Возьми меня на поруки (СИ) - Трифоненко Елена. Страница 18

— Да что вы говорите! — процедил директор и подошел к букету вплотную. — Действительно, есть среди нас хлыщи, которых хлебом не корми — дай пустить пыль в глаза доверчивой женщине. Они еще горазды слова красивые говорить.

— А нам, знаете ли, именно таких слов очень и не хватает, — едко парировала начальница. — Да-да! Повторю! Нам, современным женщинам, ужасно не хватает красивых слов. Развелось, понимаешь ли, мужчин без воображения.

Директор побагровел:

— Значит, без воображения? Но вы учтите, Римма Федоровна, что те, кто складно чешет, часто непригодны для семейной жизни. Это чаще всего никчемные ловеласы, неспособные сделать женщин счастливыми. А вот мужчины с большим сердцем обычно косноязычны, им трудно говорить о чувствах.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— А мне вот на каблуках ходить трудно! — возмутилась его зам. — Но ведь ничего — хожу. По-настоящему влюбленный мужчина всегда найдет для своей дамы нужные слова.

Директор вдруг нагнулся к цветам и весьма оживился:

— Да вы поглядите, какой романтик: и записочку оставил. Замечательно! Сейчас поучимся у этого франта ораторскому искусству.

Мужчина ловко выудил из букета крохотную, незамеченную нами открытку. Внутри меня все обмерло.

— «Идея с раздеванием и правда была дурацкой. Прости!» — громко и с выражением прочел директор. — И что это значит? Римма Федоровна, вы что, давеча играли с кем-то на раздевание?

Он покачнулся и ухватился за стол. Моя начальница побледнела и с испуганным видом прижала руку к груди.

— Это моя записка! Моя! — заорала я, боясь, что все начальство сейчас разобьет паралич. — И букет мой! Я просто передарила его Римме Федоровне.

Директор повернулся ко мне, и в глазах его плеснулось недоверие.

— Это вы играете в карты на раздевание?

— О господи! Нет, конечно!

— А что же все это значит? О каком раздевании речь?

— Ой, тут такая долгая история! — пробубнила я, пытаясь сочинить на ходу что-нибудь убедительное. — Это от подруги цветы. Она занимается организацией девичника и решила заказать на него стриптиз. А я сказала, что против того, чтобы передо мной кто-то раздевался, пока я ем. Даже пригрозила, что не приду. Ну и мы поссорились немного…

Дмитрий Петрович не слишком натурально изобразил восхищение:

— Нет, Римма Федоровна, вы это видите? Видите, какая у нас смена растет? Всеми силами выгораживают начальство, подставляются под удар.

— Но я говорю правду!

Его губы чуть дрогнули.

— Извините, Ксения Витальевна, но врушка из вас так себе! — директор несколько секунд строго смотрел на свою заместительницу, а потом обреченно махнул рукой и ушел из кабинета.

— Простите, — пробормотала я, чувствуя себя ужасно виноватой.

Римма Федоровна покачала головой и еле уловимо улыбнулась. Потом она подкрасила губы, поправила волосы и куда-то ушла, а я достала телефон и набрала Глебу. Тот снял трубку почти сразу.

— Цветочки — это для слабаков, — заявила я вместо приветствия. — Мое прощение можно заслужить только поступками.

— И какими?

— Свози меня сегодня в одно место!

Повисла небольшая пауза, а потом Глеб замялся:

— А завтра никак? Сегодня у меня чертовски много дел — раньше полуночи точно не освобожусь.

Внутри меня все вскипело. Интересно, чем таким важным он занят в вечер пятницы? Уж не встречей ли с Вероникой? Я сделала глубокий вдох и заметила как можно спокойней:

— Меня вполне устроит, если ты заедешь за мной в половине восьмого.

— Ксюша, у меня работа, которая не может…

— А еще у тебя — пари, — прервала я, почему-то в красках представив, как Глеб опрокидывает Веронику на ту шикарную кровать, что стоит у него в спальне. — Пойми, тебе не выгодно со мной ссориться. Одно мое слово — и тебе не видать победы, как своих ушей. В общем, учись выкручиваться: работай быстрей, делегируй полномочия…

— Ладно, буду у твоего дома в восемь, — буркнул Глеб и сразу положил трубку.

