Последнее сражение. Воспоминания немецкого летчика-истребителя. 1943-1945 - Хенн Петер. Страница 29

Прежде чем я успел осмотреться вокруг, я остался совершенно один в воздухе на высоте 7300 метров. Все мои товарищи спикировали к земле. Не осталось ни одного. Меня бросили.

Занятый поиском самолетов, которые должны были прикрывать меня, я упустил свой шанс. Остальные просто улизнули. Позади меня сорок или пятьдесят «Тандерболтов» танцевали джигу. Естественно, они обнаружили меня. Они летели на большой высоте, создавая защитный барьер для десантных судов.

Когда «Мессершмитты» отвернули, они не сдвинулись с места. И я, который оказался неудачником, болваном, подумал: «Это действительно твой последний бой. Тебе лучше бы помолиться. У тебя на выбор: купание около Неттуно или падение на римскую равнину. На сей раз слишком поздно, чтобы полететь и спрятаться в облаках над озером Неми. Тебе крышка».

Я набирал высоту в сторону солнца в южном направлении. Уходить на север было невозможно, поскольку в 450 метрах ниже ко мне направлялись самолеты с пятиконечными звездами. Они приближались спокойно, без спешки. Они, должно быть, бросали жребий, кто должен покончить со мной и затем прицепить медаль к своему кителю. Даже если они были плохими стрелками, промахнуться у них не было возможности. Моим последним шансом было использовать в качестве союзника солнце и скрыться в его лучах. Я направлялся прямо к нему, в сторону моря, пробормотав без особой уверенности: «Возможно, оно ослепит их и сможет сбить им прицел. Кто знает?»

Я ошибся. Первая очередь прошла под моим носом. Очевидно, у американцев не только самолеты были лучше наших, но и их солнечные очки, должно быть, имели лучшее качество. Я сделал левый разворот с набором высоты, повернулся на своем кресле и разинул от удивления рот. Справа, со стороны солнца, ко мне пикировала другая группа «Тандерболтов». Я не заметил ее. Хитрость, которую я хотел использовать, чтобы спасти свою шкуру, рикошетом ударила по мне самому. Ослепленным оказался я сам, а не ковбои.

Сзади приближалась другая группа. Гул двигателей. «Тандерболты» пролетели мимо на той же высоте, что и я, и их очереди нашли мой самолет. Пули градом застучали по фюзеляжу. Это было похоже на ливень, падающий на крышу из гофрированного железа.

Мой «Мессершмитт» больше не повиновался – ни движениям ручки управления, ни нажатиям на педали руля направления. Каким-то чудом я уцелел, но моя поврежденная машина пикировала, переворачивалась и вращалась словно падающий лист.

Указатель воздушной скорости все еще работал и показывал опасный предел – 725 км/ч.

При превышении этой скорости имелся риск потерять крылья.

Стрелка медленно и неуклонно двигалась вперед к этой опасной отметке. Еще один рывок, и красная линия была пересечена. Ручка управления болталась в моих руках, как тростник на ветру. Через ветровое стекло я видел в полутора километрах внизу землю, становившуюся все больше. Она приближалась ко мне, готовая обнять и поглотить.

Я думал, о господи, о своей матери и о невесте. Нельзя было ничего сделать, а лишь закрыть глаза и ждать.

Достаточно странно, но я сохранял абсолютно здравый рассудок, и никакие детали не ускользали от меня. Я никогда в своей жизни не был так спокоен. Я не забыл подумать: «Если бы я лишь разок смог потянуть ручку управления на себя и вывести «ящик» из пикирования. Если я смогу выровнять его хоть на одну минуту, это даст мне время выпрыгнуть с парашютом. Если я останусь в кабине, то со мной все будет кончено. Я должен пробовать и пробовать снова. Продолжай тянуть ручку управления. Кто знает? Возможно, это даст самолету встряску, хотя бы маленькую. Если я хочу спасти свою шкуру, снова видеть солнце и горизонт, а не эту землю, мчащуюся мне навстречу, я должен продолжать дергать ее. Я должен использовать всю свою силу, всю свою энергию, даже если крылья разлетятся. Даже небольшого подъема носовой части будет достаточно».

Я дергал ручку управления словно безумный. Мои ноги, притянутые к педалям руля ремнями, напряглись как пружина, которая отказывается лопаться. Ручка управления, которую я сжимал, была спасительной соломинкой. В течение нескольких секунд у меня в мозгу, подобно гоночным машинам на автодроме, мелькали хаотические мысли.

