Муравечество - Кауфман Чарли. Страница 40

Я звоню своему другу Окки, который, по совпадению, пошел на терапию, как раз когда мы познакомились.

— Алло?

— Окки, это я.

— Привет.

— Я подумываю сходить к «мозгоправу».

— Хорошо.

— И звоню, чтобы узнать номер твоего «мозгоправа».

— Прости.

— Прости?

— Я не могу дать тебе номер своего психотерапевта, Б.

— Почему?

— Мы обсуждаем тебя. Для тона это будет конфликт интересов. — Твой терапевт — тон?

— Нет. Но я не хотел бы указывать на гендер тона.

— Почему?

— Опасаюсь, что это даст тебе возможность вычислить имя моего психотерапевта и ходить к тону без моего ведома.

— Вычислить только по гендеру?

— У тона особенный гендер, почти уникальный.

— Замечательно. Ну, может, у тебя есть контакты каких-то других приличных «мозгоправов»?

— Мне рассказывали о докторе Бисмо из Гарлема.

— Б-и-с-м-о? — Я прошу повторить по буквам.

— Г-а-р-л-е-м.

— Нет, я фамилию уточняю.

— А. Ну да.

— Как его зовут?

— Забавно, что ты сразу предположил, что это он. Довольно по-сексистски, да?

— Тогда как зовут ее?

— Это мужчина.

— Тогда почему…

— Просто подумал, что твое предположение было довольно красноречивым.

— Как его зовут?

— Фредерик Г.

— Спасибо, — говорю я.

— Надеюсь, он тебе поможет. Мне кажется, уже давно пора.

— Спасибо, Окки.

Я вешаю трубку. Окки, мой самый старый и самый лучший друг, — ужасный человек. На самом деле он еще цисгендернее меня. Его белое пальто — защитный механизм. Если бы я его не презирал, то пожалел бы. Надеюсь, доктор Фредерик Г. Бисмо — афроамериканец. Его офис в Гарлеме, поэтому вероятность довольно высока, хотя, учитывая нынешнюю политику джентрификации районов (я называю это Хрень-нессанс Гарлема), точно сказать нельзя. Но мне бы понравилось обсуждать свою проблему с афроамериканцем. Он, несомненно, подметит то, как серьезно я отношусь к искусству афроамериканцев, и мы бы подружились на этой почве, поскольку он признал бы во мне союзника.

Фредерик Г. Бисмо белый. Настолько белый, что, возможно, скандинав. Высокий, строгий блондин. Похоже, он меня презирает. Возможно, он мне не подходит. Или, возможно, это как раз то, что мне нужно, — милосердная жестокость. Или немилосердная. Возможно, стоит дать ему шанс.

— Скажите, чем я могу вам помочь, — говорит он.

«Это ты мне скажи, — думаю я. — Из нас двоих „мозгоправ“ ты».

— У меня тут кое-какие проблемы, — говорю я.

— Понимаю, — говорит он.

«Что ты понимаешь? — думаю я. — Я еще ничего тебе не сказал. Почему не спросишь, какие именно проблемы? Я что, за обоих должен отдуваться? Всегда должен…»

— Какие именно проблемы? — спрашивает он.

Наконец-то.

— Спасибо, что спросили. Для начала — у меня проблемы с памятью.

Я надеюсь, что он скажет: а, ну, в вашем возрасте это нормально. Не о чем тревожиться.

— Звучит тревожно, — говорит он.

— Правда?

— Вы иногда забываете дорогу домой?

— Нет! Господи боже! Нет! Ей-богу, вы чего!

— Что ж, тогда какие именно проблемы с памятью?

Этот мужик — посмешище.

— Я не могу вспомнить детали фильма, который посмотрел.

— А, — говорит он. — Это ерунда. Фильмы — одноразовая форма искусства.

Я его ненавижу.

— Я кинокритик, и это не только моя профессия, но и страсть, — говорю я.

— Понимаю. Тогда почему бы просто не посмотреть еще раз и не записывать?

— Единственная копия фильма погибла.

— Погибла?

— Да, в ужасном пожаре или цунами.

— Это очень необычные обстоятельства.

— Возможно, — говорю я.

Я не собираюсь болтать с ним по душам. Я сюда не ради светских бесед пришел.

— Что мне делать?

— Почему бы вам не обсудить это с режиссером? Возможно, он помнит фильм?