24

И вот наступил вечер. Хоть руки у меня и дрожали от волнения, я сделала довольно приличный макияж, уложила волосы и нарядилась в одно из новых платьев. Мне очень хотелось порадовать Глеба. В конце концов, ради меня человек пошел на тяготы и лишения, а мы, женщины, существа благодарные.

В новом платье было страшно присесть, потому мне, такой расфуфыренной, приходилось просто слоняться по квартире. Время тянулось еле-еле. Наконец стрелки часов показали восемь. Потом восемь десять… Восемь пятнадцать…

В двадцать минут девятого нервы у меня сдали, и я схватилась за телефон.

Мне хотелось наговорить Глебу гадостей за то, что он так нагло меня «прокатил». Вот только телефон у Алининого брата оказался отключен. Я чуть было не расплакалась. Блин! Не стоило вообще с ним связываться.

— Ты чего нервничаешь? — спросила мама, которая хоть и корпела увлеченно над чертежами, все равно обратила внимание на мое рассерженное сопение.

Я вздохнула:

— Мне нужно купить угощение к завтрашнему чаепитию в доме престарелых. Договорилась со знакомым, что он свозит меня в «Ашан», а он, кажется, обо мне забыл.

— Сочувствую, — пробормотала мама.

Я кое-как собралась с мыслями и быстро стянула дурацкое платье:

— Ладно! Поеду на автобусе, пока супермаркет не закрылся.

Мама встрепенулась:

— А потом как дотащишь коробки? Хочешь, я с тобой поеду?

— Не надо, — отмахнулась я, — я же теперь само обаяние, так что на месте сниму себе какого-нибудь красавчика для переноски тяжестей.

— Чего? — глаза мамы округлились.

Я сделала невинное лицо:

— На такси раскошелюсь, говорю.

— Ты там осторожней, — между маминых бровей залегли морщинки. — Все же с деньгами едешь.

— Ага! — кивнула я. — Постараюсь не поддаться соблазну и не проиграть все в игровых автоматах.

А потом невольно вздохнула: сумму, которую мне выделили на застолье, и деньгами-то назвать трудно. Копейки. Буду опять добавлять из своих.

Через минуту я превратила модную укладку в пучок и нацепила джинсы и свитер. Так мне даже больше нравилось, только настроение упало к нулю. И даже предстоящий завтра концерт почему-то не радовал. Но это ничего. Сейчас выйду на улицу, и настроение сразу поднимется.

Я быстро чмокнула маму и, накинув куртку, побежала на остановку.

По закону подлости, автобуса долго не было. А потом вообще пошел дождь — такой приличный тропический ливень, с оглушительным громом и молнией. Я спряталась в остановочный павильон, но тот быстро превратилась в маленькое озерцо. В кедах у меня захлюпало. Противно так. Громко. А еще почему-то вокруг завоняло канализацией (наверное, ливневки забило мусором).

Чтобы отвлечься от неприятных ощущений, я разговорилась с какой-то старушкой, но лучше б мне родиться социофобом. Зазевавшись, я пропустила придурка на «Гелендвагене». Тот со свистом промчался мимо нашей честной компании и поднял тысячу брызг. Примерно половина из них приземлилась на меня.

— Не три! Не три курточку! — завопила старушка-собеседница, когда я выудила из рюкзака пачку влажных салфеток. — Только хуже сделаешь. Сначала все просуши, а потом щеткой пройдешься.

Вид у нее был такой взволнованный, что чистить одежду я не рискнула. Терпеть не могу расстраивать незнакомых бабушек! Мои обе давно умерли, но до сих пор мерещатся мне в каждой пятой старушке. Вздохнув, я протерла только лицо, промокнула волосы. Зеркала у меня с собой не было — о том, во что превратился макияж, оставалось только догадываться.

Настроение из плохого стремительно превратилось в чудовищное. А ведь все это из-за Глеба! Если бы не он, я бы не была так взвинчена и догадалась захватить с собой зонт. Или вообще прямо с работы поехала в «Ашан» и не попала бы под дождь. Мне снова захотелось наговорить Алининому брату гнусностей. Я чертыхнулась и быстро набрала его номер. Один гудок, второй, третий. А потом мне вдруг ответил красивый женский голос: