Жена палача (СИ) - Лакомка Ната. Страница 18

Он попрощался с тетей, она снова начала благодарить его, а я стояла столбом, краснея всё больше и больше. «О деньгах уговора не было». Конечно, уговор был кое о чём другом…

- Что с тобой? – спросила тревожно тётя, когда дверь за палачом закрылась. – Ты здорова? Вся красная…

- Вполне здорова, - пробормотала я, но едва тётя зашла в кухню, чтобы распорядиться о супе с потрохами, как я схватила плащ, в котором вернулась утром домой, и бросилась за палачом.

Я догнала его возле самой конюшни. Двор был пуст, моросил дождь, но я только смахнула дождинки с лица. Палач услышал мои шаги, оглянулся и остановился, дожидаясь, пока я подбегу.

- Ваш плащ, - сказала я, задыхаясь.

Он молча забрал его, но продолжал стоять, ожидая, что я скажу ещё.

- Вы отказались от денег, мастер Рейнар, - заговорила я, пряча глаза, - Вы сказали… что уговора не было… но я… тогда я… когда я пришла в ваш дом…

- Я ничего от вас не требую, - прозвучало в ответ.

Палач говорил очень спокойно, и я осмелилась посмотреть на него. Разумеется, ничего, кроме блеска глаз и плотно сжатых губ не рассмотрела, но продолжала глядеть на человека в маске, как зачарованная.

 – Прекрасно понимаю, что те ваши обещания ничего не значат, - продолжал палач. - Вы были напуганы, опасались за жизнь родственника, поэтому пообещали бы себя и дьяволу.

- Дьяволу - нет! – ответила я с возмущением.

- А я – еще хуже дьявола, - он улыбнулся уголками губ – вежливо, совсем невесело. – Поэтому будем считать, что вы ничего не говорили. Прощайте.

Но я не двинулась с места, снова смахнув дождевые капли с лица.

- Хотите спросить о чем-то еще? – подсказал палач.

- Хочу, - произнесла я через силу – гордость и любопытство боролись во мне, и любопытство победило. – Я видела на груди у дяди ожог в виде человеческой ладони… и у меня такой же…

- Да, я прикасался к вам, форката Виоль. Это было нужно, чтобы избежать жара. В ту ночь вы промокли, могли заболеть.

- Вы… вылечили меня?

Он пожал плечами:

- Жара не было.

- Вы можете лечить прикосновениями? – продолжала расспрашивать я. – Как королевские колдуны? – в тот момент я окончательно уверилась, что передо мной – один из самых благородных людей на всем белом свете. Мне стало стыдно и смешно за мои подозрения в отношении него. Конечно же, он мог прикоснуться ко мне только ради моего же блага, не имя умысла оскорбить или унизить.

- Колдуны не лечат, - говорил тем временем палач. – А у меня… да, есть некоторые способности. Но вовсе не колдовские. Еще раз прошу простить, что прикоснулся к вам.

- Вам не за что просить прощения, - сказала я горячо и схватила его за руку, пожимая. – Мы всегда будем благодарны за вашу помощь и доброту. И всегда будем вам должны.

Мимолетная улыбка тронула его губы и сразу же исчезла, будто ее и не было.

- Тогда поспешите вернуться в дом, - мягко посоветовал он. – Это будет лучшая благодарность. Не для того я вас лечил, чтобы вы простудились на следующий же день.

Он вдруг наклонился и поцеловал мне руку – не там, где целуют благородные фьеры, не тыльную сторону ладони, а самые кончики пальцев. Губы у него были твердыми и горячими, они прикоснулись к моей коже всего на мгновение, а потом палач кивнул мне и ушел. Через минуту он вывел из конюшни черного коня, вскочил в седло и проехал мимо меня, к воротам.

Я смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду, поглаживая руку, где еще чувствовала его поцелуй. На этот раз его прикосновение не оставило ожога на коже, но мне казалось, что прикосновение обожгло моё сердце.

9. Рождественский обед

Осень закончилась, и зима вступила в свои права. Снег лег в конце ноября – быстро и основательно. Дядя поправлялся, и хотя всё ещё держал руку на перевязи, уже поднялся на ноги и гулял по двору, присматривая, как идут дела в конюшне, или как расчищают дорожки и сбивают с них намерзший лед.

