Не убий: Сборник рассказов [Собрание рассказов. Том II] - Магнусгофская Елизавета Августовна. Страница 3
— Не уходите…
— Я не ухожу…
Ему хотелось спать. В клубе было выпито немало, а пил он редко.
— Я вас люблю, — сказала Лоттхен внезапно, но так тихо, что он подумал: послышалось.
— Люблю, — повторила Лоттхен еще раз и прижалась губами к его руке.
— Лоттхен, что вы делаете?..
— Вы не хотите позволить даже этого, — сказала она, когда Владимир Петрович освободил свою руку. И, отвернувшись к стене, заплакала — громко, по-детски.
«Еще услышит жена», — с тоской подумал он и встал.
— Вы совсем больны… Постарайтесь заснуть…
Владимир Петрович направился к двери.
— Не уходите, не уходите! — капризно просила она.
Лоттхен села в постели. Владимир Петрович стоял в нерешительности в дверях.
— Ложитесь, Лоттхен, — сказал он мягко, и, подойдя к больной, успокоительно дотронулся до ее плеча. Но Лоттхен поняла его прикосновение иначе и неожиданно обвила его шею своими нагими горячими руками.
— Поцелуйте меня, поцелуйте! — шептала она, как в бреду, — я хочу хоть на минуту узнать счастье взаимной любви… Ведь я еще никого не любила… Никого и никогда не целовала…
Ее горячие губы искали его губ. И, почти бессознательно, отдал он ей поцелуй.
— Я люблю тебя, люблю, — продолжала шептать Лоттхен, прижимаясь к нему всем своим полунагим телом.
У него начинала кружиться голова…
Рядом заплакал ребенок. Они не слышали.
Татьяна Ивановна проснулась. Надела туфли и прошла в детскую. Ей было холодно. Билось сердце от внезапного пробуждения. Поднималась досада на гувернантку, которая спит рядом и не слышит.
Успокоив испугавшуюся чего-то во сне трехлетнюю Соню, Татьяна Ивановна подошла к комнате Лоттхен и быстрым движением раскрыла дверь…
На другой день Лоттхен без памяти отправили в больницу. Татьяна Ивановна написала матери письмо в двадцать страниц. А встретив на улице Ольгу, смерила ее торжествующим взглядом.
Ольга поняла значение этого взгляда: она знала уже все.
От самого Владимира Петровича.
Через полгода Владимир Петрович встретил Лоттхен на улице. Он был в отвратительном настроении. Целую неделю не успевал, за массой служебных дел, заглянуть к Ольге. Сегодня получил от нее письмо с просьбой, вернее — требованием — прийти вечером непременно. А именно сегодня-то он и не мог: обещал идти с женой в оперу. Такое желание возникало у Татьяны Ивановны не чаще двух раз в год, и отказать ей — значило создать недели на две дома ад. Не пойти к Ольге — это похуже…
А тут еще эта Лоттхен… Да около самого Ольгиного дома.
«Три богини спорить стали», — съязвил сам над собой Владимир Петрович, — рассеянно слушая ее развязную — как будто слишком развязную — болтовню.
Лоттхен вообще изменилась. В ней было что-то неуловимо новое, что действовало на него неприятно.
Она болтала, что у нее хорошее место, в семье директора оперного театра, что ее там любят.
— Я так люблю музыку… И теперь я могу так часто ходить в оперу…
— Я тоже иду сегодня в оперу, — рассеянно сказал Владимир Петрович.
— С ней?
— Да, с ней.
Они не поняли друг друга. Лоттхен спрашивала про Ольгу, он думал о жене…
Иванов зашел к Ольге, предупредить ее, чтобы не ждала его вечером. И очень пожалел.
— Больше недели не был у меня — забежал на минутку… Надо идти в театр — подумаешь, нужда какая!..
— Да ты, никак, начинаешь ревновать меня даже к жене? — возмутился Владимир Петрович и ушел не простясь.
А она, со всей экспансивностью своей несдержанной натуры, крикнула ему вслед, перегнувшись через перила:
— Я тебе отомщу, вот увидишь…
Соседка открыла любопытно дверь.
Спектакль затянулся. Было много вызовов. В гардеробе пришлось тоже ждать долго. Потом Татьяна Ивановна копалась целую вечность с ботами. Извозчики, конечно, все оказались разобранными. Татьяна Ивановна не любила и не умела ходить пешком. Она нудно ныла, повиснув на руке мужа.
