Семейный портрет с колдуном (СИ) - Лакомка Ната. Страница 85

- Как бы ты ни пытался заставить меня обо всем позабыть, сердце невозможно обмануть. Оно помнило мою любовь к тебе. Сначала я не понимала этого и злилась. Я должна была тебя ненавидеть, а вместо этого ревновала ко всем женщинам, что крутились вокруг тебя. И таяла от каждого твоего взгляда, от каждого прикосновения.

- Таяла? – он уложил меня на постель и провел кончиками пальцев по щеке, губам, шее, потом его рука спустилась ниже, приласкав мою грудь, и я выгнулась навстречу его ласкам, уже загораясь, уже желая большего.

  Но спустя четверть часа, когда Вирджиль лежал на подушках, блаженно прикрыв глаза, я снова напустилась с расспросами:

- Тогда, перед помолвкой с Аселином… - начала я, и колдун сразу же посмотрел на меня – быстро и настороженно. Он боялся моих расспросов. По крайней мере, тех, что касались особых тем. – Перед помолвкой, - продолжала я, - когда ты пришел ко мне в спальню… Ты ведь опять хотел стереть мне память? Почему не стёр?

Он погладил меня по голове, по щеке, прежде чем ответить. Казалось, он никак не может утолить голод прикосновений, голод взглядов… Но я и сама ещё не насытилась этим в полной мере.

- Не смог, - сказал Вирджиль. – Представил, что произойдет наша новая встреча, и ты снова меня не узнаешь. Это было очень больно, когда раз за разом ты не узнавала меня. И я подумал… пусть Эмили ненавидит Вирджиля Майсгрейва, пусть презирает, но она будет помнить о нем.

- И тут думал только о себе, - упрекнула я, - убеждал меня, что воспоминания не важны, а сам цеплялся за них. А что сделал с монахинями в пансионе? Тоже стер им память?

- Там было проще, - легко согласился он. – Стер только то, что касалось тебя, и уничтожил все метрики, чтобы тебя не нашли.

- Их память не хранил под замочками? – спросила я, сделав вид, что не заметила его оговорочку про «тебя не нашли». Дорогой Вирджиль, ты убеждаешь меня, что теперь открыл всю правду, но часть правды все равно умалчиваешь. Уверена, опять из самых «благих» намерений. Только меня это не устраивает. Нет, совсем не устраивает.

- Не знаю, как ты, - Вирджиль поднялся из постели и потянулся, не стесняясь своей наготы передо мной, - а я проголодался. Вы измотали меня, леди Майсгрейв. А сами не хотите чего-нибудь перекусить? Выпить?

- Побежишь в кухню голым? – невинно спросила я, переворачиваясь на живот и разглядывая мужа без малейшего смущения. – Какой же вы развратник, милорд.

Как же переменилась Эмили за последние несколько месяцев… Я не могла сказать, что эта Эмили нравилась мне больше, чем скромница-провинциалка из Саммюзиль-форда, но правда открылась, и теперь надо было что-то с этой правдой делать…

Вирджиль рассмеялся и накинул халат:

- Так достаточно целомудренно, миледи?

- Более чем, - согласилась я. – Подойдет даже для девственника. Вас ведь не зря назвали Вирджилем?[1]

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Эмили! – он сел на постель и наклонился ко мне. – Можешь не верить мне, но я хочу, чтобы поверила. В моей жизни всегда была только ты. Сначала – девчонка. Смешливая, немного смешная, ужасно озорная. Меня тянуло к тебе – потому что ты была, как птичка-малиновка. Светлая, радостная, поющая о счастье. Невозможно не полюбить малиновку. Но это была ещё не та любовь… Я не заметил, как ты выросла, и однажды словно проснулся – увидел свою малиновку совсем по-другому. Ты стала такой красивой, и с тобой было… - он коснулся моей щеки, моих губ, - быть с тобой – это как целовать солнце, как держать саму жизнь в объятиях. Ты – самое драгоценное сокровище, и не понимаешь этого. Когда я увидел тебя танцующей на площади, думал, что умру на месте. Ты поймала меня взглядом – захлестнула, как петлей. И всё, я только твой. Навсегда.

- Леди Хлоя, - напомнила я, стараясь не показать, как смутило и взволновало меня подобное признание.

[1] Вирджиль – от слова «virgo», «дева»

- Я ведь уже всё объяснил, - сказал Вирджиль мягко.

