Возвращение призраков - Герберт Джеймс. Страница 61

Фелан продолжал читать и нашел упоминание о сэре Френсисе Дэшвуде — это имя было ему знакомо. Сэр Френсис как будто был близким приятелем Локвуда. И вряд ли тут было что-либо удивительное. Ирландец знал, что в восемнадцатом веке Дэшвуд пользовался известностью в этих краях как оккультист и основатель нечестивого Клуба Адского Пламени — тайной организации, выполнявшей сатанинские ритуалы и устраивавшей аристократические оргии. Подходящий Друг и союзник для типа вроде Себастьяна Локвуда!

Видимо, в окне за алтарем проплыло облако и заслонило солнце, поскольку цвета на витраже померкли, стали тусклой мешаниной коричневого и серого. Фелан оглянулся посмотреть, что затенило окно, и обнаружил, что уже наступили сумерки.

Дневники и списки Себастьяна Локвуда занимали множество книг, но в последних почерк превратился в неразборчивые, загадочные каракули. Местами казалось, что скуарсон просто тыкал пером в бумагу, так как на листах оставались царапины и даже дыры, а многие слова были заляпаны кляксами. Неровные строчки пересекали текст, предложения часто не заканчивались, оставались непонятными, словно охваченный лихорадкой ум больше не мог переводить собственные мысли в слова. Фелану оставалось лишь заключить, что безумие, также как и бесчеловечная жестокость, передавалось Локвудам с генами.

Эти последние дневники вызвали у него прилив такого нового отвращения, что его буквально чуть не стошнило. Они описывали некрофилические склонности Себастьяна Локвуда. Как ни трудно было разобрать ставший совершенно неразборчивым почерк, Фелан быстро понял, что этот безумец, как и первый слитский Локвуд, проводил опыты над мертвецами с целью их оживления, но, в отличие от своего предка, Себастьян Локвуд пошел дальше и совокуплялся с трупами не только взрослых мужчин и женщин, но и детей — здесь Фелана чуть не вырвало прямо на раскрытые страницы.

И хуже чтения слов было исходящее от них ощущение. Ирландец старался закрыть свой мозг от страшных образов, но они вторгались и распространялись, как зараза, вытесняя все остальное. Перед Феланом вставали ужасные, отвратительные картины, вызывающие позывы рвоты в животе и конвульсии тела. Он встал на ноги, дневник соскользнул на пол придела и остался лежать среди разбросанных бумаг.

Ирландец не выкрикнул, а вслух прошептал свое возмущение, но свистящий шепот эхом разнесся под сводами придела. Чуть погодя Фелан покинул это место со всем его нечестивым содержимым.

Он стоял перед скромным алтарем; его потрясение, его гнев, его изнеможение, его отчаяние — все сговорилось, чтобы отнять у него решимость. Закончилась ли болезнь на Себастьяне, был ли он последним выродком среди Локвудов? Или грядет новое зло?

Сначала звук еле слышался, просто шорох камня по камню, и Фелан наклонил голову, не понимая, откуда он исходит.

В церкви совсем потемнело — неужели он так долго просидел здесь? — но никто сюда не входил, он бы непременно услышал. Ирландец взглянул на часы и поморгал, чтобы рассмотреть, который час. Это не помогло; он слишком долго вглядывался в едва различимые каракули, и взгляд затуманился от утомления. Он протянул руку к спинке передней скамьи, чтобы помочь себе встать, и когда пальцы ухватились за край, Фелану показалось, что тени вокруг вдруг стали непроницаемо черными. Так не могло быть. Ночь наступает постепенно — по крайней мере в этих широтах, — и тени должны подчиняться этому закону. Наверное, виной тому были утомленные старые глаза, слишком долго читавшие при скудном освещении и щурившиеся на неразборчивые каракули. Дело в этом. Но почему так холодно? Не просто прохладно, как обычно в каменных домах, несмотря на высокую температуру снаружи, а прямо-таки могильный холод, от которого мерзнут внутренности и коченеет спина.

Впрочем, в этом нет ничего нового, не так ли? Кое-где здесь он уже ощущал этот холод. В местах, где водятся призраки. В комнатах и домах, нуждающихся в изгнании нечистой силы.

И снова звук камня по камню. На этот раз громче. И дольше.

