Дракон и сокровище - Хенли Вирджиния. Страница 67
Теперь, возвращаясь в Кенилворт, он надеялся, что после успешных переговоров с Ричардом и баронами, заручившись поддержкой епископа Линкольнского, он сумеет добиться желаемого и от Рима.
35
Элинор отреагировала на радостные известия, сообщенные Симоном, совершенно неожиданным для него образом. Вернувшись в Кенилворт, он застал ее в погребе, где служанки под ее надзором разделывали воловьи туши и закладывали их в ледник. Услыхав от него о поддержке со стороны баронов и принца Ричарда, она подняла к нему усталое, осунувшееся лицо и спросила:
— Значит, вы все готовы выступить против Генриха?
— Побойся Бога, Элинор! Я сделал все, что мог, для нас и нашего ребенка. Никто пока открыто не выступил против короля. — Он решил перевести разговор на другую, менее опасную тему и с улыбкой сообщил: — Ричард и Изабелла ожидают прибавления семейства.
Мы с ним решили…
— Им-то что! — перебила его Элинор, и по щекам ее потекли слезы. — Они состоят в законном браке, и ребенок, которого носит под сердцем Изабелла, не будет бастардом!
— У них, как тебе известно, отнюдь не с самого начала все складывалось благополучно. Наберись терпения, дорогая, все наши с тобой проблемы тоже скоро уладятся. Завтра поутру я отправлюсь в Рим, чтобы убедить Папу снять с тебя твои обеты и тем узаконить наш союз.
— Симон, как же ты покинешь меня одну? — шептала она поздней ночью, сжимая его руку своими узкими ладонями. — Ведь до моих родов осталось так мало времени!
— Вот потому-то мне и следует торопиться в Рим! Ведь ты не хочешь, чтобы наш ребенок появился на свет вне брака? До моего возвращения здесь останется сэр Рикард де Бург. А кроме того, у тебя есть преданная Бетти. Будь умницей, дорогая, и не теряй мужества!
После отъезда Симона Элинор еще более рьяно занялась замковым хозяйством. Она целыми днями была в гуще всех событий, руководила работами, разрешала споры, отдавала приказания, а по вечерам занималась подсчетом трат и доходов. Лишь это позволяло ей рассеять тревожные мысли и дурные предчувствия, денно и нощно снедавшие ее.
Наступил апрель, за ним пришел май, и Элинор совсем упала духом. Она то обмирала от страха при мысли о том, что с ее ненаглядным Симоном могла приключиться какая-то беда, то принималась беззвучно проклинать его за все несчастья, которые он ей принес.
Де Монтфорту понадобилось немало времени и огромная сумма денег, чтобы получить от его святейшества Папы требуемые документы. Сразу же по завершении своих дел он поспешил домой. Теперь, когда столь сложная проблема была преодолена, он всеми помыслами обратился к Элинор, тревожаясь о ее здоровье. Он был почти уверен, что она еще не разрешилась от бремени, и молитвенно складывал руки при мысли о том, что ребенок, зачатый от него, может оказаться слишком крупным для ее хрупкого тела, и тогда… Он знал немало молодых вдовцов, чьи жены умерли в родах, и заклинал Небо пощадить его Элинор, без которой все его усилия, вся жизнь его теряла смысл.
Когда он спешился у конюшни Кенилворта, навстречу ему выбежала служанка и сообщила то, о чем он каким-то необъяснимым чутьем уже успел догадаться: Элинор вот уже несколько часов мучилась в родах.
Он поспешил в башню Цезаря, перепрыгивая через две ступеньки, и, отстранив толстую повитуху, пытавшуюся преградить ему путь, бросился к кровати, на которой лежала Элинор. Глаза ее были обведены темными кругами, она часто и тяжело дышала, держась исхудавшей рукой за живот.
— Ненаглядная моя! — произнес он, склонясь над ней. — Папа Римский решил дело в нашу пользу. Наш ребенок не будет незаконнорожденным!
— О, благодарение Богу! — прошептала она и выдавила из себя слабую улыбку. —Я всегда знала, что его святейшество не признает мои обеты нерушимыми! Благодарение святому Иуде, свершившему это чудо! А теперь уходи отсюда, дорогой! Я не в силах больше терпеть эти муки и сейчас начну кричать! Иди же! О-о-о!