Все равно, как замечательна авиация… Тяни, тяни, продолжай тянуть.

Легкая дрожь пробежала по самолету, и почти незаметное движение приподняло нос машины.

Теперь я должен выпрыгнуть – нельзя терять ни секунды.

Внутренний голос в моей голове продолжал барабанить это с поразительной настойчивостью.

Я не могу вспомнить того, что случилось потом. Мои руки, должно быть, выполнили ряд очень точных движений. Они сбросили верхнюю часть фонаря кабины, расстегнули привязные ремни, сняли шлем, стащили кислородную маску и вытащили меня из кресла.

Рывок, удар, полет – и кошмар закончился.

Не было больше шума двигателя, не было больше свиста пуль. Не было даже чувства падения. Только спокойствие, изумительное спокойствие. Я даже не понимал, что падаю вниз. Сразу же, как мое тело выпало из кабины, в ушах засвистело, на глаза опустилась черная пелена, и я совершенно не мог дышать. Сейчас я снова обрел здравый рассудок.

Тот же самый внутренний голос продолжал мне говорить: «Ты падаешь словно камень с высоты 6400 метров».

Картины, непрерывно мелькавшие перед моими глазами, было невозможно зафиксировать.

Небо, земля, небо, земля, небо, земля…

Бесшумная качка и безмолвный водоворот…

«Ты – центр мира, вокруг которого все крутится. Ты падаешь, описывая великолепную параболу. Вперед, назад. Ты прыгнул в пустоту. Ты плывешь в воздухе, потерявшийся в бездонной тишине. Ты должен падать еще долгое время. Если ты потянешь вытяжной трос парашюта, который бьет тебя по спине, то умрешь от удушья из-за нехватки кислорода. Ты слишком высоко».

Небеса! Насколько рассудительным я был.

«Ты не должен дергать его. Ты должен продолжать свободное падение. Пригодная для дыхания атмосфера значительно ниже, на 4200 метрах. Задержи дыхание и продолжай падать, падать».

Перед моими глазами продолжала крутиться кинопленка. Небо, земля, небо, земля…

Я не чувствовал никаких признаков головокружения и вертелся словно волчок, потерявшийся в синем, более спокойном, чем когда-либо, небе.

«У тебя множество времени, множество времени. Твой парашют толкает тебя в спину. Каждый раз, когда ты кувыркаешься, ты должен чувствовать это. Ты чувствуешь, что он там. Он пристегнут к тебе. Ветер не сорвал его. Ты не должен волноваться».

Прошли секунды, показавшиеся часами, и я подумал, что этот водоворот никогда не кончится.

«Продолжай падать. Подожди еще немного. Будь терпеливым».

Внезапно я понял, что мои руки и ноги раскинуты в стороны. У меня перед глазами возникло видение креста на краю аэродрома в Тускании, над которым я тридцать минут назад пролетел.

«Американец тоже падал, раскинув руки, как и ты».

Горло перехватило, и меня от страха прошиб пот.

«Время пришло. Открывай свой парашют. Теперь его надо открыть».

Я попробовал прижать руки к телу, но не смог. Я чувствовал себя так, как будто меня избили. Мои пальцы были ледяными, а руки окоченели. Я потерял свои перчатки, запястья сводило судорогой, ноги больше не повиновались и безжизненно плыли позади меня, словно шлейф.

«Ты должен захватить кольцо вытяжного троса. Оно слева, на той же самой стороне, что и твое сердце. Захвати его правой рукой. Возьми себя в руки и тяни. Тяни его, тяни. Чего ты ждешь? Почему ты не можешь найти его? Оно там, на подвесных ремнях. Оно где-то должно быть. Твой парашют должен открыться, иначе разобьешься в лепешку, как американец».

Картинки продолжали мелькать, ужасные и одинаковые. Небо, земля, небо, земля…

Неожиданно я увидел, что правый карман на моем летном комбинезоне открылся. Его клапан затрепетал в потоке воздуха. Из него выпал черный предмет. Моя курительная трубка. Задев лицо, она, казалось, полетела вертикально в небо. Я инстинктивно дернул рукой, чтобы поймать ее, и внезапно ощутил под пальцами металлический предмет. Кольцо. Я сжал его изо всех сил и потянул… потянул… потянул. Это было наихудшее мгновение, когда-либо пережитое мной.