэм… Боже… только, пожалуйста, не говори, что ты нашла еще один труп. Умоляю тебя!
– Не я нашла. Я лишь присутствовала при этом. Свидетель я. Так что не беспокойся.
– О господи. О господи.
– Незаконнорожденное дитя Шкалли и Малдера к вашим ушлугам, шэр! А щас я, пожалуй, пошплю.
Мы с Хоукинсом знали друг друга достаточно давно. Познакомились, когда одна моя знакомая размозжила себе голову штангой (у нее был собственный гимнастический зал, где я работала инструктором). Хоукинс тогда ходил в простых сержантах. Если он будет продолжать подниматься по служебной лестнице с такой скоростью (при условии, конечно, что никто не узнает о наших с ним отношениях), то скоро станет главным констеблем Лондона. Я наверняка числюсь в полицейских списках опасных элементов во всех отделениях от Лондона до Эдинбурга. В иных обстоятельствах – если бы я не была богемным разгильдяем, а Хоукинс полицейским – мы, наверное, воспринимали бы наши отношения серьезнее.
Кроме того, у Хоукинса имелась подружка по имени Дафна, к которой я испытывала чувство благодарности и которую – виной тому ее нелепое имя и та одежда, что она покупала Хоукинсу, – я всегда представляла разумной и практичной девушкой, получившей образование в монастырской школе, с мощными руками и ногами, с обесцвеченными волосами, завязанными сзади яркой лентой. Я подозревала, что только наличие Дафны удерживало Хоукинса от невменяемых, заведомо обреченных на полный провал и жутко кровавых попыток наладить отношения со мной. Хотя, должна признаться, мысленный образ Дафны, который я создала для себя, все-таки успокаивал меня. Окажись она гибкой, элегантной, сексуальной богиней с бархатистым голосом и упругой грудью, ситуация, возможно, не так сильно веселила бы меня…
– Сэм? – в тумане моих размышлений прорисовалось лицо Хоукинса.
В своем полукоматозном состоянии я подумала, что это неплохое название для романов-фэнтези. Серия «Туманы размышлений», книга третья. Краткое содержание: на пути к завоеванию Вершин Относительной Душевной Гармонии одинокий воин Зак должен бросить вызов кровожадным гориллам из племени Эмпирического Релятивизма…
– Хватит! – сказала я вслух, села и потрясла головой, чтобы не дать подсознанию окончательно завладеть мной. Последние мгновения перед пробуждением – самые опасные. – О черт! – Обеими руками я схватилась за голову, пытаясь унять начавшийся внутри оглушительный скрежет шестеренок.
– На, выпей, – сказал Хоукинс, предлагая мне две таблетки солпадеина и стакан воды.
– И вновь я совершаю богослужение в храме Святого Солпадеина, – прохрипела я, глотая таблетки. – Из тебя бы вышла отличная женушка, Хоукинс. Не понимаю, впрочем, как такое могло случиться. Я пила только водку и сок.
– В переводе с языка Сэм это означает, что ты выхлебала три поллитровых кружки «кровавой Мэри».
– С табаско! Специи предотвращают похмелье, разве нет? Табаско – в качестве упреждающего удара, – я потянула носом воздух. – Не готовятся ли здесь какие-то сложные углеводы?
– Если ты хочешь спросить, не готовлю ли я тосты, то ответ – нет.
– Ну и ладно.
Я осторожно встала, подошла к холодильнику, достала пакет лепешек, которые приберегла на крайний случай. Запихав лепешки в тостер, достала масло и джем.
– Сэм, где ты была? – спросил Хоукинс, упираясь руками в кухонный стол и сверля меня пронзительно-синими глазами. – Я несколько недель пытаюсь тебе дозвониться, но все время натыкаюсь на автоответчик.
– Здесь. Работала. – Я махнула рукой в сторону висевших над нашими головами мобилей.
– О, выставка! Долго, наверное, трудилась?
– Пару месяцев. У меня случился приступ вдохновения, и я превратилась в отшельницу. Кто там удалился в пустыню и питался букашками?
– Не помню.
– Он еще сидел на столбе и старательно растил бороду.
– Симеон Столпник?
– Наверное. Столпа у меня нет, но депиляцию я в последнее время не делала. Большего сходства с авторитетом добиться, к сожалению, не смогла.
Жалобно задребезжал перегруженный тостер – не смог выплюнуть лепешки. Я подцепила одну ножом и принялась намазывать джемом.
– Я не собираюсь расспрашивать о твоих очередных проблемах, – великодушно заявил Хоукинс.
Он показался бы мне еще более великодушным, если б меня не мучили смутные воспоминания о допросе, который он устроил мне перед тем, как я отрубилась. Ведь наверняка выведал достаточно, чтобы остальное узнать по своим каналам. Более того, наверняка уже разнюхал. Что ж, по крайней мере, сможет поручиться за меня перед следователями. Вреда от этого не будет.
– Сэм, я пришел не за этим. Тут гораздо серьезнее.