Ключ - Алданов Марк Александрович. Страница 15
Слово «очес» тронуло Николая Петровича, стихи его взволновали. «В самом деле, поехать бы туда, под сострадательные небеса, в Испанию, что ли?» Яценко никогда не бывал в Испании и представлял ее себе больше по «Кармен» в Музыкальной драме. Но Ривьеру он видал и любил. В памяти Николая Петровича проскользнули жаркий свет, кактусы, бусовые нити вместо дверей, малиновое мороженое с вафлями, женщины в белых платьях, в купальных костюмах — полная свобода от забот, от дел, от семьи… Наталья Михайловна и Витя вдруг куда-то исчезли. Яценко побывал в Монте-Карло года за два до войны, проиграл там семьдесят пять рублей и был очень недоволен собою. Наталья Михайловна придумывала для игорного дома самые жестокие сравнения: называла его и позором цивилизации, и раззолоченным притоном, и болотным растением, и пышным махровым цветком — почему «махровым», этого она, вероятно, не могла бы объяснить. Но теперь, на расстоянии, и раззолоченный притон был приятен Яценко. Ему вспомнились сады из непривычно прекрасных змеистых растений, здания нежного желтовато-розового тона с голубыми куполами, с причудливыми окнами, балконами, статуями, в том стиле, над которым принято было смеяться как над вполне безвкусным и который Николай Петрович в душе находил приятным и своеобразным. «Хоть книгу купить и на досуге вечером почитать стихи…» На переплете изнутри была написана карандашом цена: 20, с какой-то развязной скобочкой. «Четырехмесячное „жалованье“ Вити, все развлечения мальчика за треть года», — подумал со вздохом Николай Петрович. Он положил книгу на место и вышел из магазина.
XVII
Швейцар у вешалки первого этажа радостно-почтительно приветствовал Николая Петровича. Осанистый, дородный адвокат с нетерпением на них поглядывал. Только повесив шубу Яценко и убрав в стойку его калоши с отскочившей вкось буквой «Я», швейцар обратился к адвокату. Монументальный адвокат оставлял на чай щедрее, чем следователь, но швейцар делал поправку на огромную разницу в их средствах.
Яценко неторопливо поднялся по лестнице, ровно-любезно здороваясь со знакомыми. В ярко освещенном здании суда было очень много людей. На площадке второго этажа следователя задержали сослуживцы, выходившие из гражданского отделения. Пребывание в суде, где все его очень уважали, было неизменно приятно Николаю Петровичу. Он любил суд, считал общий тон его чрезвычайно порядочным и джентльменским, возмущался нападками на судей, попадавшимися и в передовой, и в реакционной печати. Поговорив с приятелями, Николай Петрович поднялся в прокурорский коридор, где находился его кабинет, и поздоровался со своим письмоводителем, Иваном Павловичем.
— Владимир Иванович звонил, что никак не может нынче быть, просил его не ждать, — сказал письмоводитель. Яценко кивнул головою. Владимир Иванович был товарищ прокурора, наблюдавший за делом Фишера, Николай Петрович предпочитал вести допрос без свидетелей. Он часто обходился даже без письмоводителя и сам отстукивал показания допрашиваемых на пишущей машине. Это было его нововведением, которого письмоводитель не одобрял. Теперь Ивану Павловичу особенно хотелось присутствовать при допросе.
— Здесь вас этот ждет, Антипов, — сообщил письмоводитель. — Если правду говорить, сыскное отделение могло бы поручить розыск по такому делу чиновнику для поручений, ведь Антипов без всякого образования человек, простой надзиратель… Для научного розыска необходимы люди с известной научной дисциплиной.
— Он у них, говорят, новое светило. Пожалуйста, позовите его.
Сыщик вошел с веселой улыбочкой, окинул быстрым взглядом комнату и поклонился.
— Честь имею кланяться, — сказал он.
«Говорит: „честь имею кланяться“, а так нагло-фамильярно, точно „наше вам с кисточкой“, — сразу раздраженно подумал Яценко.
— Здравствуйте, — сухо ответил он. — Что скажете?
— Презумпция остается прежняя: не иначе, как тот тип Загряцкий эту штучку сделал. Больше некому!