О, Спаситель! Фелан понял, откуда исходит звук.

Его спина окоченела, по ней пробежала дрожь к шее, волосы встали дыбом. «Ну, разве это не в лучших традициях? — спросил он сам себя. — Разве мышцы должны расслабляться в таких случаях? Кажется, они достаточно тверды, так что слава Богу, не замараю белье».

Он попытался улыбнуться, чтобы ободрить себя, и его губы растянулись в жалком подобии улыбки. Однако и оно сменилось гримасой, когда снова раздался звук камня по камню, словно каменная плита сдвигалась со своего основания.

— О, Спаситель... — теперь уже не про себя, а вслух прошептал мольбу ирландец.

Он уставился на открытый вход в маленький придел, где лежали останки сэра Гарета Локвуда.

О нет, это невозможно! Такое случается лишь в рассказах Эдгара Аллана По. Весь многолетний опыт аномальных и парапсихических исследований утверждал, что мертвецы — особенно куски высохшей кожи и костей — никогда не пытаются по собственной воле покинуть места своего упокоения. Может вернуться дух, но сами мертвецы никогда не встают и не ходят, не сдвигают огромные камни.

Звук прекратился.

И Фелан начал подниматься на ноги.

Это только кажется. Он сам запугал себя до безумия, читая эти проклятые дневники. Эти звуки лишь у него в воображении, как и темнота в церкви. Он позволил безумным писаниям повлиять на собственный ум.

А что теперь? Шарканье ног по полу? Возьми себя в руки, старый ты дурак!

По-прежнему глядя на вход в придел, Фелан чуть нагнулся за своей тростью. И начал пробираться вдоль скамьи к центральному нефу.

Конечно, померещилось, но какой смысл оставаться тут? Ночью здесь нечего делать. Это вовсе не оправдание, ему действительно нужно кое с кем повидаться.

Фелан не отрывал глаз от темноты — кромешной черноты -за входом в придел.

«Если простите мою невежливость, я, пожалуй, пойду», — повторял он про себя, будто, переведя все в беззаботное подшучивание, мог сделать явление нереальным.

Его снова охватила тошнота, на этот раз вызванная страхом, а не отвращением. Уже у самого конца скамьи он согнулся и, чтобы не упасть, схватился за спинку переднего сиденья и стоял так, согнувшись и давясь блевотиной, не желая осквернять храм Божий. Чтобы подтвердить, что это в самом деле храм Божий, Фелан осенил себя крестным знамением.

— ...Отца и Сына и Святого Духа, — бормотал он.

Дурнота приковала его к месту.

— Я сам все это придумал, — прошептал он. — Всему виной мой страх.

Тело там мертво, действительно мертво, и ничто на свете не может вернуть его к жизни.

— Действительно мертво, — повторил ирландец, на этот раз шепотом.

Он открыл свое сознание всем безумиям и зверствам этого дня, и вот результат: переутомился, перевозбудился, как говорит молодежь, до глюков.

Возьми себя в руки, мужик!

Фелан заставил себя выпрямиться. И увидел в черноте входа в придел какую-то тень. Как тень могла быть видна на фоне кромешной черноты — этого вопроса он себе не задавал; ему хотелось лишь поскорее уйти.

Тень двинулась, словно появившись из мантии собственной черноты, и ирландец споткнулся в нефе. Он отвернулся и направился к главному входу, скорее ковыляя, чем труся, но, по крайней мере, хоть как-то двигаясь. Если в спешке он немного утратил достоинство, то кто узнает об этом, кто видит? Никто кроме этого... этого... позади...

Вскоре он достиг промежутка между скамьями, — прохода, ведущего через неф к аркаде и двери в притвор за ней. Фелан почти бежал, стуча тростью по полу перед собой — это помогало держать равновесие. Неодолимо хотелось оглянуться через плечо, посмотреть, что же появилось из придела, но он не позволял себе обернуться. Если что-то следует за ним, то лучше не знать этого, лучше убраться отсюда как можно скорее. И вообще, мертвецы не ходят, так что и оборачиваться незачем, совершенно незачем.

Он шмыгнул мимо последней скамьи, по-прежнему отказываясь взглянуть назад, хотя... хотя... краем глаза заметил... что что-то... что что-то там действительно...