- Но легче мне от этого не стало, - возразила я. – Твои методы воспитания бесчеловечны, и невозможно исправить всё словами.

- Чем же ты хочешь, чтобы я загладил вину? – спросил он серьезно. – Кровью?

Я прищурилась, глядя на него, и сказала:

- Оставьте свою кровь при себе, милорд, и отправляйтесь куда собирались. Я ещё не решила, что потребовать.

- Тогда решай, - он поцеловал меня в макушку и накинул халат. – А я принесу вина и закусок. Так и думать будет веселее.

Несколько упоительных дней пролетели, как один. Мне казалось, сэр Томас и Летиция превратились в бесплотных теней – я не видела их, только замечала присутствие слуг, когда на столе появлялись завтрак или обед, а в комнате Вирджиля словно сам собой загорался камин. Было ясно, что нам не хотели мешать, и я позволила себе на время отбросить все тяжелые мысли, и просто наслаждалась любовью и близостью с мужем.

Однажды вечером я вышла во внутренний двор и села на качели, зажав цепи сгибами локтей и переплетя пальцы. Я уже переоделась в ночную сорочку, сверху набросила халат, и теперь чуть раскачивалась, задумчиво глядя на кончики своих домашних туфель, высовывающихся из-под кружевных оборок сорочки, и не сразу заметила, как подошел Вирджиль.

- Покачай меня, - попросила я, теперь уже покрепче перехватывая цепи. – Как в детстве, как на Белом Острове…

Он молча встал позади, руки его легли на мои бедра, легко погладили, подтолкнули…

Знакомое чувство полета – взлёт в одиночестве, падение в объятия. Взлёт – и падение. Одиночество – и тепло мужских рук. Я закрыла глаза, наслаждаясь и тем, и другим. Вверх – и сердце трепещет, вниз – и оно обрывается сладко дрожа.

Металлические звенья тихо поскрипывали, я слышала прерывистое дыхание Вирджиля, его руки, подталкивающие меня под бедра, обжигали меня даже через одежду, и я знала, чем всё это закончится.

Вирджиль резко прервал мой полёт, остановив качели. Я подняла голову, подставляя губы для поцелуя, и спустя секунду мы с мужем целовались так, будто и правда встретились на липовой аллее спустя годы разлуки. А ведь мы виделись только недавно… Только недавно, в его спальне…

Смуглая рука колдуна раздвинула края моего халата, скользнула за ворот моей рубашки, добираясь до груди, лаская её. Сначала Вирджиль ласкал меня легко – едва задевая ладонью, но вот поцелуй стал требовательным, и мужская рука приласкала меня откровеннее,  ущипнув соски, а потом сжав одну грудь, и другую.

Но этого ему было мало, и он развернул меня на качелях к себе лицом, перекрутив цепи над моей головой, почти грубо схватил за подбородок, впиваясь губами в мой рот, касаясь языком языка, желая и требуя большего.

Я подалась к нему навстречу, не мешая его безумству, позабыв, что в Мэйзи-холле мы не одни, и что леди не занимаются любовью на качелях, под открытым небом. Сомневаюсь, чтобы и Вирджиль вспомнил об этом, потому что он уже лихорадочно расстегивал штаны, одновременно коленом раздвигая мои колени.

Кружева ночной рубашки взлетели до пояса, халат окончательно распахнулся, и Вирджиль вошёл в меня – сразу, без ласковых слов, без предварительной любовной игры, но я готова была принять его, потому что желала этого так же сильно, как он. Обхватив ногами его поясницу, я раз за разом подавалась навстречу мужу, а он обхватил меня за бедра и брал меня сильно, быстро, совсем потеряв голову…

В какой-то момент он приподнял меня и насадил на себя сверху, и я невольно вскрикнула от такого глубокого проникновения, но не остановила наших движений, вцепившись в металлические звенья до боли в пальцах.

Вирджиль впился мне в шею крепким поцелуем, двигаясь во мне так яростно, словно нам предстояло расстаться навсегда, и он пытался насытиться мною на долгие годы. Я полностью отдалась его страсти, и подавалась навстречу ему при каждом толчке, запрокидывая голову, теряя волю и почти теряя сознание от огня этой любви.

 Странная любовь… Такая сильная, такая болезненная, в чем-то неправильная, но неизменно прекрасная… Так глубоко пустившая корни в наши сердца, и поднимающая так высоко на волнах наслаждения…