Святой конунг - Хенриксен Вера. Страница 41

Что, если Кальв сейчас умрет, осужденный на вечное проклятие?

К нему уже приходил священник и причащал его. Но что знал о Кальве этот чужой, ирландский священник в белой рясе? А Кальв лежал бледный и недвижимый, не в состоянии исповедоваться в своих грехах.

Энунд сказал, что самым тяжким грехом является неверие в милость Бога; и разве Кальв когда-нибудь верил в милость и милосердие Господа? И что он вообще знал о грехе и покаянии?.. Он говорил, что Бог мстителен. Исповедуясь, он считал своими грехами только нарушение церковных правил относительно поста и посещения службы. И даже признав себя виновным в грабеже церквей, он сделал это в силу необходимости, а потом сожалел о том, что не оставил при себе награбленные вещи.

У Сигрид было теперь такое чувство вины, какого она не знала с рождения Суннивы. Это она привела Кальва к несчастью, посеяла вражду между ним и королем Олавом, и она не сделала ни единой чистосердечной попытки помочь ему разобраться в христианстве!

О своей вине она думала часто, о его вине — только в случае раздражения. И, поняв теперь это, она решила, что он сам должен разобраться во всем и раскаяться. Ей показалось, что основой его вины является то, что он не верил в милосердие Божье; он считал, что, стоит ему пройти через небесные врата, как ему предъявят счет за все. Вот почему он не испытал на себе милости Божьей, встречая лишь неудачи и несчастья, которые считал Божьей местью, вместо того, чтобы рассматривать их в качестве отеческого Божественного воспитания, не понимая необходимости покаяния. И даже возможность полного искупления вины, появившаяся у него с приезда конунга Магнуса, он отвергал в своей гордыне.

Упав на колени, Сигрид стала молить Бога о том, чтобы Он дал Кальву выжить и спасти свою душу. Она дала все мыслимые обещания, чтобы только Бог выслушал ее мольбу. Но Бог, казалось, не слышал ее; она чувствовала, что Он отвергает все ее жертвы; и Кальв продолжал лежать неподвижно. Она уже не знала, что ей делать.

И тут она вспомнила слова Энунда о том, что ей не следует печалиться из-за того, что ее прогоняют из Эгга. Вот в чем ее вина мелькнула у нее мысль; вот почему Бог не хотел слушать ее. Помедлив, она закрыла глаза и шепотом произнесла свое обещание:

— Я забуду про Эгга, Господи, если Ты только даруешь Кальву жизнь; я научусь любить остров Росс!

И после этого она почувствовала мир в душе. И даже если Кальв продолжал быть бледным и неподвижным, она знала теперь, что он придет в себя.

Кальв выздоравливал, хотя и очень медленно. Почти двое суток он был без сознания, и, когда, наконец, пришел в себя, оказалось что его ранение требует длительного лечения.

Сигрид часто сидела и разговаривала с ним; она рассказала ему, о чем думала, считая, что он умирает. Сначала он почти не отвечал ей. Она же думала, что его молчание доказывает ее правоту. И она очень удивилась, когда он однажды попросил ее прекратить это брюзжание по поводу вины и покаяния.

— Тебе кажется, я мало страдал? — спросил он.

— Я хочу только помочь тебе, — ответила она.

— Хороша помощь, морочишь голову больному человеку! И я не понимаю, что заставляет тебя думать, что ты лучше священника; если со мной все так плохо, как ты говоришь, то в изгнании наверняка будет лучше. Я был христианином в своем собственном понимании более двадцати лет и не вижу причин, чтобы теперь менять свои взгляды.

Но Сигрид не сдавалась; она твердо решила еще вернуться к этому.

В изгнании

Густой туман лежал над Оркнейскими островами, вплотную подбираясь к домам. И когда дверь открывалась и кто-то входил, в дом проникала холодная сырость.

Сигрид сидела в зале перед очагом и пряла. Торф горел ровно, давая ей тепло и свет, необходимые в такой холодный летний день.

Она прожила на Россе уже шесть лет.

Она привыкла к постоянным туманам; привыкла к тому, что почти каждый день шел дождь, нередко со снегом.

Привыкла к зимним штормам, когда над островом повисали клочья морской пены; когда вой ветра напоминал бесконечный, безумный крик.

