Святой конунг - Хенриксен Вера. Страница 31

— Что между вами может быть общего? — поинтересовалась Сигрид. Но она так ничего и не узнала об этом, проклиная свою болтливость в беседе с Бергльот. Она подумала, как трудно придержать язык, когда с тобой разговаривают так откровенно. И она решила, что впредь ей надлежит вести себя осторожнее.

И только вернувшись в Эгга, Сигрид узнала, о чем говорили Кальв и Эйнар. Кальв сказал, что речь шла о возвращении из Гардарики Магнуса Олавссона и о том, чтобы сделать его королем Норвегии.

— За сыном святого Олава пойдет вся страна, — сказал он. — И король Кнут уже не сможет подчинить себе Норвегию.

— Призывая Магнуса вернуться домой, вы, конечно же, ожидаете для себя хорошей награды, — глубокомысленно заметила она. — Думаю, он простит тебя за то, что ты сражался против его отца.

— Мы тоже на это надеемся, — улыбнулся Кальв.

Но разве Свейн уже покинул страну?

— Еще нет, но осталось ждать совсем недолго, когда он отправится в Данию или в Англию. В одном можно быть уверенным наверняка: больше он не осмелится показаться в Трондхейме.

— Я слышала, что король Кнут поссорился с ярлом Руда.

— Это в самом деле так. Король Кнут лежит теперь больной в Англии и со дня на день ожидает высадки на берег Роберта Руда и сыновей Этельреда. Так что со стороны отца Свейну не приходится ждать поддержки.

В течение зимы Кальв часто ездил в Каупанг, чтобы посоветоваться с Эйнаром Тамбарскьелве и другими хёвдингами.

И наконец на исходе зимы они сумели договориться. Кальв добился того, чего хотел: они стали выступать с Эйнаром на равных. Они оба и еще несколько человек решили отправиться весной в Гардарики, чтобы вернуть Магнуса домой.

Кальв начал спешно готовиться к отъезду, и Сигрид уже много лет не видела его в таком приподнятом настроении. Он смеялся и шутил с Трондом, он даже находил время, чтобы поболтать с Суннивой.

Сигрид была радостно удивлена, когда однажды перед завтраком она обнаружила Кальва с дочерью в чулане: он держал девочку на коленях, старательно разъясняя ей, как нужно завязывать башмаки.

При виде Сигрид он смутился; никто из них не сказал ни слова.

И только вечером перед отъездом на Восток он вернулся к этому случаю.

— С тех пор, как я понял, что у меня не будет ни сыновей, ни дочерей, я стал радоваться твоим детям, — сказал он. И тут же добавил с коротким смешком: — С меня достаточно этих двух!

— Я надеюсь, ты доверяешь мне, — серьезно ответила она.

— Что еще мне остается делать… — ответил он. — Мы вернемся домой не раньше, чем через год. Впрочем, теперь я доверяю тебе больше, чем прежде.

— Думаю, никому от этого хуже не станет, — сказала Сигрид. И тут ей пришла в голову мысль: — А что, если ты встретишь в Свейе Сигвата?

— Я сделаю вид, что ничего не знаю, — спокойно ответил он. — И мне с трудом верится, что Сигват захочет говорить о своей последней поездке сюда больше, чем того требует необходимость.

Немного помолчав, он спросил:

— Он знает что-нибудь о Сунниве?

— Сомневаюсь, — ответила она, — во всяком случае, я ему об этом не сообщала.

Кальв с облегчением вздохнул.

— Чем меньше будут говорить об этом, тем лучше, — сказал он. — Я признал ребенка своим, так что ни Сигват, ни кто-то еще не имеют права вмешиваться в это дело.

Удовлетворенно вздохнув, Сигрид положила голову на сгиб его локтя, и он прижался щекой к ее волосам.

— Мне будет так не хватать тебя, что я не могу выразить это словами, — сказал он, — но эта поездка необходима. Думаю, она послужит окончанием старого и мрачного периода и началом нового и светлого. Теперь я полностью помирюсь со святым Олавом. И он убедится в том, что я буду верен его сыну так, как не был верен ему самому.

Он улыбнулся.

— Помнишь, ты как-то сказала, что король снова вернет мне удачу? — спросил он.

