Холод (СИ) - "Amazerak". Страница 16

— Не сожрут, — махнул рукой Томаш. — Не здесь, по крайней мере.

— Всё равно. Парень не в себе, а ты с ним лясы точишь.

— Почему это я не в себе? — удивился я.

— Ты два раза спал, — ответил старик, — поэтому и не помнишь ни рожна. Сон поглощает твой рассудок. Если мы не выберемся отсюда, скоро совсем ума лишишься и станешь, как Никитка Слюнявый.

— А это ещё кто такой?

— Да так, дурачок городской, — хмыкнул Томаш. — Когда-то он тоже был сноходцем, как мы, а потом что-то случилось — никто толком не знает, что именно. Говорят, уснул. Но он не рассказывает. Он вообще ничего с тех пор не говорит — только слюни пускает.

— Всё понятно… — пробормотал я.

То, что мужики нашли объяснение моей отшибленной памяти, мне было лишь на руку. Сам-то я чувствовал себя нормально, насколько нормально можно чувствовать, находясь в другом теле. А если меня и мучили сомнения в трезвости моего рассудка, то только вначале. Сейчас я уже начал свыкаться с новой реальностью.

— А что будет, если надышаться пеплом? — задал я ещё один терзавший меня вопрос.

— Поначалу-то, может, и ничего не будет, — ответил старик, — а потом твоё нутро начнёт гнить, и через месяц, а то и раньше, дубу дашь. Поэтому, когда пепел рядом, без маски ходить нельзя. И есть тут ничего нельзя. От всего жди беды. Ничего во сне нельзя в себя принимать: ни воду, ни пищу. Даже воздух местный вредит человеку. Поэтому дольше, чем на день, сюда никто не ходит.

А вот это уже плохие новости. Я же и местную пищу ел, и снег топил для питья, и пеплом наверняка надышался. И что теперь? Даже если и выберусь отсюда, то помру через месяц? Невесёлые перспективы.

— А зачем сюда ходите тогда? — спросил я.

— Так ясное дело, зачем. Ты хоть в курсе, сколько кристаллы стоят у торговцев? Или пепельная смола? Жить захочешь — пойдёшь. Конечно, все считают сноходцев потерянными людьми, у которых нет будущего. Считают, что нас боги прокляли. И отчасти они правы. Многие из нас сходят с ума, кто-то кончает с собой, кто-то загибается от чёрной прели. Но а что поделать? На руднике-то или заводе быстрее загнёшься.

— Но официально заниматься этим запрещено, — сделал я вывод, — и поэтому вы боитесь, что я вас сдам.

— Да что ты ему объясняешь? — проворчал белобрысый, который шёл позади. — Дурит он нас. Глупенького строит из себя, чтоб мы поверили.

— А если нет? — я обернулся. — Вот откуда ты знаешь?

— Да мне плевать, — огрызнулся он. — Только на каторгу я не собираюсь.

— Всякое может быть, конечно, — рассудительно произнёс Томаш. — Будем надеяться, правду говоришь.

Вскоре мы покинули город и оказались в уже знакомое мне поле. Перед нами раскинулся чистый белый простор, ограниченный лесополосой, тянущейся по линии горизонта. У меня была ещё куча вопросов, но я видел, что остальным не до разговоров, да и Йозеф в очередной раз цыкнул на нас, приказав молчать. И мы молчали. Только большеносый Прошка что-то бормотал всю дорогу.

Выбравшись из города, мы пересекли по мосту реку, отошли подальше в поле и остановились. Йозеф достал из котомки прибор, похожий на тот, что лежал у меня в сумке — блин сантиметров двадцать в диаметре с кристаллом по центру и пятью вращающимися кольцами с делениями. Он положил прибор на землю, уселся рядом и принялся вращать кольца. Мы же стояли смотрели.

— Отойдите, не стойте над душой, — буркнул он.

Мы отошли и расположились неподалёку. Кто-то подложил под зад мешок, кто-то сидел на корточках. Я устроился на земле рядом со стариком. Воцарилась тишина, даже моры уже не выли в городе, мир снова уснул, застыв в своём холодном безмолвии.

— За что убили ту девушку? — спросил я, решив не терять времени даром.

— Она принимала пепельную смолу, — мрачно произнёс старик, — думали, просто порешить её, да Анисья Пучеглазая настояла, что надо отвести в святилище в Сон и принести в жертву Фрейе. Якобы, ей боги сказали, что тогда Фрейя смилостивится, и в следующем году урожай будет хороший. А то два года уже голодаем. Скоро и лебеды не станет, чтобы в муку класть. Анисья сказала, мол, нужно принести в жертву того, в ком течёт кровь Чёрного Бога.