— Есть новые данные?
— Я так скажу, учитывая факты: девочек на этот раз у Фишера не было, не вышел номер. Та баба, Дарья Петрова, прямо говорит: не было. Когда бывали, то часам к девяти приезжали и она всегда видела — бабье любопытство, известное дело, — вставил игриво сыщик. — А теперь, нет, не видала. И другую прислугу в доме я спрашивал, никто не видал.
— Да ведь Дарья Петрова Загряцкого тоже не видала и думала, что Фишер ушел… Что же это доказывает? Она могла и не заметить, как пришли женщины.
— Насчет Фишера она, ваше превосходительство, потому так полагала, что ночью всегда можно незаметно уйти; надо ведь учитывать, что ночью люди простого положения спят. А вечером за женщинами она всегда следила… Не было женщин! — решительно сказал Антипов. — И по комнате видно, что не было. Не успел, значит, он их вызвать, как тот фрукт его прихлопнул.
— Он их как вызывал? По телефону?
— Должно быть, что по телефону… Никто как Загряцкий убил, ваше превосходительство. И грабежа тут никак быть не могло. Я в гостинице и по ресторанам информировался: никогда Фишер денег при себе не держал, разве сотню-другую. Он и в гостинице чеками платил.
— Однако писем госпожи Фишер вы у Загряцкого не нашли. Следовательно, наглядных доказательств их связи нет. А без этого мотив преступления непонятен.
— Про мотив, ваше превосходительство, и без писем известно. У кого хотите в их квартире спросите: жил он с ней? Всякий скажет: а то как же? Понятное дело, жил. Он с ней и в Крым ездил. Это надо учитывать.
— Дактилоскопические снимки с бутылки готовы?
— Обещали в сыскном к шести приготовить, да, верно, надуют, — с внезапной злобой сказал Антипов. — Я сейчас туда иду. Покорнейше прошу, ваше превосходительство, не отпускайте вы этого фрукта…
— Я уже сказал вам, что арест будет зависеть от результатов допроса. Точно вы не знаете закона.
Антипов выслушал слова о законе с унылым выражением на лице, ясно говорившим: ни к чему эти пустяки.
— Вдруг он докажет, что был в момент преступления в другом месте? Как же я его арестую?
— Алиби? — оживился Антипов. — Не докажет, ваше превосходительство, Антипов вам говорит: не докажет. Я последний дурак буду, если докажет!
— А не докажет, так мы посмотрим… Вы сейчас идете в сыскное отделение? Прошу вас прямо оттуда вернуться сюда, наверное, нужно будет проверить его показания. Иван Павлович, как только господин Антипов вернется, дайте мне знать…
— Слушаю-с.
Антипов удалился. Письмоводитель с улыбкой глядел ему вслед.
— Хороший они тоже народ, — сказал он. — А ведь Загряцкий будет упираться, Николай Петрович?
— Что?.. Да, вероятно, — ответил рассеянно Яценко.
— Трудное положение, — сказал письмоводитель, интересовавшийся психологией. — За границей, я слышал, их измором берут: круглые сутки допрашивают, напролет, пока не сознается. Сами сменяются, а ему спать не дают.
— Не знаю, как за границей, не думаю, чтобы это так было, хоть и я такие рассказы слышал. У нас, во всяком случае, эти способы не допускаются, и слава Богу.
— Я потому говорю, что здесь сложное и показательное психологическое явление. В самом деле, как быть, если он упрется: не хочу показывать, устал, завтра приходите. Ведь тогда следователь будет в дураках: не пытать же его… А между тем факты свидетельствуют, преступники этого не говорят. Или расцените, Николай Петрович, явление сходного порядка: военнопленных. В газетах мы постоянно читаем: пленные показали то-то и то-то, где у них какие части стоят. Почему они показывают? Ведь не изменники же они и не ребята и пытать их тоже не пытают.
— Да, непонятная вещь, — сказал со вздохом следователь.
— Я думаю, психологический эффект, — объяснил письмоводитель. — Очень показательны факты, наблюдаемые в Америке: там следователь сидит наверху, а преступник внизу и должен смотреть вверх. Это тоже оказывает психологический эффект.