Идущий вопреки (СИ) - Ра Дмитрий. Страница 31

— Прошу прощения, что отвлек от важного дела. Величие ее завораживает, — кивнул я на статую богини. Лучи закатного солнца падали на монумент, наваливаясь своей теневой громадой на ерзающую неспокойную толпу. Людям было здесь неуютно, и я мог понять почему.

— Вы не можете отвлечь меня от служения Ей, — ответила сестра и слегка улыбнулась. В зеленых глазах ее блеснул огонек любопытства, — Давайте-ка я вас осмотрю.

Девушка в черной рясе уверенно схватила меня чуть выше подмышки и, приподняв культю к глазам, рассмотрела окровавленные повязки. Полумрак ей, казалось, совсем не мешал.

— Кровь свежая. Где же вы так? — спросила она и, переключившись на лицо, ухватилась за подбородок маленькими пальчиками, затем деловито помотала моей головой из стороны в сторону. — Глаз не увидит никогда. Ожоги пройдут, но вот тут сильно… Останется шрам. Ганра наказала вас или это жертва ради других?

Я не ответил и слегка скривился в улыбке. Она была близко. Золотистая длинная челка опустилась мне на глаза, закрывая обзор. Теплое дыхание отдавало мятой. Холодная девушка явно следит за собой, несмотря на окружение.

— Нужно поменять повязку, — попятилась она назад, заметив мою улыбку. — Пройдемте со мной.

— Эй! Он только пришел! — гаркнул пузатый мясник и попытался поднять свои тяжелые ягодицы с явным помыслом воспрепятствовать моему мирному прорыву.

— Я только спросить, — наигранно добродушно отозвался я.

В синем глазу блеснул голубой огонек. Толстяк сел обратно и что-то недовольно забурчал вполголоса.

— Вас обязательно примут, — очень холодно проговорила одна из сестер. — Мы вам поможем.

В окно задуло холодным ветерком, многочисленные огоньки свечей заплясали вместе с тенями. Мужчина втянул в себя голову. Похолодало.

Меня пригласили в одно из смежных помещений одного из четырех коридоров, которые примыкали к главному залу со статуей. Застарелая комнатушка из черного камня с затхлым запахом подвальной плесени была почти пустой. Кроме большого узорчатого и строгого стола из меднодрева и двух высоких табуретов ничего не было. Напротив меня восседал упитанный волосатый мужчина в шрамах. Он был в одних лишь светлых штанах и легкой, расстёгнутой рубахе. Обуви не было, хотя холод мраморного пола я чувствовал даже сквозь кожаные сапоги. Все тело его украшали глубокие рваные шрамы, но лицо было нетронутым.

— Присядь, дитя — не поднимая взгляда от стола, показал он мне жестом на табурет напротив и требовательно добавил: — Подожди. Спасибо, Лина.

Девушка коротко кивнула и, одарив меня напоследок прохладным взглядом очень красивых глаз, вышла.

Русый мужчина с красным круглым лицом уверено что-то записывал пером домашнего гуся на пожелтевшем пергаментном листе. Наконец-то он поднял на меня свои уставшие глаза и, оценив мимолетным взглядом увиденное, слегка скривился.

— Ты болен, дитя, — сказал он, откидываясь на спинку высокого стула. — Болит?

— Болит, — ответил я, не отворачиваясь от неприятного взгляда широкого мужчины. — Сильно болит.

— Хорошо, — неожиданно ответил он и опустил голову, что-то записывая. Затем без особого интереса спросил: — Как же это случилось?

— Разбойники на северном тракте, недалеко от Праско.

— А лицо тоже они? — поинтересовался он.

— Да, — без дополнительных разъяснений ответил я.

— Ну и ладно, — потерял он всякий интерес к моей истории. — Гражданин города или за деньги?

Со слова «деньги» мужчина скривился словно от боли. Ну конечно, кого же еще нанять для выполнения бесприбыльной работы. Только фанатиков — пусть работают за еду..

— Гражданин.

— Чем подтвердишь, дитя? — спросил он меня, немного приподняв кверху кустистые брови.

Я молча протянул ему бумагу, что мне передал Лейнус. Мужчина, взяв со стола серый платок, принял на него пергамент и забегал глазами, вычитывая слова. Вернул обратно, небрежно кинул ткань в корзину, которая уже была заполнена до краев. Критически осмотрев пальцы, он сказал:

— Хорошо, Сагард. Пара вопросов и тебя примет одна из сестер Её. Она решит, что с тобой делать дальше, — оценивающе осматривая меня с головы до пят, он добавил: — Но, судя по всему, ты здесь надолго и еще нескоро нас покинешь.

