Проклятие зверя: 3 дочь, 13 невеста (СИ) - Ермакова Александра Сергеевна "ermas". Страница 25

На том и порешили.

Не бросился я обратно, — плевать, что сердце разрывалось от жажды Славку хоть издали увидать, к Иррэ виниться пришёл.

Тихо в дом ступил, а моя пара возилась по столу, учуяла уже, что я в лагере. Приготовила любимую стряпню. Окинул я убранство дома, с горечью осознав, что Иррэ замечательная хозяйка, вон как уют старалась создать, а я… подло с ней поступал.

Вроде понимал, а ничего с собой поделать не мог.

Со спины подошёл, поймал в кольцо рук, носом в затылок уткнувшись и родной запах втянув.

Иррэ замерла, задрожала в объятиях, всегда так реагировала. Знал что любила меня. Крепко любила. Так любила, что от семьи была готова отречься, с отцом не находила больше языка. Тому я виной был… Нужно женить. Она идеальна для меня: как для зверя, так и для человека. И принимала меня любым. И других к себе не подпускала, хотя ведал я что несколько самцов возле неё круги нарезали, да дом обхаживали. Пока она ритуал брачевания не прошла — по сути свободной была, но Иррэ не подпускала никого и всегда меня ждала.

Я не заслуживал её… но взял прямо на столе, лишь прогнув вперёд и задрав подол домашнего сарафана. Потом трапезничали молча, а когда уже на скамье лежали: Иррэ головой на моей груди, дыханием кожу щекоча, руку и ногу на меня водрузив, а я задумчиво оглаживал её плечо, прошептала:

— Зачем ты так с нами поступаешь?

Сначала не придал вопросу значения — думал, померещилось.

— Ты ЭТО делаешь раз за разом.

— Ты о чём? — голос охриплостью наполнил небольшую комнату.

— О ней… — прозвучало размыто, но так ясно, что прикидываться дураком было бы глупо и подло. Странно, мы никогда не говорили о том, что я часто к селению бегал. Мне казалось Иррэ не волновали мои пробежки, озабоченность и игры с мелкой. Видать, ошибался.

— Альфа поставил меня главным над резервацией…

— Я не о том! — отрезала моя пара и подняла голову, тараня мой взгляд своим пристальным и укоряющим. — Ты болен ей! Отравлен… и что самое страшное, даже не хочешь излечиться, — бросила упрёком.

Правда оказалась болезненней, чем думал. Жалила неприятно и глубоко.

— Глупость, — отрезал мрачно, утратив желание миловаться и вообще лежать. Встал со скамьи, прошлёпал до другой, где ворох одежды оставили, пока раздевались.

— Рагнар, ты хоть понимаешь, что творишь? — спустила ноги на пол Иррэ, но продолжала сидеть. — Я молчу, но не значит, что не чую. Я ВСЁ ЧУЮ! — повысила голос, чего до селе не бывало. — Её запах тебя насквозь пропитал. Он в тебе прижился как родной, и ежели я о том не говорю, не значит, что этого нет! — выпалила с чувством. — А теперь подумай, что с нами станется, когда твой отец и брат глаза раскроют на твою одержимость?

— Нет её у меня, — буркнул недовольно. Оказалось, очень неприятным, когда тыкали в слабость, которую сам упорно отрицал.

— Так ли нет? — взвилась Иррэ. — Да ты опосля неё не в себе каждый раз. Ты даже берёшь меня по-особенному, когда рядом с ней побывал, — дышала шумно, голос дрожал. — Я может и глуха от любви к тебе, но не слепа! — по лицу слёзы покатились.

Созерцать это было выше моих сил.

Я торопливо одевался. Иррэ ревела, но только ступил к выходу, взмолила, упав на колени и схватив меня за ногу, чего отродясь не было. Это даже неслыханно, представить, что волколачка на подобное способна.

— Не уходи, прошу, — вцепилась крепко. И в данный момент меня не унижение Иррэ убивало, а то, что она была права…

Некрасиво, подло, низко, но я всё равно уйду, убьёт это её аль нет. Продолжит она реветь, аль соберёт вещи и бросит меня…

— Мы поженимся, — заверил в пустоту… комнаты, души, сердца. — Только её загон завершится, я женюсь на тебе, — пообещал и вышел.

