Оставшийся в живых - Герберт Джеймс. Страница 13

Келлер встал и быстро подошел к серванту. Он взял фотографию Кэти и спросил:

– Вы видели это лицо среди тех, других?

Хоббс пристально посмотрел на фотографию, сузившиеся от напряжения глаза говорили о крайней степени сосредоточенности. Наконец он ответил:

– Нет, не думаю, что видел ее. Я обратил внимание на эту фотографию, как только вошел в комнату, но она не вызвала у меня никаких ассоциаций. Мне кажется, ее среди них не было.

– Так вот, если то, что вы рассказали – правда, она должна была быть там. Она тоже погибла в той катастрофе! – теперь Келлер разозлился, вновь усомнившись в правдивости медиума.

Хоббс поднял руку, как бы желая успокоить его.

– Видите ли, мистер Келлер, эти лица – чаще всего размытые, очень редко отчетливые. Но их так много. На этом этапе я просто не могу сказать, была ли она среди них или нет. К тому же, возможно, она, как и некоторые другие, спокойно перешла в иной мир, оставив здесь этих несчастных.

Келлер с тоской посмотрел па фотографию Кэти, затем снова поставил ее на сервант. Его настроение резко переменилось и, обернувшись к медиуму, он сказал с явной неприязнью:

– Это зашло слишком далеко. Я полагаю, сейчас вам лучше уйти.

– Чего вы боитесь? – Вопрос прозвучал прямо и недвусмысленно.

– Что вы имеете в виду?

– Вы что, боитесь, что ответственность за катастрофу лежит в какой-то степени и на вас? Может быть, из-за вашей ссоры с капитаном Роганом вы допустили какую-то ошибку, приведшую к несчастью. Вы боитесь, что это обнаружится?

– Убирайтесь, – сказал Келлер, едва сдерживая ярость.

– Хорошо, я уйду. Но вы, пожалуйста, подумайте вот над чем. Ни вы, ни они не обретете покоя, пока не будет найден ответ. Но я в тревоге, мистер Келлер, и в очень большой тревоге. Видите ли, что-то еще связано с этими духами, что-то очень странное. Что-то зловещее. Я боюсь того, что может случиться, если их не избавить от нынешних страданий.

Затем он записал свой адрес на мятом клочке бумаги, повернулся и вышел. Келлер вдруг почувствовал, что силы покидают его. Он разделся, устало дотащился до кровати, влез под одеяло и мгновенно заснул, погрузившись в окутанный мраком мир шепотов. И вот теперь он усиленно старался вспомнить этот сон, первый за многие дни, но все было напрасно; память отказывалась повиноваться ему.

Потушив сигарету и заправив постель, он прошел в ванную и ополоснул лицо холодной водой. Как был раздетый, не обращая внимания на холод, он отправился на кухню и приготовил себе крепкого черного кофе. Захватив чашку с собой, он прошел в гостиную, и тут взгляд его невольно упал на фотографию Кэти. И только сейчас он сообразил, что стоит совершенно раздетый. В летнее время они, бывало, часто ходили по квартире нагишом, испытывая удовольствие от вида обнаженных тел друг друга в их естественном состоянии; его – крепкого и тренированного и ее – пластичного и стройного, с длинными изящными ногами и маленькой, как у девочки, грудью. Они наслаждались чувством свободы, свободы общения друг с другом, а нагота обоих подчеркивала взаимную близость. Он прошел в спальню и набросил на себя халат.

Сидя за чашкой кофе, Келлер вдруг заметил на полу мятый клочок бумаги с адресом Хоббса, лежащий там, куда его накануне вечером сдуло с края стола порывом ветра, когда медиум, уходя, открыл дверь. Тогда Келлер не потрудился даже поднять его, поскольку не имел ни малейшего желания встречаться с Хоббсом снова. Теперь же, он поднял ее и тщательно разгладил на столе. Адрес был уимблдонский, и Келлер улыбнулся, мысленно представив себе маленького человечка из предместья, общающегося с духами из потустороннего мира. И все же именно заурядная внешность этого человечка придавала его рассказу видимость достоверности. Вот если бы Хоббс надел черный плащ и начал говорить выспренным экзальтированным тоном, вся история выглядела бы стопроцентным абсурдом, но его спокойная, немного застенчивая манера держаться придавала его словам даже какую-то авторитетность. Казалось, для него не имело значения, верят ему или нет. Он просто излагал факты. Единственное, что в нем было необычно, так это его глаза; Келлеру казалось, что их взгляд проникает до самых глубин его души. Но почему Хоббс выглядел таким озадаченным, когда Келлер открыл ему дверь? И как он узнал о стычке с Роганом?