Он слегка улыбнулся. Его передние зубы отдавали синеватым оттенком. Зубные вставки из синедрева. Только этот материал не загнивал во рту, и вставить такие в рот могли только гнумы-зубоврачеватели из Городроса. Крайне дорогое удовольствие, не для всех. Простому люду зубы рвали обычно кузнецы за пару грошей. «Деньги, говоришь, не нравятся?», — подумал я.

— Ты у нас редкой масти, дитя, — посмотрел на меня с интересом человек и не дождавшись ответа, продолжил. — Ну ладно… В случае смерти есть кому забрать, да похоронить по обряду?

— Нет.

— Хорошо, — похоже, что он был доволен моим ответом. — Так и запишем. Кремировать во благо Её. Посещать может будет кто? Прямо совсем никого нет? Может друзья?

— Совсем никого. Я один. Можете сжечь, — безразлично отвечал я.

— Болел чем-нибудь в ближайшее время? Красная сыпь? Болотница? Кровяница? Может чресла загнивают после богомерзких утех с деревенской блудницей?

— Не болел. Альвов тяжело чем-то заразить.

— Да, но ты не альв, дитя. Лишь полукровный, — справедливо заметил синезубый и добродушно улыбнулся.

— Верно. Ничем не болел, — повторил я.

— Последний вопрос тебе, Сагард. Почитаешь ли любимую нашу в величие Её, Богиню Ганру, матерь Творца? — неприятная улыбка слетела с круглого лица так же быстро, как появилась.

Тихое перешёптывание листвы с ветром за единственным окошком какое-то время сопровождало тишину.

— Если нет, то лечить не будешь, отец? — поинтересовался я. У меня была уверенность, что обращаться к нему нужно именно так — отец.

Он выжидающе посмотрел на меня и сделал какую-то отметку красным цветом на бумаге.

— Лина! — неожиданно гаркнул он и уставился на дверь позади меня. — Лина!

Тишина…

— Лина!!! — заорал он так, что с потолка посыпалась черная пыль. Дверь распахнулась и в комнату неспешно вошла девушка. Плотно прилегающие к ногам одеяния создавали некое впечатление, что она не ходит, а парит в воздухе.

— Лина, дочь моя! — одновременно раздраженно и немного по-отечески обратился он к ней. Былые проблески добродушия слетели с его лица. — Сколько раз говорил — не отходить далеко? Принимай.

Он протянул пергамент с пометками. Лина быстро пробежала по нему глазами и сунула его куда-то под обтягивающий подол, немного оголяя длинные ноги. Благословенный Ею отец заметил это и хищновато оскалил вставные зубы.

— Сегодня вечером у меня в заводи Её, — сказал он, пожирая ее похотливыми глазами. — Захвати с собой Эйлин, дитя.

Опустив понуро голову, Лина стеклянными глазами взглянула на меня и кивнула в сторону выхода.

Я встал и зачем-то задал вопрос:

— Это кровь, отец? — кивнул я на него, но имел в виду чернильницу с густой багровой жидкостью на столе.

Отец резко привстал и испуганными глазами стал осматривать свой израненный оголенный торс. Я не стал затягивать неприятный момент и добавил:

— В чернильнице.

— А-а-а, — выдохнул отче облегченно и сверкнул на меня недовольными потемневшими глазами. — Карминовая краска. Толчённые жуки. Для пометок.

— Ясно, — сказал я и вышел.

Молча мы прошли через главный зал в сторону противоположного коридора. Я старался не упускать ни одну мелочь и хватался взглядом за каждую деталь. Россыпь многочисленных окошек над головой — в такие можно пролезть при должной сноровке. Непроглядные, темные углы, куда не проступает тусклый свет от свечей — там можно притаиться и выждать. Вот черноволосая сестра несет тележку для раздачи еды, на ней ровно тринадцать тарелок с жиденькой похлебкой и краюхами хлеба. В коридоре, вдоль одной из длинных стен без дверей, на длинных деревянных выступах выстроился ряд горящих свечей и редких канделябров. Чуть выше виднелось подобие оконных прорезей, в которые практически не попадал свет в это время дня.