Ястреб и голубка - Хенли Вирджиния. Страница 26

Вечером Сабби еще выкроила время, чтобы прокатиться на Субботе; она находила настоящее наслаждение в верховых прогулках вдоль реки. Она не возражала против общества джентльменов, желающих присоединиться к ней, но неукоснительно следовала правилу: сопровождающих должно быть не менее двух.

В ее маленькой комнатушке, казалось, совсем не было воздуха, поэтому, прежде чем забраться в постель, она приоткрыла оконную раму: надо же было оставить хоть щелочку, чтобы можно было дышать. Завтра, пообещала она себе, она начнет придумывать фасон для нового шелкового платья.

Чем дальше от Лондона удалялся кортеж королевы, тем более настойчиво устремлялись в Гринвич мысли Шейна Хокхерста. Его бесило то, что он попусту растрачивает драгоценное время на бессмысленные разъезды по Восточной Англии. Бесс все время держала его при себе, так же как и Робина Деверо, молодого графа Эссекса. С Эссексом они не были друзьями, хотя и врагами тоже не были.

Точнее было бы сказать, что они были соперниками: предметом их соперничества были благоволение и покровительство королевы, и притом оба они научились извлекать даже некоторую выгоду из подобных отношений.

Действительно, когда она оказывала ту или иную милость одному из них, то, справедливости ради, считала необходимым вознаградить и другого. Бесс назначила Эссекса своим конюшим, поскольку его отчим, ее возлюбленный Дадли, граф Лестер, находился в чужих краях, возглавляя ее войско в Голландии. Не желая подавать повод для зависти, она пожаловала лорду Девонпорту почетную должность в личной охране своей особы.

Хокхерст лежал, положив руки под голову.

Тело его в данный момент пребывало в состоянии некоторого пресыщения, но в голове царил хаос. Его партнершу, наоборот, разбирала досада: всего лишь пять минут назад он предавался с ней любовным утехам, а теперь снова казался чужим и далеким. Он даже не позаботился снять рубашку или штаны.

— Вы так и не поцеловали меня, лорд Девонпорт, — проворковала фрейлина королевы, очаровательно надув губки.

Он лениво повернул к ней голову и был неприятно поражен, разглядев, сколь потасканной она выглядит.

«Что ж тут удивительного, — подумал он с отвращением. — Эссекс, Саутгэмптон и я передаем этих дам из рук в руки с той же легкостью, как бутылку вина в дружеском застолье.

И все для того, чтобы разогнать скуку бесконечных церемониалов и натужных развлечений… — и это тогда, когда царствованию Елизаветы грозят нешуточные опасности со всех сторон, а она этого не замечает. В ее внешней политике нет никакой последовательности: она просто чует, куда ветер дует, и при этом ей как-то удается не просто выходить сухой из воды, но еще и процветать. С севера ей угрожает Шотландия. Франция собирается расторгнуть договор с Елизаветой и заключить сепаратный мир с Испанией. Испанский король Филипп строит свою великую Непобедимую Армаду… а Ирландия конечно только и ждет подходящего момента, чтобы взбунтоваться и сбросить английское ярмо. А они тут коротают вечера и ночи в развлечениях, заполняя часы своей жизни фейерверками и блудом!»

Леди Мэри Говард соскользнула с кровати и вернулась с двумя шелковыми шнурами в руках. Эти шнуры она предложила ему:

— Не желаете ли сыграть в эту игру, лорд Девонпорт?

С немалой долей цинизма он сообразил, что это, должно быть, новый способ развлечения, которому ее обучил Эссекс. Он заметил, как ярко блестят ее глаза в предвкушении момента, когда он свяжет ее и начнет вытворять с ее телом все, что ему заблагорассудится. Ах, пекло дьявольское, бабенка на все готова, почему же его это нисколько не возбуждает?

По сравнению со всевозможными чувственными ухищрениями, которые открылись ему за годы плаваний в разные экзотические страны, то, что предлагала она, было пресно и убого.

Он подавил зевок и приготовился вступить в игру. Ей пришлось об этом пожалеть очень скоро, когда он позабыл развязать ее, забывшись глубоким сном.

