Знамение - Хенриксен Вера. Страница 12

— Тебе плохо, Сигрид? Или что-нибудь нужно? — Голос был любезным и услужливым, и Сигрид почувствовала благодарность.

Она лежала в поварне, куда перевели ее вместе с мальчиками. День был холодным, но от очага исходило приятное тепло. Потрескивание огня в очаге и запах свежевыпеченного хлеба доходил до нее, как благовест.

Она открыла глаза, лежала и смотрела на языки пламени, охватившие большой котел. Затем ее взгляд переместился на крюк, на котором висел котел и далее вверх на отверстие для выхода дыма, где дым встречался с солнечными лучами. Потом взгляд вернулся обратно на языки пламени, облизывающие черное дно котла. Они играли всеми цветами радуги, от теплого золотисто-красного до холодного сине-зеленого; словно лаская, извивались они и внезапно начинали трещать, взлетая ввысь.

Сигрид поднялась, опершись на локти, когда женщина, ухаживающая за ней, подошла с крынкой кислого молока.

— Ты откармливаешь меня, словно теленка на убой! — воскликнула она, но выпила.

Три дня прошло с тех пор, как она слегла. Кальв в тот день помог ей добраться до кухни, а потом для нее наступила темнота, и она ничего не помнила до тех пор, пока не очнулась, лежа на скамье.

Взгляд ее задержался на мигающих языках пламени, и она почувствовала, что желание жить снова медленно пробуждается в ней.

«Ты выносливее ивового прута!» — сказал когда-то, много лет тому назад, Гутторм Харальдссон. Однако несгибаемой она не была. Воля, которую она вновь ощутила после болезни, была непонятна для нее самой.

Ей было легче думать о прошлом. Ведь во время, когда она потеряла власть над собой, могло случиться непоправимое. Разговор, который она слышала на дворе, оказался последней каплей, переполнившей чашу; в этот момент исчезло само желание жить.

Может быть, потому и боролась она за сохранение разума, думала она, что ее принуждали разделить постель с этим Кальвом Арнисоном, которого она не знала и не желала знать?

В помещение с охапкой дров вошел раб. Он бросил дрова недалеко от очага и подложил поленьев в огонь. В воздух взлетели искры. Казалось, огонь на мгновение задержал дыхание, а потом вспыхнул с новой силой. Языки пламени начали свой танец вдоль поленьев; большие языки, как когтями, охватили дрова, мелкие стали подниматься ввысь к потолку, прыгая и стремясь попасть в отверстие для выхода дыма и выбраться к свету. И Сигрид показалось, что воля к жизни, пробуждавшаяся в ней, была подобна небольшому языку пламени. Она как будто смогла почувствовать его трепетное движение, сначала неуверенное, спадающее, тлеющее, а затем снова вспыхивающее ясным, спокойным пламенем.

Как непобедима жизнь, подумала она. И даже, если кто-то из нас погибает, жизнь продолжается, одна волна следует за другой, поколение за поколением. Но в то же время она столь беспомощна и хрупка. В утро кончины Эльвира она теплилась всего лишь короткое мгновение, а затем погасла.

Однако он продолжал жить в сыновьях, в ребенке, которого она носила под сердцем. Продолжал и после смерти беседовать с ней о жизни.

Не происходит ли то же самое с пламенем жизни, может, оно не умирает, а лишь приобретает иной облик и дает новый толчок всему живому в лесу и на пашне, как утверждают старики? Или оно разгорается в новом месте, когда угасает на земле. Там, где она снова встретится с Эльвиром в Фолкванге или в Гимле? Как говорит древнее учение, люди, любящие друг друга, должны встретиться после смерти в Фолкванге, в чертогах Фрейра.

Эльвир много говорил о любви, но это была любовь иного рода. И он утверждал: Бог — есть любовь.

А сейчас ее принуждают встать на колени перед Богом короля Олава, перед Богом, именем которого король заставляет своих людей убивать и уродовать им подобных.

«Эльвир, — прошептала она, сомкнув глаза, зажав уши руками, — если существует потусторонняя жизнь, если где-нибудь ты ждешь меня, если можешь услышать меня, помоги мне».