Она кивнула.

— Ты была права, Сигрид. Удача вернулась ко мне в ту ночь, когда ты видела Турира.

— Ко мне тоже в ту ночь вернулась удача, — ответила Сигрид. — Из всех тех услуг, которые Турир оказал мне, эта была самой большой.

На следующий день Кальв с большой дружиной выехал со двора; среди тех, кто отправился с ним, был Карл, а также Финн Харальдссон.

Сигрид стояла и смотрела, как по склону холма растянулась змеей шеренга всадников, направлявшихся в Вердален на встречу с Эйнаром и другими хёвдингами.

Яркие краски одежд сияли, а шлемы и оружие блестели на солнце.

Но в конце концов она могла различать лишь отдельные яркие точки, когда солнечные лучи падали на макушку шлема или острия копий.

Эйнар Тамбарскьелве

В одном из домов в Эгга кто-то кричал. Проходя по двору мимо этого дома, люди переглядывались, крестились и шли дальше. И Сигрид стояла некоторое время перед дверью, прежде чем войти в тесное посещение.

Священник Йон полулежал на кровати, закрыв глаза; его пальцы вцепились в край постели, словно когти. Пот катился по его лицу крупными каплями. Сев рядом с ним, она положила руку на его ладонь. И внезапно он припал, всхлипывая, к ее руке.

— Я больше не могу, Сигрид, — простонал он.

— Ты должен немного поесть… — сказала Сигрид, протягивая ему миску с молочной кашей.

— Поесть! — снова простонал он. — Ты же знаешь, от этого мне еще хуже.

— Ты же сам говорил, что никто не имеет права лишать себя жизни, — неуверенно произнесла Сигрид. — А если ты перестанешь есть, ты сам себя убьешь.

Священник снова принялся всхлипывать, но потом сел на постели и сказал:

— Дай мне миску!

Трясущейся рукой он поднес ко рту деревянную ложку, проливая кашу на себя и на постель. И, ложку за ложкой, он съел всю кашу.

Взяв у него пустую миску, Сигрид хотела уже встать, чтобы уйти, но он удержал ее.

— Нет! — почти крикнул он. — Не уходи!

Отставив миску в сторону, она осталась сидеть рядом с ним.

Он немного успокоился, но по-прежнему продолжал держать ее за руку; его пальцы крепко вцепились в ее руку, словно он думал, что он нее к нему перейдет силы.

— Бог посмеялся надо мной, — прошептал он. — Я всегда избегал боли, я даже пошел на то, что отрекся от Бога, чтобы избежать страданий — и вот к чему я пришел! Это куда более мучительно: страдать целыми днями и неделями. Оглядываясь назад, я думаю, что смерть в пламени гьёвранского пожара была бы благодатью Божией. Ведь я всегда был таким прожорливым в еде, а теперь я совсем не могу есть…

Сигрид медлила с ответом, и священник тоже замолчал.

— Возможно, Господу угодно, чтобы ты искупил грехи… — наконец произнесла она. Но она понимала, что слова ее прозвучали беспомощно.

— Искупить грехи… — голосом умирающего проговорил священник и снова припал к ее руке, вцепился в нее. И принялся стонать все громче и громче, переходя на крик. Свободной рукой Сигрид прикрыла глаза; она не осмеливалась смотреть на него.

— Отец небесный, будь милосерден! — прошептала она.

Но священнику не скоро стало лучше.

Боль то усиливалась, то отступала, и он лежал с закрытыми глазами и стонал, а по щекам его катились слезы. В перерывах между приступами он всхлипывал.

Наконец самое худшее осталось позади.

— Мне бы хотя бы умереть в Кантараборге или в Гьевране! — прошептал священник, придя, наконец в себя.

Теперь он тихо лежал на боку. Лицо его, которое перед болезнью было круглым, исхудало и сморщилось. Шея стала тощей, как у молодого петушка. «От него осталась одна тень», — подумала Сигрид. Он, готовый до этого в своей униженности просить прощения даже за свои добрые поступки, теперь потерял последние остатки собственного достоинства.

Дышал он теперь ровнее; Сигрид показалось, что он заснул. И, когда дверь отворилась и вошел священник Энунд, она предостерегающе приложила палец к губам.