Следующий день начался для Хокхерста отвратительно: граф Саутгэмптон, проигравший ему в кости огромную сумму денег, не нашел ничего лучшего, как отвести душу в злобных колкостях и саркастических намеках, способных бросить тень на честность выигравшего. Хок, при своем горячем нраве, не привык долго сдерживать раздражение.

Саутгэмптон же был из той породы молодых людей, которая часто встречается в жизни: если все шло, как ему хотелось, он мог казаться очаровательным, как игривый щенок, но стоило погладить его против шерсти, как щенок превращался в бешеного пса.

Хокхерст, который всегда был скор на расправу, одним ударом сбил молодого графа с ног, и тот растянулся на полу во весь рост — на все свои шесть футов. Затем дела пошли еще хуже: Бесс завела неприятный разговор с ним и Эссексом насчет коней, на которых они имели обыкновение ездить. Эссекс проглотил пилюлю и согласился кастрировать жеребца, но от Хокхерста черта с два они этого дождутся.

До вечера было еще далеко, когда он, в высоких сапогах со шпорами, уже мчался по пути длиною в сотню миль, отделяющих его от Гринвича. Сабби Уайлд… прижаться к ее бедрам, дать выход всему темному и гнетущему, что накопилось в нем, — ради этого стоило пришпоривать коня. После месяца, проведенного в обществе Бесс, ему нужно было ощутить под собой крутые бока могучего жеребца, ему нужно было почувствовать ветер в волосах.

Когда Шейн взобрался на выступ третьего этажа и перекинул ноги через каменную балюстраду балкона, он засмеялся над самим собой — ну не дурак ли он? Что, если ее постель согревает другой? Он провел в седле чуть ли не всю ночь, пригнувшись к шее коня, — только затем, чтобы дрогнуть в последний момент! Он бесшумно проскользнул в комнату и направился прямо к кровати.

В лунном свете, заливающем постель, все было видно не хуже, чем днем. Сабби, в ночной рубашке из чистейшего белого батиста, лежала, свернувшись клубочком; одеяло было откинуто в сторону. Этого зрелища оказалось вполне достаточно, чтобы он возбудился; но ее невинность придавала особую остроту и силу вспыхнувшему в нем желанию.

Он обыскал комнату, пытаясь обнаружить хоть что-нибудь, что могло бы свидетельствовать о присутствии в ее жизни любовника.

В шкафу находились только три платья; он быстро, но внимательно пересмотрел все прочие ее пожитки… Никаких подарков, никаких драгоценностей, только немного золотых монет. Велик был соблазн — разбудить ее, увидеть, как широко раскроются зеленые глаза.

Ему до боли хотелось дотронуться до нее, отведать ее сладость, наполнить ее своим рвущимся наружу жаром, но, обуздав собственный порыв, он не позволил себе потревожить ее мирный сон.

Двумя пальцами — большим и указательным — он коснулся пряди ее волос и снова подивился их шелковистой прелести. Каким же дурнем надо быть, чтобы проскакать сто миль… ради одного взгляда. Он вздохнул, вытащил из-под камзола какой-то маленький предмет и положил ей на подушку.

Выйдя на балкон, он плотно прикрыл за собой дверь: Сабби должна быть в безопасности. Она заверил себя, что впереди ему предстоит череда ночей, которой не будет конца, — ночей, когда он будет приходить к ней и наслаждаться видом ее зеленых глаз, которые будут расширяться от его дерзкого натиска.

Стоило ему закрыть глаза, чтобы вызвать в памяти ее образ, — и перед его мысленным взором возникала одна и та же картина. Та картина, что приковала его взгляд в первый момент, — Сабби, и медно-рыжеватые пряди волос, окутывающие бедра, и завитки на их концах, неотличимые от таких же завитков на заветном треугольнике у нее между ног.

Он не стал попусту терять остаток ночи.

Теперь, раз уж он все равно в Лондоне, а все считают, что он в Норидже, нельзя не согласиться, что сами небеса посылают ему возможность провернуть небольшое дельце. Он знал, что должен вернуться в Норидж до начала вечерних развлечений, поэтому рассвет застал его в дороге. Он мчался на север, тогда как шестеро узников-ирландцев, тайно вывезенные из башни Девлин-Тауэр через шлюз защитного рва, к этому часу уже находились, надежно спрятанные, на одном из кораблей Хокхерста, полным ходом удаляющегося от английских берегов.