Фьер Сморрет больше не встречался нам с тетей на прогулках и не наносил визитов, но я об этом не жалела. С началом декабря открылся зимний сезон, когда начали устраивать шумные приемы, балы и маскарады. Лилиана задалась целью познакомить меня со всеми знатными семьями Сартена, и за вечер мы могли посетить по два-три бала, да еще заглянуть в театр, чтобы послушать финальную арию (а больше для того, чтобы показать себя в ложе, в шикарных туалетах). Тетушка проявила невероятную щедрость, и к началу сезона я была одета, как с картинки. Тетя и Лилиана придирчиво рассматривали мои наряды перед каждым выездом в гости, и я чувствовала себя куклой-манекеном, которую поворачивают из стороны в сторону, проверяя – ровно ли легли складки платья, красиво ли лежат кисти шарфа.

Но я покривила бы душой, если бы сказала, что всё это мне не нравилось – красивые туалеты, выезды на балы и в театр, прогулки в санях, катание на коньках на центральной площади Сартена, и – что скрывать? – ухаживания молодых людей.

То один из них, то другой появлялись  нашем доме – «справиться о здоровье фьера Клода». Дядюшка немедленно усаживался в кресло, тетя укрывала его клетчатым пледом, меня отправляли принести чаю или кофе, или  вина с печеньем, и, стоя в коридоре, я прыскала в кулак, слушая, как дядя категорично заявлял на робкие просьбы посетителя: «Помилуйте, благородный фьер! Дождитесь хотя бы весны, дайте моей племяннице оглядеться в огромном городе. Да и мне хотелось бы танцевать на ее свадьбе, а не сидеть в инвалидном кресле. Нет-нет, все разговоры о помолвке мы откладываем до мая. До мая – и ни днем раньше!».

- Нельзя соглашаться на первое же предложение, - объясняла мне Лилиана, делая строгое лицо. – Если, конечно же, это не предложение от принца крови. Но нашему принцу всего пять лет, так что придется тебе, сестренка, подобрать кого попроще. Будь мила со всеми, никого не отталкивай, чем больше поклонников – тем крепче наши женские сети!

Казней в Сартене не было, но пару раз, когда я шла вместе со своими новыми подругами – форкатой Анной Сегюр и форкатой Лиз Тюренн, на рынок за сладостями или в булочную за бриошами, я видела, как проезжает палач – на черном жеребце, в меховой волчьей куртке и шапке, и в неизменной маске.

Всякий раз я останавливалась и кланялась ему, не обращая внимания на удивленные взгляды подруг. Он отвечал мне коротким кивком, но мы никогда не заговаривали.

- Вы не боитесь его, Виоль? – спросила однажды Анна. – Он такой страшный…

- Он кажется таким, - поправила я ее, - потому что носит маску. Но для меня это неважно. Мастер Рейнар помог нашей семье, и пока жива, я буду кланяться ему в знак благодарности.

Но если я редко видела палача наяву, это не значит, что перестала думать о нем. Наоборот, мысли о мастере Рейнаре посещали меня все чаще и чаще, и стали уже чем-то вроде болезни. Я видела его в каждом сне – он приходил ко мне, склонялся над кроватью, осторожно открывал рубашку на моей груди и целовал в губы. Часто мне снилось, что я снимаю с него маску, но всякий раз просыпалась прежде, чем видела его лицо. Порой во сне я приходила к нему, и он открывал двери, пропуская меня в дом, а иногда я сидела на берегу реки, а палач выходил из воды – совершенно голый, и вспоминая днем подобные сны я краснела до ушей, старательно отворачиваясь, чтобы не заметили тётя или сестра.

Из окон нашего дома не было видно рябинового холма, но я могла разглядеть крышу дома палача, когда прогуливалась с тётей возле пруда у городской стены.

Перед Рождеством мы с тётей все дни проводили в кухне – готовили ромовые пудинги, имбирные пряники и ванильные полумесяцы, жарили кровяную колбасу и пекли пшеничный праздничный хлеб – круглый, караваем, по-старинке.

Меня радовали эти предпраздничные заботы, и все казалось сказочным, удивительно милым, и хотелось дарить радость всем.

Поэтому после полуночной службы в Сочельник, когда мы с тетей вернулись домой под утро, и тетя легла отдыхать, я сложила в корзину рождественский пудинг с цукатами и изюмом, кружок кровяной колбасы, головку сливочного сыра, жареную курицу, фаршированную печенью, круглую пшеничную булку и кулек с печеньем и пряниками, и, никому ничего не сказав, отправилась за город.