Паранойя. Почему он? (СИ) - Раевская Полина "Lina Swon". Страница 40

Эти воспоминания привычно вызывают злость и ненависть. Смотрю на Настьку и начинаю закипать. Я не собирался ее жалеть. Нет. Я собирался ложками жрать ее красоту, молодость, наивность. Трахать её, ломать, заставляя прогибаться, портить, развращать – так и только так, но не жалеть. Потому что меня жизнь била в сотни раз сильнее и ни разу не пожалела. И нет, это не озлобленность, это просто жизнь, где каждый сам за себя и за то, что ему дорого. Поэтому, когда неловко извинившись, она сбегает в туалет, я иду следом, чтобы окончательно расставить все точки над «i», чтобы даже на эмоциях она побоялась мутить воду.

Стучусь в запертые двери, в ответ - тишина, даже вода не журчит. Стучусь снова.

-Я сейчас, - раздается ее надтреснутый голос и приглушенный всхлип, задевающий меня за живое, что вызывает еще большее раздражение и злость.

-Открывай, - бросаю небрежно. Она молчит. Я же дергаю ручку и уже громче цежу. – Открывай, сказал!

-Пошёл на хрен! – четко, чуть ли не по слогам выговаривает она.

-Что? – вырывается у меня изумленный смешок.

-Что слышал!

-Ты охренела там что ли?

-Смотри, как бы тебе не пришлось охренеть, - выдает с намеком, чем окончательно выводит из себя. Наплевав на все, со всей дури бью плечом в дверь, выбивая давно сломанный, хлипкий замок. Настька с глазами, полными ужаса, отскакивает к противоположной стене.

-Что ты творишь? – выдыхает дрожащим голосом, когда я подхожу к ней вплотную. От бешенства ни черта не соображаю. Просто клокочет где-то в груди и хочется выплеснуть. И я выплескиваю, понимая на задворках сознания, что несет меня куда-то не туда.

-Слушай сюда, гадина малолетняя, еще одна угроза или хоть один намек Ольке и кому бы то ни было, и я тебе обещаю, ты пожалеешь! Впредь, чтоб я не слышал от тебя никаких «ты»! Поняла меня? – рычу прямо в испуганное, совсем юное лицо, на котором впервые за две недели нашего знакомства замечаю легкий макияж: песочно – золотистые тени, красиво сочетающиеся с ее изумрудными глазами, едва заметные персиковые румяна на пухлых щечках и слегка съеденная неброская помада на соблазнительных губах.

В это мгновение понимаю, что это все было для меня. Девочка готовилась, ждала встречи. В очередной раз становится тошно, и я отступаю. Она же прикусывает задрожавшую нижнюю губу. И без того заплаканные глаза наполняются слезами, и уже в следующую секунду они крупными дорожками стекают по щекам. Она же, будто не замечая их, смотрит на меня, и столько в этом взгляде разочарования, столько презрения, осуждения, что я не выдерживаю, отвожу свой. У нее вырывается горький смешок, а потом она отправляет меня в нокаут спокойным, абсолютно безжизненным голосом.

-Не волнуйтесь, Сергей Эльдарович, такой кусок дерьма, как Вы, не стоит того, чтобы о нем даже намекали!

Не знаю, как бы я отреагировал на это заявление, за спиной вдруг раздался голос Ольки:

-О! А вы чего тут делаете?

Мы с Настькой одновременно вздрагиваем и быстро переглядываемся, словно два сообщника, застуканные на месте преступления.

-Я сам, - произношу одними губами, она опускает взгляд в знак того, что поняла, и торопливо вытирает слезы, а после мы, как по команде поворачиваемся к Ольке, натягивая на лица маску непринужденности.

-Да замок заклинило, пришлось выбивать. Говорил же, чтоб мастера вызвали, - проворчал я, словно старый дед. Вот только Ольку это ничуть не убедило.

-А выбивать-то зачем? – недоуменно воззрилась она на меня. Но прежде, чем я дал волю раздражению, Настька, как ни странно, пришла мне на помощь.

-Ну, ты же знаешь, я боюсь замкнутых пространств. Запаниковала немного, Сергею Эльдаровичу пришлось меня спасать, - выдала она со смущенной улыбкой и прямо так натурально покраснела, что мне захотелось ей поаплодировать.

Ай да Настенька, ай да умница!

Но вместо этого добавил для пущей убедительности:

-Не немного, девочка, а в пору к мозгоправу обращаться. Я думал у тебя припадок.

