Мы с Витькой(Повесть) - Бедарев Олег Кельсиевич. Страница 13

Я уже приготовился увидеть знаменитый гриб-колосовик, но увидел белый, ловко замаскировавшийся под цвет опавшей хвои.

— А еще не видите? — спросил дядя Вася, когда я управился с беляком.

Внимательно присмотревшись, я обнаружил еще один гриб, чуть поменьше первого.

— А еще? — хитро улыбнулся дядя Вася.

Но сколько мы ни смотрели, ничего не могли найти.

— Глядите, — показал дядя Вася палкой на чуть заметно приподнятую хвою.

Когда он кончиком палки отбросил иголки, мы увидели шляпку еще одного белого гриба. Тогда я присел на корточки и стал ощупывать каждую неровность. Витька делал то же самое. И здесь, не сходя с места, мы нашли еще несколько белых.

Я вооружился палкой и, медленно переходя от одной полянки к другой, отыскивал грибы. Только изредка попадались подосиновики и подберезовики, но больше в наших корзинках лежало крепких, тугих белых грибов. Меня подогревало любопытство, хотелось поглядеть на колосовики, но и дядя Вася до сих пор находил только одни белые.

— А что же колосовики-то не попадаются? — наконец не выдержал и спросил Витька.

Вместо ответа Василий Никанорович громко захохотал. Мы обиженно переглядывались и ничего не понимали.

— Чудаки, — едва справившись с хохотом, вымолвил дядя Вася, — да это же и есть колосовики!

— Это белые, — неуверенно возразил я.

— Первые летние грибы зовут колосовиками; растут они в то время, когда хлеба колосятся.

Откуда же было нам это знать? И какая разница, когда появился гриб? Так я и заявил дяде Васе.

— В народе говорят, разница есть, — ответил он уже серьезно. — В наших местах, например, колосовики не сушат на зиму: они слишком водянистые, усыхают, быстро портятся. Осенний гриб устойчивее.

Мы глубже и глубже забираемся в лес. Корзинки наши становятся тяжелее, наполняясь грибами. Чтобы легче было достать бабкины ватрушки, я их держу поверх грибов. Поэтому сверток с ватрушками падает всякий раз, как только я нагибаюсь.

— Съедим, что ли? — говорю я, уже в десятый раз поднимая сверток с земли.

— Проголодались? — спрашивает дядя Вася.

— Да, не мешало бы… — сознается Витька.

Мы уселись тут же между сосен, кто на чем сумел. Я развернул тряпицу с бабкиными ватрушками. Дядя Вася из командирской сумки, висевшей через плечо, достал несколько свежих огурцов, шесть штук яиц и соль. Увидев продукты, я понял, что Страшно проголодался. Наверное, проголодались и Витька и дядя Вася. Ели мы молча, сосредоточенно. Только покончив с последними ватрушками и огурцами, мы заговорили.

— Узнать бы, который час, — поинтересовался Витька.

— Думаю, около половины седьмого, — кинув взгляд на небо, ответил дядя Вася, а достав часы, сказал: — Ну вот, ошибся на пять минут. Сейчас без Двадцати пяти семь.

Витька откинулся на спину и положил руки под голову. Я тоже после еды почувствовал неодолимое желание растянуться и подремать. И мне подумалось, как хорошо бы быть в эту минуту дома. Наверное, дядя Вася разгадал наши желания.

— Знаете, в которую сторону домой идти? — спросил он.

Мы посмотрели по сторонам. Я при всем желании ничего не мог определить. Кругом стояли совершенно одинаковые сосны с обгоревшей внизу черной корой. На всякий случай наугад я махнул рукой, показав в ту сторону, откуда, казалось, мы подошли к этому месту.

— А ты как думаешь? — обратился дядя Вася к Витьке.

— Не знаю, — глухо ответил тот.

— У Витьки лучшая ориентировка, он хоть знает, что не знает, — сделал неожиданный вывод Василий Никанорович и с улыбкой глянул на меня, — а ты был бы хорош, если бы искал дом в той стороне.

— А в какой же он?

— Совсем в противоположной.

— Вам, конечно, просто, — заметил я, — вы здесь выросли…

— Это верно, места родные, — задумчиво отозвался Василий Никанорович, — мальчишками частенько сюда бегали. Тогда здесь гари не было. Это во время войны бор горел. А после войны я еще ни разу здесь не был — не до грибов. Это вот с вами выбрался.

