Тринадцать: Оккультные рассказы [Собрание рассказов. Том I] - Магнусгофская Елизавета Августовна. Страница 11

Под вечер я встретился со своим хозяином в саду. Он внимательно рассматривал две доски, державшиеся в заборе не крепко.

— Скажите, Семен Антипыч, — начал я, — что же это за дорога, которую строили и не достроили? А?

— Строили там дорогу… лет так тридцать тому назад… — неохотно начал он. И замолчал, словно не хотелось ему говорить дальше.

— И не достроили? — спросил я.

— Достроили… — вырвалось у него. — А лучше бы и не начинали…

Он сплюнул в сторону.

— Говорили им старики: нельзя там строить… А вот не захотели послушаться: знамо — господа-то всегда лучше знают…

И опять разговор наш был прерван приходом Антипа.

— Отец, — сказал он, — батюшке лошадей дадим, что ли?

— А то нет? Не идти же обратно пешком на ночь глядя.

— Пойду запрягу… Он к нам сейчас придет. Матка уже самовар ставит.

Я уже раньше слышал, что отец Александр пользуется большой популярностью среди крестьян, но сам его ни разу еще не видел.

— А что, померла Аксинья? — спросил Седов.

— Да нет еще. И смерть не берет ее — отозвался, уходя, Антип, — третью неделю все помереть не может..

Батюшка подходил уже к калитке. Его встретили с большим почетом. Но рассмотрел я его, как следует, уже после, когда сели пить чай.

Я представлял себе сельского батюшку совсем иначе. Отец Александр был еще очень молод. Вряд ли ему было лет сорок. Во всей фигуре его было что-то слегка смущенное, почти юношеское. Он смотрел вокруг большими доверчивыми глазами и от этого казался моложе своих лет. Я поспешил ему представиться.

— Хороший вечер, — сказал он, — я шел сюда с удовольствием.

— Неужели пешком, батюшка? Ведь вы же устали за день. Служба в церкви… Разве некому было вас подвезти?

— Не хотели, — как-то виновато вздохнул батюшка, и сейчас же словно пожалел о сказанном.

— Не хотели, потому что Аксинья звала, — мрачно сказал Антип, — иначе каждый бы подвез.

— А если бы умерла без причастия? — спросил батюшка.

— А, ее и могила не берет! — грубо бросил Антип.

— Что это за Аксинья такая, которую знают даже на селе? — спросил я.

— Колдунья! — бросил хозяин.

— Нельзя так, — батюшка как-то сразу преобразился; с лица его слетело выражение застенчивости и нерешительности. Наверное, так он говорит и в церкви. — Как можно так… если у нее и были какие грехи, то теперь она исповедалась и причастилась, и спокойно ждет своей смерти, как истая христианка… Дай Бог всякому умирать столь готовым… Да и что дурного вы знаете про Аксинью? Только этот случай с железкой дорогой… Да ведь это было так давно. Да и вообще…

Я насторожился. С железной дорогой? Идет речь о той, которую я видел сегодня в лесу или о чем ни будь другом?

Чаепитие было окончено. Мать унесла самовар. Аксюша пошла помогать ей мыть посуду. Антип пошел к лошадям. Седов тоже зачем-то вышел из комнаты. Мы остались с батюшкой одни. Я тотчас же использовал минуту.

— Батюшка, может быть, вы разрешите мое недоумение — какая там насыпь в лесу?

Батюшка внимательно посмотрел на меня.

— Так вы еще ничего не знаете? Вы сколько времени живете здесь?

— Почти три недели.

— И Аксинью не видали?

— Даже слышу о ней сегодня в первый раз.

— Ну, да впрочем, она лежит уже почти месяц… Так вы хотите знать о дороге? Ну вот… Ее начали строить тридцать пять лет тому назад — в год, когда я родился — батюшка опять почему то смутился. — Оно, конечно, «не судите да не судимы будете»… А как же не осудить? Вы видели то наше болото вблизи, нет? Ну, так надо сказать вам, что по нему вообще нет пути, разве что в очень жаркое лето, когда засуха… Да и то может пройти только тот, кто хорошо знает. Когда начинали строить железную дорогу, говорили старики, предупреждали. Да не послушались господа строители… Оно и правда, перед тем два года засуха была, болото подсохло… Да ведь разве по-настоящему? Я видел, как теперь осушают болота: отводят воду в глубокие каналы, строят там дамбы разные… А там все как-нибудь делалось: насыплют песка, построят насыпь, просочится в нее вода, она осядет… Опять подсыплют… и так до бесконечности… А старики головой качают… А пуще всех Аксинья…

— Это та, которую называли сейчас колдуньей?