Проходили мимо дома, где живет Ольга. Раздражение Владимира Петровича давно улеглось, и он с досадой думал о том, что нельзя зайти к ней помириться.
«Разволновалась, бедная, наверное, не спит», — с нежностью думал он.
Но наверху в ее окнах было темно.
У Татьяны Ивановны (с ней вечно случалось что-нибудь) расстегнулся ботик. Она остановилась поправить его у самого подъезда. Владимир Петрович смотрел на темные Ольгины окна и думал:
«Если бы знала ты, Оля, как я близко — и как далеко…»
Впоследствии, даже на суде, Владимир Петрович никогда не мог припомнить, как это случилось: был выстрел… два крика, один за другим… страшных, животных крика…
Помнил только, как растерянно подхватил истекавшую кровью жену…
Наступили кошмарные дни.
Татьяна Ивановна была убита наповал.
Ее похороны. Расспросы детей.
Арест Ольги, на которую указали добрые знакомые. Соседка выступила свидетельницей, как Ольга, в день убийства, выкрикивала угрозы…
Уличная грязь, полицейский сыск вторглись в красивый храм его любви…
Когда увидел он Ольгу там, в тюрьме, он еле мог говорить от волнения.
— Оля, как ты могла?..
Что-то сдавило ему горло.
А она посмотрела на Владимира Петровича большими — теперь потухшими — глазами и спросила грустно-грустно:
— И ты этому веришь?
И странный взгляд этих чужих теперь глаз остался надолго в памяти Иванова.
Потянулось судебное разбирательство. Таскали на допросы. Имя Ольги, забрызганное грязью, не сходило со столбцов газет.
Скрепя сердце, отправил он детей к теще. Знал, что их восстановят там против него. Но все-таки там было лучше. Ведь Верочке шел одиннадцатый год. Свиданий с Ольгой он больше не добивался: слишком тяжело… Адвокат говорил, что дело почти безнадежное: хладнокровное, преднамеренное убийство…
Каторга…
Прошло четыре месяца с той ночи, когда роковой выстрел навсегда нарушил сказку его любви.
День слушания процесса был назначен. Владимир Петрович вернулся от адвоката и собирался уже ложиться спать, когда посыльный принес письмо. Иванов распечатал серый конверт, от которого пахло карболкой, надписанный чужим почерком, и прочел: «Я умираю… Должна с Вами говорить… Городская больница, барак 7, комната 5. Лоттхен».
Не до Лоттхен было ему теперь. Но совесть не позволила отказать умирающей. Ведь у нее никого не было на свете… Он оделся и поехал в больницу.
Разве это — Лоттхен, эта бледная, изможденная, умирающая больная? И глаза стали не те: мутные, неприятные…
— Я умираю, — тихо сказала она. — Я хотела молчать и никто не узнал бы моей тайны… Но вчера я видела смерть… Она пришла и стала там, в углу… И скалила зубы… Понимаете: моя смерть… и тогда я поняла, что так умереть я не могу… Боже мой, как вы постарели! — внезапно прервала она себя.
— Вы что-то хотели сказать, — мягко заметил он.
— Что я хотела сказать? — загадочно протянула она, и в глазах ее зажегся какой-то огонек. — Вы знаете, что это я убила ее? Что вы так смотрите на меня? Я не брежу… Берите карандаш и записывайте… А я потом подпишусь… Можно будет еще позвать двух свидетелей — сестру и сиделку. Готовы? Ведь я ошиблась. Да, ошиблась. Я не желала никакого зла вашей жене. Я хотела убить ту… вашу…
Я не знаю, когда у меня впервые мелькнула эта мысль… Может быть, той ночью… Помните ту ночь?.. Помните?..
Но я не гнала этой мысли… Я наслаждалась ею. Я скоро не могла думать больше ни о чем… Я ждала случая… И он представился… Вы сказали: «Я иду в театр с ней»… Ведь вы всегда ходили в театр с той… С женой — почти никогда… Как я могла думать… Я ждала в подъезде, когда вы подойдете. Вы понимаете: я ждала этой минуты, как ждут любовного свидания… Я слышала уже издали ваш голос. Она молчала. Было темно. Разве могла я подозревать, что закутанная фигура — не она?.. Вы остановились у порога. Я решила, что момент удобен… Остальное вы знаете. Когда вы наклонились над ней, я выскочила из подъезда и убежала…