Посидели некоторое время молча. Потом наш проводник поднялся, отряхнул иголки, прилипшие к одежде.

— Давайте двигать, — сказал он. — Пройдем еще левым краем, доберем корзины, да я вас и на дорогу выведу, пойдете домой.

Сначала идти было тяжело, но, поразмявшись, я опять почувствовал легкость и увлекся грибами. Когда вышли на дорогу, наши корзины были полны, а моя просто поднималась верхом так, что мне пришлось перевязать ее бабкиной тряпицей из-под ватрушек.

— Узнаете дорогу? — спросил дядя Вася.

— Узнаем! — обрадованно закричали мы, так как и ручеек, и мост, и проселок, поднимавшийся вверх по песчаному откосу, нам хорошо запомнились.

— Тогда шагайте. Да особенно не мешкайте, а то дотемна не доберетесь, — посоветовал дядя Вася.

Мы распрощались и разошлись. Наша дорога уходила по спуску к ручью, а дядя Вася, помахивая палкой, легкой походкой удалялся в противоположном направлении. Скоро мы уже не видели его высокой фигуры.

— Давай напьемся да посидим у ручья, — предложил я.

Витька немедленно согласился. Поставили корзинки на зеленой траве, в стороне от дороги, спустились к ручью, напились и, сбросив тапочки, забрели в холодную прозрачную воду. Сотни мелких рыбешек сразу набросились на ноги: они щекотали пальцы, забирались между ними и даже подлезали под ступню.

— Пойдем, а то и правда поздно будет, — вспомнил Витька.

— Да еще восьми нет, — важно заявил я, взглянув на небо, как это делал дядя Вася.

Об истинном времени я не имел ни малейшего представления. Ни небо, ни солнце мне тоже ничего не подсказали. Но мы и так понимали, что вечер близок и надо спешить домой.

Шли мы довольно благополучно, если не считать единственной неприятности: корзинки почему-то становились с каждым шагом тяжелее, их приходилось все чаще и чаще передавать из одной руки в другую. А рук всего две. Конечно, хорошо бы сесть отдохнуть!

Но вот перед нами расходятся под углом две дороги. Смотрим поочередно то на одну, то на другую, смотрим друг на друга. В лучах заката золотится старая искривленная сосна. Она широко раскинула ветки во все стороны и нависла над обеими дорогами. Одинаковый мелкий кустарник растет по одну и другую сторону дорог.

— Куда теперь идти? — пожимает плечами Витька.

Почему он спрашивает меня, когда я тоже не имею ни малейшего представления о дороге! Меня это злит.

— Закудакал! «Куда, куда»!.. А я почем знаю! — отвечаю я резко.

Ставим корзинки под развесистой сосной и расходимся один на левую, другой на правую дорогу. Проходит, может быть, две или три минуты. Я уже отчаиваюсь что-нибудь определить, но тут раздается Витькин радостный крик:

— Серега! Ветка!

Я подбегаю к другу и вижу сломанный дядей Васей сучок на низкорослой ольхе. «А если бы не дядя Вася?» — думаю я. Но сейчас не время размышлять.

— Айда за корзинками, да прибавим шагу, а то скоро совсем стемнеет, — говорю я.

И мы бежим к сосне.

Но как мы ни прибавляем шагу, как ни спешим, а до поворота на лесную дорогу добираемся уже в сгустившихся сумерках. Когда входим в лес, то кажется, будто нам на глаза надели темные очки, через которые наблюдают затмение солнца. Но солнца сейчас уже нет. Даже слабого красноватого отблеска его лучей не осталось на вершинах деревьев. Только там, в просветах между ветвями, виднеется небо с редкими звездами.

Мы торопливо шагаем по лесной дороге. Безмолвие обступает нас со всех сторон. Даже на небольшом расстоянии едва различаются темные силуэты сосновых стволов. Еще совсем недавно, днем, мы проходили здесь втроем и зеленый бор казался таким веселым, почему же сейчас эта тревожная тишина вызывает страх?

— Сказал бы хоть что-нибудь, — прошу я Витьку.

Говорю же я это для того, чтобы разорвать гнетущую тишину и отогнать мрачные мысли. Но голос мой звучит тихо и хрипло, будто чужой. Горло словно перехватило тугой резиной.

— Что я скажу? — так же глухо отзывается Витька.

— Хоть чего-нибудь…