Холера (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич. Страница 18

Холера фыркнула, приглаживая обожженные волосы. Каррион может быть опаснее черной чумы, но она, кажется, настолько презирает все живое, что лишний раз старается не покидать своих покоев, даром что исполняет роль капеллана. Укрыться от ее взгляда будет не тяжело.

А вот Гаста…

Холера зло рванула себя за челку. Попасться Гасте все равно, что угодить в пасть голодной акуле. Она и раньше была не сахарная, характером напоминающая склочную уличную гарпию, норовящую чуть что впиться в волосы, но как только заполучила сан сестры-квартирмейстера, сделалась совсем невыносима. Сперва она в самом деле занималась лишь хозяйством ковена, безжалостно третируя Кандиду, Шкуру и Шустру, однако не пытаясь заходить на территорию других старших. Следила за добром, вела учет общей казне, распоряжалась по хозяйству, словом, делала то, что полагается делать квартирмейстеру. Однако права, должно быть, старая саксонская поговорка о том, что в доме, из которого ушел хозяин, новым хозяином станет мышь. Пользуясь извечным отсутствием Вариоллы и равнодушием Каррион, Гаста мал-помалу стала выбирать слабину тех веревочек, которые оказались в ее хватке. И выбирала до тех пор, пока ведьмы ковена не обнаружили, что веревочки эти давно оплели все живое в Малом Замке, сделавшись не то тугими струнами клавесина, исполняющего нужную Гасте мелодию, не то шнурками, на которых пляшут ярмарочные куклы.

В роду у Гасты не было чародеев, она вышла из семьи бедных баварских крестьян, оттого в вопросах ведьминской чести смыслила не больше, чем вареный петух в арифметике. Однако, как и все крестьяне, рыжая сука живо смекнула главное — неважно, у кого титул пышнее, важно, у кого в руках кнут. Свой собственный она всегда держала в готовности и старалась использовать по меньшей мере пару раз в неделю.

Полгода назад эта медноволосая курва обнаружила тайник, который Холера устроила у себя под кроватью. Тайник был небольшой, но скрывал в себе много интересных вещей, среди которых подшивка старых журналов была, пожалуй, не самой примечательной находкой.

Холера обычно была равнодушна к порнографии, процесс соития интересовал ее куда больше в своем физическом воплощении, чем в виде скверных гравюр, зачастую страдающих многочисленными условностями. «Распутный Пан лобызает едва распустившиеся лилии». «Приаповы муки». «Избиение сабинянок». Пффф! Однако некоторые любопытные образцы, обнаруженные ею в Гугенотском Квартале, она сохраняла, руководствуясь даже не похотью, а почти медицинским интересом. Именно в них Гаста тем же вечером ткнула ее носом, поинтересовавшись с нескрываемым злорадством, не из этих ли гримуаров уважаемая мейстерин черпает свои познания в ведьминском искусстве и не встречала ли она там, часом, иллюстраций по алхимии, за незнание которой мейстер Голем на следующем же экзамене приколотит ее шкуру к парте? Холера в ответ окрысилась. Больно было видеть свои вещи, разложенные в нарочито вызывающей композиции посреди зала Малого Замка. Больно было смотреть на торжествующую рыжую суку. Почти так же больно, как разорванное ухо. «Не встречала! — огрызнулась она, — Зато встречала твою матушку аж в четырех разных позах!»

Расплата была жестокой и страшной. Гаста сперва сама славно размяла кулаки, по-крестьянски крепкие и похожие на маленькие жернова, а устав, приказала Гаргулье отделать ее до кровавых соплей. Гаргулья не любила таких приказов, но ослушаться сестру-квартирмейстера не посмела. Обработала так, что Холера еще трое суток лежала мешком, не в силах подняться, а кровавых сгустков в ее ночном горшке было столько, что хватило бы для призыва доброй дюжины демонов.

Но она встала. Как встала сейчас из лужи, грязная, взъерошенная и опаленная пламенем ада. Как вставала за последние три года бесчисленное множество раз, подвывая от боли или не чувствуя ног после случки, вставала, чтоб продемонстрировать всему окружающему блядскому миру свою ослепительную улыбку.