-Папа! – возмутилась Олька.

-Что папа? Слышала бы ты, как она истерила, - вошел я в роль.

-Ой, иди уже, - отмахнулась дочь и переведя обеспокоенный взгляд на Настьку, поспешила к ней. – Сластёнчик, ты как? Нормально всё?

Меня это «Сластёнчик» резануло. Как бы по-идиотски не звучало, но я не хотел, чтобы кто-то звал ее также, как я, даже если этот кто-то - моя дочь.

-Нормально, Олюнь, - шмыгнула Настька носом, заставляя меня поморщиться.

Всё-таки не надо было мне на неё наезжать. Девчонка она не глупая, без моих напутствий всё поняла бы, в чём я убедился уже в следующее мгновение.

-Пойдём я тебе ликёрчику накапаю, - приобняв ее, мягко предложила Оля, но Настька, тяжело вздохнув, покачала головой.

-Не могу, коть, мама позвонила, нужно домой срочно ехать.

Она, конечно же, врала, но меня это более, чем устраивало. Её присутствие действовало на нервы. Поэтому удовлетворившись таким ответом, я уже хотел заняться своими делами, как дочь вдруг воскликнула.

-Вознесенская, да ты издеваешься?! Я всю ночь не спала, думала, что и как, а теперь ты хочешь опять меня продинамить? Пожалей своего мужика: он исчешется, изыкается и у тебя будет веселое свидание!

Пожалуй, я бы посмеялся, но обернувшись, встретился с Настькой взглядом, и понял, что просто-напросто размазал девчонку, став свидетелем этих подробностей. Она стояла бледная, как полотно, и силилась выдавить улыбку. Такая беззащитная, совсем юная еще, что я почувствовал себя самым, что ни на есть куском дерьма.

За живое задевали ее попытки сохранить гордость. Наизнанку выворачивали. Ведь, как бы там ни было, а я всё же проникся этой девочкой: её не испорченностью, её теплотой, принципами, мечтами… Нравилась она мне. Вся нравилась. Даже когда врала, потому что врать совершенно не умела. Вот и сейчас опустила бегающий взгляд, и теребит нервно браслеты на руке, покусывая губы. А мне и смешно, и леща себе отвесить хочется. Ведь как все могло быть просто, если бы я озадачился причинами этих, забавляющих меня, ужимок. Но поздно пить боржоми, когда почки отлетели.

Тяжело вздохнув, разворачиваюсь и молча выхожу из туалета. Ни к чему унижать девчонку еще больше. Я вообще не должен был этого всего слышать и видеть её такой… От досады и эмоционального раздрая разве что зубами не скреплю. Черте что!

С одной стороны, хочется, чтобы она убралась без лишнего шума и больше никогда не появлялась передо мной, не взывала к моей совести и не угрожала покою, а с другой – это, как упавшее с палочки, охрененно - вкусное мороженное, которое ты едва успел попробовать. Обидно, блин. Да что там? Ломает. Так, сука, ломает, что хоть на стену лезь. Хорошо, что она Ольке не успела ничего рассказать, а то вообще был бы п*здец.

-Пап, подожди, - отвлекает от идиотских мыслей бегущая следом дочь. Обернувшись, недоуменно приподнимаю бровь в ожидании пояснений. И они тут же следуют. – Можно послезавтра соберемся с ребятами у нас? А то ты же сегодня уезжаешь, а потом у вас там какой-то вечер…

Она невинно хлопает ресничками, словно они тут в домино собираются играть, а не раскулачивать мой бар с коллекционным бухлом и трахаться по углам. И меня это впервые бесит, а не веселит. Особенно, когда Настька выходит из туалета, и привалившись к стене в ожидании Оли, устремляет задумчивый взгляд в окно. Представляю, как она будет заливать разочарование среди всей этой Олькиной шантропы; как все эти голодные щеглы будут пускать на нее слюни, и начинаю закипать.

-Нет, не «можно», - произношу прежде, чем успеваю обдумать.

-В смысле? – обалдело застывает дочь, не ожидав такого поворота событий.

-В прямом! – отрезаю раздраженно, встретившись с Настькиным презрительным взглядом.

-Но, пап…

-Я всё сказал. Здесь, чтоб никого не видел! – чеканю, недвусмысленно глядя в зеленые глаза. Настя тяжело сглатывает и отводит взгляд, я же разворачиваюсь, чтобы уйти. Но тут, как назло, из-за поворота появляется Ларка.