— А может, мы все — жертва? — проговорил носатый Прошка. — Может, Фрейя всех нас хочет заполучить?

— Не мели ерунды, — пресёк его белобрысый, — задрал уже.

— Мы с богами не разговариваем, — развёл руками Томаш. — И кто чего хочет, нам неведомо. Всякое, конечно, может быть.

Мне вспомнились слова спасшей меня белокурой девицы. Она что-то бубнила про кровь Чёрного Бога, а потом вколола мне прямо в сердце непонятный раствор. Это оно? Это то, что местные называют пепельной смолой? Тогда плохи дела. Кажется, таких, как я, тут в жертву приносят и на кострах сжигают.

Кучерявый парень поднялся и отошёл в сторону.

— Это была его жена, — сказал Томаш, — страдает бедняга. Они свадьбу сыграли этой весной. Мы все там гуляли. А оно вон как вышло. Девка-то Чёрному Богу отдалась. Кто б знал… Да и семейка её вся… — старик досадливо махнул рукой. — Да чего говорить-то…

— У всех такие пятна образуются, кто пьёт эту вашу пепельную смолу? — спросил я.

— В том-то и дело, что не у всех. Если бы у всех, так мы б их давно извели. У них, тёмных, это считается особой печатью. Якобы Чёрный Бог избрал такого. Хрен знает, для чего — я в их белиберду не вникал никогда.

— А зачем они это делают?

— Ясное дело, зачем: кто-то от болезни пытается излечиться, кто-то — чарами овладеть. Когда хворь или чума приходят в дом, некоторым предпочитают обратиться к тьме, особенно если есть деньги на смоляной эликсир. В общем, все хотят разного, но до добра пепельная смола никого не доводила. Люди утрачивают человечность и становятся дикими зверьми.

— Ты как будто первый день живёшь, — с подозрением покосился на меня белобрысый, что сидел рядом на кортах. — Такие вопросы спрашиваешь. Даже ребёнок знает.

— А я — нет. Если и знал, то забыл. О чём толкую-то? — ответил я. — Ничего не помню.

Начали сгущаться сумерки. День был короткий. Пока мы странствовали, он уже подошёл к концу. А Йозеф всё никак не мог настроить порт. Он сидел и крутил круги на приборе, посматривая на пасмурное небо, которое мрачнело с каждой минутой.

— Темнеет, — заметил Савва. — Хорошо бы найти укрытие.

— Сейчас, сейчас… — проворчал Йозеф. — Ещё немного. Сами же вынудили, умники. Так теперь не бубните.

Но минут через десять он всё-таки запихнул прибор в сумку и скомандовал выдвигаться к городу.

— Так, малой, — обратился он ко мне, пока мы шли, — вынешь из курков кристаллы и зажжёшь. Это должно помочь. И ещё, мужики, спать не дольше двух часов подряд. Вначале спят четверо, другие четверо караулят. Потом наоборот. И так два раза.

— У меня ещё фонарь есть, могу зажечь, если надо, — сказал я.

— Хорошо. Чем больше кристаллов, тем лучше.

О том, что я наковырял горсть кристаллов, сообщать не стал. Если они так ценны, что ради них люди жизнями рискуют, то могли и позариться на мою добычу. А мне и так, мягко говоря, не доверяют, и неизвестно, что захотят сделать, когда получится открыть портал между Сном и Явью.

Уже почти стемнело, когда мы опять пересекли мост. Дома уже были совсем близко, нас от них отделяли кустарник и хилые деревца, мелко дрожащие на ветру. Какая-то тёмная фигура показалась на окраине — кажется, всадник.

— Ложись! — зашипел Йозеф, и мы бухнулись в снег. — И ни звука!

Я последовал приказу. Все замерли. Никто не проронил ни слова, даже дышать старались тихо. Похоже, там было нечто ужасное, пострашнее «собак», которых сноходцы отстреливали за милую душу. Мы ждали. Мёртвую тишину нарушал лишь размеренный топот копыт. Мне было страшно. Снова что-то неведомое и жуткое появилось в этом мире — настолько жуткое, по сравнению с ним моры казались детским лепетом. Не иначе, как всадник этот — сама смерть, если люди, которые ходят в Сон годами, чуть не обделались от страха.

Когда цокот смолк, мы ещё долго лежали пузом в снегу. Потом, наконец, Йозеф приподнялся, осмотрелся и махнул нам рукой: