Ястреб и голубка - Хенли Вирджиния. Страница 35

На этот раз он все-таки удивился:

— Имя?.. Меня зовут Чарлз, миледи.

Она понимала, что это всего лишь дань вежливости, но он был первым, кто в обращении к ней правильно назвал ее титул, и это доставило ей скрытое, но несомненное удовольствие.

— Отлично, Чарлз. Мне очень хочется чего-нибудь вкусного. Что там хранится в кладовых у Бога Морей? Амброзия?

Его губы слегка изогнулись.

— Нет, миледи, но, может быть, вы позволите предложить вам черную смородину со сливками?

— О да, пожалуйста. Две миски. Мы собираемся поесть в постели.

Она подмигнула ему, и слуга понял, что молодого Хокхерста кто-то сможет наконец прибрать к рукам.

— Ей-богу, ну и наглая же ты штучка, — высказался Шейн, когда ему удалось довести до конца трудную работу — снять с нее платье.

— А минуту назад я была невинной овечкой.

— Возможно, ты и то и другое одновременно.

Он развязал ленточки ее нижних юбок, и когда они упали на пол, она осталась в коротенькой подкорсетной манишке, панталончиках и чулках.

— Мое белье, милорд, слишком неказисто для метрессы, но вам будет приятно узнать, что я уже заказала несколько дюжин самых скандальных вещичек, какие только можно вообразить. Портниха Пенелопы Рич — и та была шокирована, когда я объяснила ей, какие фасоны придумала!

— Твои неказистые штанишки очаровательны.

Он поцеловал ее в нос, а затем налил по стакану сака — сухого шерри, смешанного с барбадосским сахаром и специями. В дверь снова тихо постучали, и она умоляюще взглянула на Шейна. Он злорадно покачал головой:

— Э нет, это уж твоя забота — впустить его и принять заказанный десерт.

Сабби собралась с духом, храбро прошествовала к дверям в своих панталончиках и приняла от Мэйсона серебряный поднос. Она закрыла дверь задом, но Шейн мгновенно перехватил у нее поднос.

— Сначала мы разденемся, потом заберемся в постель, а уж потом поедим! — Он чувствовал, что от вожделения готов разорваться на части. — Сердце мое, твой рот создан для поцелуев, а вовсе не для смородины со сливками!

Он прижался губами к губам Сабби, а потом наклонился ниже, чтобы целовать ее в шею. Его пальцы прошлись вдоль верхнего края манишки, а потом нырнули в долину между поднявшимися, налитыми грудями.

— У тебя есть кое-что послаще, чем смородина, — бормотал он. — Твои груди — как спелые медовые дыньки с твердыми ягодками на концах.

Он медленно снял с нее манишку и, приняв в сильные ладони освободившиеся груди, поднес их к своим губам, словно изысканное лакомство, которое ему предстояло отведать.

— Сабби, ты так хороша… это просто грешно — быть такой прекрасной… — шептал он между поцелуями.

Он мягко опустил ее спиной на кровать, чтобы снять с нее чулки. Ни один дюйм шелковистой плоти, открывающейся взгляду, не остался обойденным поцелуями. Он заставлял Сабби ощутить красоту каждой клеточки ее тела — от лодыжек до ушей; последними были сняты панталончики, и все это время он не скупился на ласковые слова и нежные прозвища. Он хотел, чтобы часы близости длились как можно дольше, даруя каждому из них полное и глубокое наслаждение.

Скинув бриджи, он встал перед ней. Их глаза уже начали любовную игру. И, лаская ее взглядом, он чувствовал, как разгорается жар у него в крови и как наливаются его чресла нестерпимо-сладостной мукой.

Но и в ее глазах он читал восторг и восхищение. Она без стеснения разглядывала его.

Вот ее взор задержался на его губах, потом на плечах… На руках. На животе. И наконец ее взгляд устремился туда, где победоносно вздымалось могучее мужское копье.

В этот момент она подумала, что нет и не было на земле другого такого великолепного мужчины. Ничего нет удивительного в том, что королева называла его своим Богом Морей. У Сабби просто в голове не укладывалось, что именно ей выпало столь невероятное счастье — стать женой такого убийственно-красивого мужчины. Да, он распутник, мерзавец, совратитель… но, силы небесные, он — мужчина! С головы до пят мужчина! Она никогда ничего подобного не испытывала и даже не подозревала, что способна на такие чувства.

И он не сделает с ней ничего дурного или нечестивого — в этом она не сомневалась.

И еще она понимала: если она сейчас хоть краешком глаза увидит дракона — она просто рухнет на тело мужа и станет его целовать.

Она потянулась к мискам со смородиной и, когда Шейн передал ей поднос, пристроила между ними этот «столовый прибор», как бы воздвигнув барьер на пути мужского вожделения. Сама она уселась на кровати, скрестив ноги по-турецки. Медно-рыжеватые волосы в беспорядке рассыпались вокруг нее. В его глазах ее красота была несравненной. Шейн лежал на боку, подперев голову рукой, и зачарованно наблюдал за Сабби. Он считал ее несравненной красавицей. У него вырывался непроизвольный стон каждый раз, когда она розовым язычком слизывала сливки с ягоды.

Кончив есть, она начала кормить его, и стоило ей поднести ягоду к его губам, как он немедленно предпринимал попытку захватить ртом вместе с ягодой и пальцы Сабби.

Наконец он поставил поднос на пол.

— Иди ко мне, милая.

Он встал над ней на колени и протянул руки к ее груди: совершенное тело притягивало его, словно магнит, и лицо у него застыло от страсти. Едва он прикоснулся к ней, как она превратилась в огонь, в расплавленную лаву. Казалось, даже кости ее тают, словно воск. Он уткнулся головой в ее грудь. Руки Сабби блуждали по его телу, и все, что она осязала, воспламеняло ее: его непомерная сила, его широкие плечи, крепкие бедра. Ей хотелось касаться его еще и еще. Ее пальцы пробирались через густую поросль волос, покрывающих его мускулистый торс. Кончиками пальцев она дотронулась до его сосков, а потом прижала ладони к мощной шее.

Ее губы, казалось, расплющились под стремительным натиском его губ, и она с готовностью раскрылась, словно он научил ее этому, — раскрылась навстречу его поцелуям. Но его рот не задержался у ее губ, а, оторвавшись от них, двинулся вниз, к ее животу и еще ниже.

Она чувствовала силу его рук, она чувствовала, как они напрягались, сжимая ее стан. Его рот жадно приникал к ее плоти, словно впитывая несравненную красоту. И вот он оказался еще ниже, достиг треугольничка медно-рыжих завитков — и Сабби ахнула, потрясенная собственным бесстыдством: она не хотела, чтобы он остановился.

Его руки сомкнулись у нее ниже спины, мягко, но неодолимо вынуждая ее податься навстречу его поцелуям. Она чувствовала, как играет его язык с расцветающим бутоном ее желания; потом он приступил к обследованиям мягких местечек ее лона. Пальцами он раскрыл нежные створки, и она задрожала, когда туда ворвался его немилосердный язык. Она заметалась и не могла удержаться от стонов, когда волны неизведанного, немыслимого наслаждения начали прокатываться по всему ее телу.

Она хотела, чтобы так было еще и еще, снова и снова, и только стонами и вскриками могла выразить эту жажду — и он давал ей все, о чем она просила. Пальцами она впилась в его плечи, а потом вцепилась в густую шевелюру, прижимая его голову к средоточию своего вулканического наслаждения. Она металась и распластывалась, с наслаждением принимая его искусные ласки. Но потом он провел ладонями вверх по ее животу — к розовым торчащим бутонам; он начал гладить их и стискивать — и тогда она выгнулась и закричала, потому что достигла вершины, и ей почудилось, что она рассыпается миллионом дробящихся искр. Он еще раз обвел языком заветную нежную плоть и только после этого отодвинул голову от ее лона и, обняв, прижал Сабби к себе, чтобы ощутить последнее содрогание ее щедрого отклика на его близость.

Она провела пальцами по царапинам, которые оставили на его бронзовых плечах ее ногти.

— Моя маленькая дикая кошка, — хрипло проговорил он.

Его тело вызвало в ней жгучее любопытство. Она воочию видела, как пульсирует — в такт с сердцебиением — напружиненный мужской ствол. Прикоснувшись к нему, она поразилась, что он тверд, как мрамор. Только сейчас она почувствовала, что теряет уверенность.