— Он?

— Она?

— Что, это небинарная личность?

— Это мужчина, — говорю я. — Просто забавно, что вы сделали такое предположение.

Этот мужик — динозавр.

— Ну, значит, он. В данном конкретном случае.

— Он мертв.

— Погиб во время пожара?

— Нет, — говорю я.

— Это вы его убили?

— А это вы с чего вдруг взяли?

— Да просто. Закон обязывает спрашивать такие вещи.

— Нет. Я его не убивал. Он умер от старости.

— Понимаю. Что ж, это непростая ситуация.

— Думаете, у меня ранний Альцгеймер?

— Не вижу никаких признаков. Но на данном этапе не могу сказать с полной уверенностью. Если хотите, проведу тест на память.

— Хорошо.

— Он оплачивается отдельно.

— Сколько?

— Семьдесят пять.

— Идет.

Бисмо долго копается в ящиках.

— Надеюсь, время, которое вы тратите на копание в ящиках, не входит в стоимость сеанса, — говорю я.

Он достает буклет.

— А вот и он. Для начала я прочту список из десяти вещей. Потом вы повторите его за мной.

— Хорошо, — говорю я.

Я нервничаю. Что я сейчас узнаю о себе?

— Апельсин, липучка, карандаш, сердцеед, эскалоп, Пурим, браслет-оберег, фестонные ножницы, тромбоциты, вязаная шапочка.

— Идеально.

— Мне не очень понятно, почему вы называли их «вещами». Сердцеед, Пурим и тромбоциты — не вещи, — говорю я.

— А что это?

— Пурим — это еврейский праздник.

— Но это существительное, так?

— Да, но не вещь, — говорю я. — А сердцеед — это человек.

— Хорошо.

— Тромбоциты — это клетки.

— Вы определенно разбираетесь в определениях.

— Возможно, в следующий раз стоит назвать их «понятиями».

— Я просто следую инструкциям.

— Так говорили нацисты.

— Я не нацист. На что это вы намекаете?

— Просто говорю, — говорю я.

— О чем?

— Нельзя слепо следовать приказам.

— Так значит, теперь инструкции — это приказы?

— Я просто говорю…

— Я знаю, что вы говорите. Евреи всегда говорят…

— Ха! Я не еврей. Интересно, — говорю я.

— Сложно поверить. Розенберг?

— В мире полно Розенбергов-неевреев. Будь вы образованным человеком, вы бы знали.

— Я это знаю. Кроме того, еврейская кровь… передается по материнской линии.

— Передается? Как зараза?

— Я подыскивал верное слово. Это оказалось под рукой.

— Интересно, — говорю я.

— Я пытаюсь сказать, что ваша мать могла быть еврейкой, даже если отец и был Розенбергом христианского происхождения.

— Фамилия моей матери Розенбергер. Это мое среднее имя.

— Хм-м. Интересно.

— Розенбергер тоже необязательно еврейская фамилия.

— Да?

— Не думаю, что вам нужно напоминать, что Альфред Розенберг занимал высокий пост в Третьем рейхе.

— И некоторые допускали, что среди его предков были евреи.

— Розенберг известен своей лютой ненавистью к евреям.

— Евреи известны своей самоненавистью.

— Интересная мысль из уст предположительно нейтрального психолога, — говорю я.

— У меня степень магистра по социальной работе, плюс я сертифицированный специалист по терапии семьи и брака. Тем не менее есть много рецензируемых исследований, указывающих на проблемы евреев с самоненавистью. И вы в качестве примера привели нееврея Розенберга, но при этом не привели ни одного нееврея Розенбергера. Любопытно.

— И последнее: их надо называть людьми еврейского происхождения, а не евреями, — говорю я.

— «Еврей» вовсе не обязательно бранное слово. Разве сами себя вы не называете евреем?

— Если бы я был евреем, а я не еврей, у меня было бы полное право так себя называть. А вы не еврей, поэтому у вас такого права нет.

— Любопытно.

— Боюсь, у нас не очень складывается разговор, — говорю я.

— Давайте попробуем разобраться, почему вы так решили.

— Не хочу разбираться. Мне пора.

— Сеанс не окончен, у вас еще куча времени, и вам все равно придется его оплатить. Мы можем провести его с пользой и преодолеть это препятствие, если обсудим ваши проблемы.