— Ужасная темнота, — вздохнул батюшка, — ужасная… Какая она колдунья — просто несчастный человек… Очень несчастный…

Я готов был проклясть Седова, который вошел в комнату.

— Лошади готовы, батюшка, — сказал он, — а то, может быть, еще чайку откушаете? Жена подогреет самовар.

— Нет, благодарствуйте. Уже поздно… Ну, докончу как-нибудь в другой раз, — обратился ко мне отец Александр. Но отделаться от меня было не так легко: его рассказ только разжег мое любопытство.

— Если вы не имеете ничего против, батюшка, я вас немного провожу, — предложил я.

— Пожалуйста, — сказал батюшка со своей смущенной улыбкой. Мне, впрочем, так и казалось, что он думает:

«Ишь, как его разбирает любопытство…»

Повозка уже ждала. На козлах сидел одиннадцатилетний Ванюшка. Уже темнело. На небе проступали редкие звезды. Ванюшка стегнул кнутом и пегая лошаденка затрусила по ухабистой дороге.

— Итак, батюшка, вы остановились на Аксинье..

— Да, — отец Александр задумался. — Может быть, она уже скончалась. Очень плоха была, когда я приобщал ее сегодня… Да ей, верно, уже под семьдесят… а то и больше… Несчастная женщина… на редкость несчастная… И как она несла свой крест… Отец рассказывал… Он был здесь священником до меня… Я и родился, и вырос тут, в селе… Так вот, очень несчастная была Аксинья в семейной жизни… Детей-то много было — да перемерли все, один за другим, осталось только двое. Старшего, Илюшку, так просто безумно любила мать… как любят одинокие женщины…

— Разве она была вдовой?

— Нет… Да муж ей попался такой… Бог знает, за какие грехи был он ей послан… Пьяница и буян… Бил ее страшно… увечил даже… Выбил глаз. Так и осталась она кривой… Отец пробовал было увещевать буяна — куда там… Он бил Аксинью еще больше: «Будешь ходить жаловаться на меня попу? Будешь?» А она никогда не жаловалась… Знаете, как умеет русская крестьянка нести свой крест…

Потом муж ее бросил, да и слава Богу — совсем бы еще убил… И детей бы, того и гляди, искалечил. Осталась Аксинья одна с двумя маленькими ребятишками. А как справлялась она со своей работой! Такая работница была, что хоть куда… Так работала она три года… Илюшке пошел уже восьмой годик, младшему, Мишутке — шестой. Так, говорю, любила она своего Илюшку безумно. И — надо же случиться греху — утонул он. В этом-то самом болоте… Пастушонком он тогда был… Нашли после одну корову около болота… Корова-то глупая… Может, и забрела в болото… потом выбралась… Животные как-то чутьем знают, куда ступать. А вот человеку-то чутья этого не положено… Илюша-то, видно, пошел за коровой — ну и погиб. Трупик-то, конечно, не нашли — где же, болото не отдает своих жертв. А шапчонка его лежала там… зацепилась за кустик болотный…

Аксинья тогда и свихнулась в первый раз… Смотреть на нее — рассказывал отец — страшно было. Забросила хозяйство, поля, мальчика… Его взяли соседи. На целые дни уходила из дома, бродила по болоту, и как это сама не утонула — ведомо одному Господу… Подходит к глубоким окнам, часами стоит, бормочет:

— Увижу его! Увижу!

Может, и померещился ей когда Илюша — только как-то сразу выздоровела. Как раз это было осенью, когда у других была рожь сжата… Схватилась Аксинья за работу — так и горело у нее… Словно наверстать хотела, что потеряно за эти месяцы… И ничего, совсем разумная опять стала.

Прошло года два. Начали строить дорогу. Я уже рассказывал вам, как нелепо — прости Господи — они это делали. Песка много надо было — у нас-то нет, так привозили его откуда-то. Когда проложили рельсы, целые поезда пошли: впереди паровозик, малюсенький такой, а за ним — восемь, десять тачек с песком. Ну, а как они возвращаются пустыми — тут то ребятишкам радость! Атакуют их, лезут, чтобы хоть немножко прокатиться. Рабочие ничего, добродушные были, позволяли… Сам я — мне тогда четвертый год шел, — снова улыбнулся своей смущенной улыбкой отец Александр, — умудрился с другими мальчишками несколько раз прокатиться…