В этот раз улыбка может основательно потускнуть, мрачно подумала Холера, если Гаста докопается до сути. Это уже не просто мелкие шалости, за которые полагается приличная порка, не интрижки и не хулиганские выходки крошки Холли, к которым привыкли обитатели Малого Замка. Ее бегство желание спасти свою тощую задницу, естественное для всякой ведьмы, можно расценивать как куда более страшное преступление, направленное против чести ковена. А уж тут…

Спустит шкуру, угрюмо подумала Холера, ощущая отвратительный зуд между лопаток, точно на спине уже прорастали рубцы. И ладно бы еще это. Шкура, в конце концов, зарастет, а к шрамам ей не привыкать, ее тело и так украшает множество шрамов, подчас в самых неожиданных местах. Беда в том, что, удовлетворив собственную ярость, Гаста отдаст ее на расправу Каррион или самой Вариолле. И вот тогда все сделается по-настоящему скверно. Настолько, что она, чего доброго, сама попросит Марбаса сжечь ее живьем…

Нет, в Малый Замок сейчас никак нельзя, решила Холера. По крайней мере, не при свете дня. Нужно дождаться вечера. Вечером Гаста часто отправляется в город, побросать кости в «Дохлую овцу» или «Нигредо». Значит, можно будет свистнуть Кандиде, чтоб тихонько отперла дверь черного хода. Конечно, Кандида может испугаться, за такие фокусы ей не раз грозилась вырвать потроха Шустра, воображающая себя старшей над прислугой, да и Шкура, ненавидящая весь мир, но куда ей деваться, Кандиде…

Холера удовлетворенно кивнула собственному отражению в окне, и то, как будто, сверкнуло глазами в ответ, уже не такое жалкое и помятое, как минутой раньше. Значит, решено. Дождаться темноты и лишь потом вернуться в Малый Замок.

Потерев оцарапанный подбородок послюнявленным пальцем, она попыталась определить положение солнца в густой завесе тумана. Конечно, на ратуше имелись часы, огромный, управляемый невесть какими чарами башенный механизм, но Холера не умела разбираться в их показаниях. Солнце, как будто, висело высоко и не спешило клониться к закату. Это означало, до темноты еще несколько часов, которые ей предстоит чем-то занять.

Ха! Уж это никогда не казалось ей проблемой. Старый добрый Брокк, быть может, и не был самым большим городом к югу от Магдебурга, однако мог предложить всякому желающему немалый список развлечений исходя из степени его порочности, богатства и фантазии. А уж в прейскуранте его Холера за последние три года научилась разбираться в совершенстве.

В первую очередь она, конечно, подумала о «Котле». Было бы славно завалиться в старый добрый «Хексенкессель», содрать с себя мокрый грязный колет, потребовать горячего вина с беленой, а еще ветчины и сыра. И пусть вино окажется дрянным, а сыр с каменной коркой, она все равно ощутит вкус жизни так же ярко, как ужинающая на серебре графиня. И плевать, если там соберется весь блядский «Вольфсангель» в полном составе! Пусть хоть все зубы себе изотрут, скрежеща, под сводами «Хексенкесселя» запрещены все разногласия между ковенами.

Только вот…

Холера, мрачнея, ощупала наличные монеты. Грубой чеканки, тяжелого металла, они легко определялись сквозь ткань висящего на ремне кошеля. Одна маленькая и две больших. Это означало гульден и два гроша. Не самая маленькая сумма из всех, что бывали в ее кошеле, иногда тому приходилось болтаться пустым, как гульфику у оскопленного, но определенно недостаточная для того, чтоб славно провести время в «Котле» до темноты.

Может, вместо этого направить стопы в Гугенотский Квартал? Холера не имела ни малейшего представления о том, кто такие гугеноты, зато имела хорошее представление о Квартале, его жителях и обычаях. Чтоб славно поразвлечься в Квартале не требуется серебро, но определенно требуется крепкий желудок, нравы там зачастую царят самые разнузданные. Холера вздохнула, потерев отметину от хлыста. В другой день она не раздумывая направилась бы в Квартал, а то и провела там добрую половину ночи, но сейчас… Исхлестанное и измочаленное тело не желало развлечений, оно требовало покоя, чтобы восстановить силы. Усталость не лучшая спутница для похоти, как грязь не лучшая специя для мяса.