Симона охватил страх, какого он никогда еще не ведал. Он выбежал из комнаты и понесся вниз по лестнице с такой скоростью, будто за ним гнался сам нечистый. Но ни стук его шпор по каменным ступеням, ни толстые стены не могли заглушить пронзительных воплей роженицы.
Затворившись в замковой библиотеке, он дрожащей рукой налил в высокий кубок гасконского вина и потягивал его, не в силах заставить себя подняться наверх и спросить о том, как протекают роды. Так прошло несколько томительных часов. За это время Симон успел не меньше тысячи раз повторить слова всех известных ему молитв. Наконец поздним вечером дверь в библиотеку отворилась. На пороге со свечой в руках стояла улыбающаяся Бетти.
— Поздравляю вас с сыном, милорд граф! Через несколько секунд он затаив дыхание любовался своей ненаглядной Элинор, которая покоилась на их громадной кровати, прижимая к себе завернутого в тонкие пеленки крошечного темноголового младенца.
Она устало улыбнулась и негромко проговорила:
— Мы назовем его Генрихом в честь моего брата, благодаря которому малютка появился на свет в законном браке.
Симон криво улыбнулся и осуждающе покачал головой. Ради своей жены и этого младенца он проделал сотни миль пути, клянчил деньги у епископа Линкольнского и евреев-ростовщиков, уговаривал баронов, подкупал Папский совет в Риме. А Элинор питает благодарность лишь к своему непостоянному и пустоголовому брату, который отнесся к их тайному браку как к возможности лишний раз позабавиться и подразнить Совет! Эти мысли вихрем пронеслись у него в голове, однако вслух он произнес:
— Да, мы назовем его Генрихом в честь его прадеда, великого короля Генриха II Плантагенета. А зато второй мой сын будет назван Симоном.
— Де Монтфорт, да как у тебя язык повернулся сказать мне такое? — плача и смеясь, воскликнула Элинор. — Я чуть жива после родовых мук, нашему малютке нет и часа отроду, а ты уже говоришь о следующем ребенке!
36
Через месяц после родов Элинор и Симон снова стали ночевать в общей спальне, оставляя маленького Генриха на попечение Бетти.
Та обратила всю свою нерастраченную нежность на этого крепкого, пухлого младенца с кудрявыми темными волосами и черными глазенками.
Роды изменили Элинор не только внешне — талия ее снова стала стройной, а кожа утратила появившийся во время беременности желтоватый оттенок, — но и внутренне. Она все более страстно привязывалась к Симону, и теперь ему уже нетребовалось перед любовным актом возбуждать ее многочасовыми ласками. Она готова была отдаться ему по первому зову, в любое время дня и ночи, она могла делить с ним ложе по нескольку раз в день, и порой они в самые неурочные часы рука об руку поднимались в свою башню, вход в которую был строжайше воспрещен всем слугам замка Кенилворт.
Иногда, если Симон отлучался по делам в близлежащие деревни или подолгу занимался учениями с воинами своего разросшегося гарнизона, Элинор прикасалась к его вещам, подносила к лицу его одежду, и сердце ее начинало неистово колотиться при мысли о восхитительных безумствах, которые они вместе совершат на своем широком ложе в башне Цезаря. Порой, представляя себе те ласки, которые они станут расточать друг другу, она не могла сдержать стоны, рвавшиеся из ее груди.
Кенилворт и прилегавшие к нему угодья благодаря неустанным трудам и заботам Элинор и Симона стал приносить значительный доход. Сюда со всех концов Англии стекались воины, желавшие вступить в гарнизон Симона, странники и пилигримы, торговцы и менялы.
Благодаря им хозяева Кенилворта, не покидая своего поместья, были хорошо осведомлены обо всем, что творилось в стране.
Симона не на шутку обеспокоили слухи, дошедшие до него в последние дни мая и в начале июня и гласившие, что король распустил свой Совет и назначил новый, состоявший исключительно из родственников королевы, которых, как было известно де Монтфорту, держал в руках епископ Винчестерский. Королева в скором времени должна была разрешиться от бремени, и Генрих решил по этому случаю обложить своих баронов неслыханно высоким налогом. Те втайне запасались оружием.