Келлер все еще не мог вспомнить, когда же именно произошла эта ссора, однако понимая, насколько это важно, он отчаянно напрягал свою память. Но, как это обычно с ним случалось, когда дело касалось событий, связанных с авиакатастрофой, чем больше он старался сосредоточиться, тем упорнее ответ ускользал от него. Конечно, был один человек, который, возможно, мог бы знать ответ на этот вопрос – это Бет Роган. Хотя после всего, что между ними произошло, у него не было ни малейшего желания видеть ее, но он прекрасно понимал, что у него нет выбора. Он должен знать все.

Келлер сидел, потягивая кофе, а перед его мысленным взором отчетливо стоял образ Бет. В свои тридцать шесть лет она была все еще очень красива, зрелость только прибавила ей шарма. Как она воспримет его появление после того, как совсем недавно погиб ее муж? Будет ли она обвинять его так же, как и другие? Или обрадуется за него, что остался жив? С тех пор, как он видел ее в последний раз, прошло много времени, так что предугадать ее реакцию практически невозможно.

Кроме того, было еще нечто, что он должен сделать, и это имело отношение к гипотезе Харри Тьюсона относительно взрыва на борту самолета. Он знал, что Тьюсон часто делает неожиданные предположения о причинах такого рода происшествий и затем подбирает факты в подтверждение своих умозаключений. И в большинстве случаев, если не всегда, он оказывается прав. Если его предположение верно и на этот раз, то зачем кому-то понадобилось подкладывать эту бомбу? И как, черт возьми, ее удалось пронести на борт? Кроме того, ему надо достать список всех пассажиров, и он знал, кто сможет помочь ему в этом. Он понимал, что мог бы спокойно сидеть и ждать отчета Службы расследований аварий самолетов по делу об этой катастрофе, что, если только возникнет подозрение в том, что здесь дело пахнет диверсией, полиция предпримет все меры для расследования того, кем это было совершено и почему. Но на это уйдут месяцы. А у него было такое чувство, что отпущенное ему время уходит.

Глава 6

Преподобный Э. Н. Биддлстоун был крайне обеспокоен. Сгорбившись, опустив голову и засунув руки под мышки, он устало месил ногами осеннюю грязь, бредя по тропинке, бегущей вдоль края поля. В холодном воздухе раннего утра вырывавшееся из его груди дыхание быстро превращалось в маленькие заиндевелые облачка изморози. Со стороны могло показаться, что он внимательно смотрит себе под ноги, но на самом деле все его мысли были сосредоточены на более важных вещах. Главным предметом его беспокойства была перемена в жизни города, которая произошла со времени того ужасного несчастья.

Казалось, будто на Итон опустилась некая серая пелена; пелена уныния и страдания. Он считал это вполне естественным, после катастрофы такого масштаба, а тот факт, что большинство тел пришлось похоронить неподалеку от города в общей могиле, только способствовал установлению атмосферы всеобщего уныния. Лишь немногие погибшие, личность которых удалось установить, были переданы родственникам или друзьям по их требованию и нашли вечный покой в собственных фамильных могилах. Он был уверен, что со временем эта серая пелена рассеется, как только городу дадут возможность забыть случившееся, и все снова будет хорошо. Но он знал и то, что ему самому никогда не удастся забыть этой кошмарной ночи. Она была наполнена для него ужасами, которых местным жителям, к их счастью, не пришлось испытать. Он и его коллега из близлежащей католической церкви ходили среди изувеченных мертвых тел, исполняя последний скорбный обряд над погибшими, невольно отводя взгляд от искромсанных, лишь отдаленно напоминающих человеческие, останков, не в силах сдержать при сотворении молитв дикую рвоту, вызванную запахом горящих масла и плоти. Да, возможно, со временем увиденное потускнеет, но оно никогда не изгладится из его памяти; за одну ночь он узнал больше о бренности и недолговечности человеческого бытия, чем за все двадцать лет своей службы в качестве приходского священника.