Но она знала также, какими бывают острова в солнечный день, с кружащимися в воздухе чайками и крачками, отливающими на солнце белизной, со сверкающей под солнцем бухтой и теплым ветром, шелестящим густой травой.

Она объехала верхом и исходила пешком весь остров Росс; посетила Киркьювог и Сандвик. И она видела огромные надгробные камни, которые в давние времена, еще до прихода норвежцев, поставили великаны или люди на Мысе камней.

На западном побережье островов Росс и Хо она видела, как море бьется о крутые утесы; видела, как отвесные скалы на острове Хо угрожающе нависают над водой, а стоящий чуть поодаль одинокий утес, похожий на палец великана, угрожающе указывает на небо.

День за днем она наблюдала приливы и отливы; видела, как покрывается пенными волнами Петтландский фьорд, когда внезапно налетает шторм.

Она наблюдала за птицами, многих из которых знала с детства, и среди них был смешной норвежский кречет, ходивший вперевалку и не умеющий летать, с белыми пятнами над большими, удивленными глазами.

Она бывала и на других островах, кроме Росса, забиралась на вершины острова Хо в ясный солнечный день и оттуда смотрела на острова, большие и маленькие, которым не было числа, простиравшимся на север до самого горизонта. А на юге она видела Шотландию, с ее горами и долинами. Она была на острове Хо у волшебного камня — огромный валун с выдолбленным в нем отверстием, куда можно было заходить.

Вместе с Кальвом она была на острове Лилле Пап, чтобы купить у монахов еду.

В конце концов Сигрид стала чувствовать себя как дома на острове Росс. Но далось ей это нелегко; день за днем, месяц за месяцем принуждала она себя любить этот остров, гнала прочь воспоминания и тоску.

Но по ночам, бывало, просыпалась со вздохом тоски и слезами на глазах, которые ничем не могла унять, пока сновиденье не улетало прочь, словно солнечный мираж усадьбы Эгга со стройными стволами сосен…

И когда это случалось, она всегда начинала думать о море. Ведь это море связывало ее детство с настоящим, делало ее жизнь на острове Росс сносной.

В эти годы Сигрид увидела не только Оркнейские острова. Кальв брал ее во многие свои поездки.

Он брал ее с собой на Судерские острова, вздымавшиеся зеленым массивом над серо-зеленым морем, под серыми небесами. И она плавала на юг, от Судерских островов к морю, а потом вдоль шотландского побережья, до самого Икольмкилля; так они высалились в ясный солнечный день.

Там она познакомилась с Сигтрюггом Шелковой Бородой, который раньше был королем Дублина, а потом стал монахом. Сидя у его ног, она слушала рассказ о его жизни; о том, как в конце концов судьба привела его в этот почетный монастырь, который так часто грабили викинги. Сигтрюгг восседал на камне под большим каменным крестом, стоящим перед монастырской церковью. Украшенный вырубленным цветочным орнаментом, крест возвышался над ним, а Сигрид сидела на лужайке, среди одуванчиков.

Но Сигтрюгг сказал ей, что она видит крест с обратной стороны; на другой его стороне были вырублены в камне картины. Там были изображения девы Марии, Даниила со львами, царя Саула и царя Давида.

Сигрид кивнула: она знала, кто такие Даниил, Саул и Давид; в зимние вечера, сидя в зале, священники рассказывали о них легенды. И люди слушали, широко раскрыв глаза и прося рассказать еще. Это были новые саги с новыми героями, более захватывающие, чем старые саги, которые уже всем надоели.

Но, с другой стороны, она была рада тому, что перед ней была «цветочная» сторона креста.

И Сигрид рассказала этому монаху с добрыми глазами о своей жизни и печалях. Он слушал, время от времени кивал и улыбался.

— Ты печалишься больше, чем нужно, — сказал он, когда она, наконец, замолчала. — Тебе не следует так жестоко подавлять свою тоску и скорбь, ты должна дать им волю. Печаль, словно стрела: ты только поранишься, пытаясь остановить ее в воздухе на лету. Но если ты дашь ей следовать своим путем, она в конце концов упадет на землю, не причинив тебе вреда. Когда-нибудь ты увидишь во всем этом смысл — возможно, в этой жизни, а возможно, в следующей. И когда ты поймешь это, ты будешь благодарить Бога. Ты не должна думать, что что-то в жизни происходит без всякой причины; Господь сказал, что ни одна пташка не падет на землю без Его воли.