* * *

Несколько дней скитался по нашим территориям, чужим и ничейным, мечтая пропасть в них, аль нарваться на одичалых. Мне драки хотелось и крови, чтобы боль и злость выплеснуть. Себя наказать!

И когда проходил земли рода матери, прилетела весть, что видели в этих местах Пришлых. Стаю одичалых! А это почти невозможно, ибо Пришлые — одиночки, и ежели сбились в стаю, значит их вёл сильный волколак, сумевший достучаться до бешеных Зверей и прогнуть их под свою лапу.

И это было опасно!

От одиночек люди могли отбиться скопом, а вот от нескольких… последствия набега стаи Пришлых непредсказуемы. Простые чужаки ежели б нагрянули, могли выкосить село подчистую, а женщин увести в полон, а одичалые… Одичалые бы никого не пощадили!

И эти твари сейчас шли к селению, так сказали Бурые, прогнавшие их со своей земли. Последнее время кровавых распрей между нашими стаями не было — каждый держался строго своей территории и чтил законы, потому и отлавливались забредшие одичалые быстро. Хотя иной раз и они успевали шороху навести по обе стороны границы. Их место обитания было — ничейные земли. Ими Альфы всех стай были озадачены давно, и даже одно время подумывали захватить и меж собой поделить. Да дело в том, что земли были странные, смахивали на тропы путанные и колдунами зачарованные, запахи и лес — Зверем не принимались, потому и терялись там волколаки, как щенки, ткнувшиеся в неизведанное и до дрожи пугающее.

А страх был чужд волколакам. Оттого и не нравились подобные чувства, как и признаваться в них никто не желал.

Вот и оставались земли ничейными!

Исследовать бы их, да смысл? Нам некого туда заселять. Мы уже и свои земли не всегда успевали охватывать, а брать под свою защиту территории, которые не в силах охранять — бессмысленно. Всегда найдутся те, кто захочет потоптаться и крови народу пустить. И ежели разрываться между ничейным и своим — рано или поздно можно потерять и насиженное!

А у меня только-только появилось то самое — насиженное. То, что милее дома казалось. То, куда душа рвалась всё время. То, где билось сердце яростней.

Потому я мчался к резервации, даже не заглянув в лагерь. На то не было времени, но воем своих известил об опасности. Гнал, каждой клеточкой ощущая беду, и даже шерсть на загривке дыбом вставала. От страха звериного, первобытного… От ужаса потерять девчонку.

И я бежал к ней. Не думал о подкреплении, о чужих, о других… просто гнал, потому что чутье требовало защитить эту самку!

Именно эту самку я был обязан защищать ценой своей жизни!

И запахи одичалых ощутил задолго до приближения к резервации.

Лапы легко пружинили от земли тёплой: мчался так, что ветер в ушах свистел и даже ветви деревьев, что изредка хлестали по морде, не раздражали.

А визги, крики услышал, ещё резервации не видя. Зверь люто оскалился, кровь забурлила…

Ворвался в беснующееся селение, где вой и рыдания заполонили воздух. Крики, вопли, стенания. Вокруг тела растерзанные: багровая от кровищи землица в кусках плоти. Отчаяние и ужас на лицах живых и мёртвых.

Местные кто с вилами, кто с топорами… носились по проулкам. Мужики-вои ещё сражали, кто и как мог — я видел, несколько хвостов одичалых в свалке тел, но меня волновала пока лишь резервация невест.

Выскочив на площадку перед ограждением их домов, наткнулся на Дувора и троих Пришлых. Матёрый волколак уже едва стоял на лапах, бочина рассечена, кишки виднелись, пасть в кровище, но он не сдавался — отбивался от одичалых из последних сил и как мог. Его движения были короткими, яростными: не атакующими — защитными…

И я, не замедляя ни шага, протаранил ближайшего ко мне Пришлого. Крупного и дикого, он как раз собирался сброситься на Дувора. Повалил наземь и разодрал ему глотку одним рывком. А потом едва сам не схлопотал вилы в бок… В последний миг увернулся от оружия человек — острые штыри воткнулись в обездвиженное тело моего врага. Мужик в жутком запале выдернул вилы, уж было хотел опять на меня броситься, как я рыкнул грозно на идиота, да метнулся быстрее мимо — на помощь к Дувору, кого уже повалили двое одичалых и драли на куски.