И она вспомнила, как давным-давно, еще до сражения под Несьяром, Эльвир сказал ей: «Если мне не суждено будет вернуться, то все твое богатство, все что ты мне дала…»

Постепенно она начала осознавать, что он имел в виду. И подлинность существовавших между ними чувств, их завершенность, стали сладостным воспоминанием в ее скорби.

«Многое одновременно приносит и радость, и горе», — сказал он однажды.

Эльвир говорил много. Кое-что из сказанного им она не понимала.

Пока она лежала и пыталась вспомнить, о чем он рассказывал, она поняла, как много переняла от него, впитала его мысли. Поняла, что это может стать для нее защитой, она обязана попытаться лучше все понять и передать это сыновьям, как он завещал.

Сигрид должна была отоспаться и сама не знала, как долго спала. Последние сутки прошли в непрерывном сне. Кальв Арнисон сидел на скамье рядом с ней и улыбался, когда она проснулась и села.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

Она оглядела кухню и ответила не сразу. В эти дни люди к ней относились любезно и тепло. Она понимала, что это происходит из-за того, что она вновь станет хозяйкой Эгга и выходит замуж за королевского лендмана. Сигрид чувствовала, что силы возвращаются к ней; до нее дошло, что после отъезда из Мэрина она не притрагивалась к работе.

Она бросила взгляд на Кальва Арнисона. Выглядел он, во всяком случае, приятным; не похож на своего брата Финна ни характером, ни внешностью, подумала она. Она посмотрела в его спокойные глаза, скользнула взглядом по простым, слегка грубым чертам лица и почувствовала искренность в его словах, когда он сказал, что не хочет ей ничего плохого. Может случиться и так, что возврат в Эгга вместе с ним не будет для нее столь болезненным, если не ожидать от него слишком многого.

Она положила свою руку на его, и сказала:

— Намного лучше. — И добавила, назвав его по имени: — Благодарю тебя, Кальв, за все, что ты сделал для меня.

Глаза его засветились, и, когда он обеими руками схватил ее за руки, она улыбнулась ему.

— Никогда еще я не видел твоей улыбки, — сказал он и, вспомнив, добавил: — У меня для тебя подарок. — Кальв вытащил из кармана кожаный мешочек и протянул ей, и, когда Сигрид развязала его, в ее ладони высыпались пряжки и цепочки. Она не могла вымолвить и слова. Это были ее украшения, которые король отнял у нее на глазах у всех и раздал в Мэрине своим приближенным.

— Где? — произнесла она.

Он сидел и напряженно смотрел на нее.

— Я узнал, у кого они, и отобрал, — сказал он.

Она снова посмотрела на украшения. Многие из них вызвали у нее воспоминания. Вот эту золотую пряжку ей подарила Тора осенью, когда она вышла замуж за Эльвира. Это янтарное ожерелье ей преподнес Эльвир в первую годовщину их свадьбы.

Хотя она была рада получить свои вещи обратно, все же с его стороны было бы разумнее подарить ей что-нибудь другое. Встретив его взгляд, она не знала, что ей сказать или сделать. Но обманывать его она не могла.

Она ничего не сказала, только взяла его руку и на секунду приложила к своей щеке. Он внезапно сделал глубокий вдох.

— Сигрид, — прошептал он. И она увидела в его глазах стремление прижать ее к себе. Она же испытывала желание отодвинуться от него; сделать это ей было легко, ибо в кухне было много народу. Она сжалась при мысли о том, что через некоторое время они будут супругами.

Он понял, о чем она подумала, ибо в глазах его потух огонек, и заговорил о другом.

— Что ты сказала вчера Йону священнику? — спросил он. — Он совершенно сбит с толку; он говорил, что рассказал о тебе епископу, и Гримкелль выразил желание встретиться с тобой, как только ты придешь в себя.

Сигрид попыталась вспомнить разговор со священником, и у нее появилось чувство, что она наговорила лишнего.

— Я бредила, — сказала она. — И ничего не помню. Он что-нибудь рассказывал?

— Ничего, кроме того, что ты о христианстве знаешь больше, чем любой другой язычник, которых он встречал. Даже больше многих, именующих себя христианами. — Он немного помолчал, а затем спросил: — Ты сказала правду королю, что Эльвир был крещен?