Оборотень (СИ) - Йонг Шарлотта. Страница 74

– Так будет лучше, моя дорогая. Сейчас я запечатаю и адресую это письмо, и вы отдадите его м-ру Феллоусу, для передачи посланнику.

Тем временем Анна могла несколько успокоиться. Окончив письмо, он поднял ночник и поднес его к стене со словами:

– Смотрите, – на шероховатом кирпиче было нацарапано: «Алис Лайл. 1685. Благодарю Господа за это убежище».

– Тюрьма леди Лайл! О, это ужасное предзнаменование!

– Я считаю это добрым напутствием даже и тому, кто не может, подобно ей, считать себя пострадавшим невинно, – сказал Чарльз. – Стучат… еще один поцелуй… мы скоро увидимся. Не оставайтесь долго в городе и лучше отдайте мне все свое время. Да, ведите ее домой, сэр Эдмонд; она должна отдохнуть перед поездкой. Бодритесь, моя дорогая, и не плачьте всю ночь; я уверен, что ваши мольбы перед Богом и людьми не пропадут даром.

Глава XXX

В "ВОЛШЕБНОМ ЦАРСТВЕ

Было февральское утро, когда Анна, с большою надеждою в сердце, села на лошадь позади слуги м-ра Феллоуса; такой способ езды был признан скорейшим. Она видела, как поднялось солнце за С-т-Катерин Гилем и глядела на серые туманы, еще наполнявшие долину Итчена, и на башни собора и коллегии, едва видневшиеся за ними. Выйдет ли когда ее собственная жизнь из окружавшего ее тумана! Мимо изгородей, белевших от мороза, они выехали на покатые равнины, уже начинавшие зеленеть на более высоких местах, куда падали лучи солнца, но еще белые внизу. Проезжая по узкому проходу между двумя холмами, над которым свесились ветви нескольких тисовых деревьев, они внезапно были окружены толпою всадников в черных масках. Ехавший с нею слуга был свален на землю ударом по голове в то время, как ее схватил кто-то, набросив платок на лицо.

– О, сэр, – закричала она, – отпустите меня! Я еду по делу жизни и смерти.

Наброшенным платком ей заткнули рот и несли ее некоторое время; когда произошла остановка, она освободила свой рот от душившего ее платка и смогла произнести:

– Возьмите все, только отпустите меня! – и она стала искать деньги, которыми снабдил ее на дорогу сэр Филипп, и часы, подарок бывшего короля.

– Нам ничего не нужно, кроме вас самой, – отвечал какой-то голос. – Не бойтесь, вам ничего не сделают: но вы должны следовать за нами.

После того ей связали руки и завязали глаза; когда она закричала:

– М-р Феллоус! О! где вы? – ей ответили:

– Никакого вреда не сделано попу; его освободит первый проезжий. Нам нужны только вы. Теперь я должен предупредить вас, потому что мы не желаем вас душить; крику вашего никто не услышит. В противном случае, мы должны будем заткнуть вам рот; так что вам лучше хранить молчание и никакого вреда вам не будет сделано.

Теперь, с вашего позволения, мистрис…

При этом ее подняли на лошадь и привязали поясом к всаднику, сидевшему впереди. Тут опять она стала молить отпустить ее, потому что всякая задержка ее грозила смертью человеку.

– Мы все это знаем, – был ответ. Отвечавший ей голос, судя по тону и произношению, видимо, принадлежал воспитанному человеку и потому все это казалось совершенно необъяснимым и наводило на нее еще больший страх. После того лошади быстро двинулись; она слышала звук копыт, и по их мягким ударам догадалась, что они ехали по дерну; она знала, что на много миль вокруг Порчестера тянулись равнины, держась которых можно было избежать всякой встречи. Она пробовала угадать по солнечному свету, проникавшему через повязку, в каком направлении они ехали, и ей показалось, что к югу. Все дальше и дальше, поляна, казалось, не имела конца. Она не могла судить о времени, но ей казалось, что полдень уже давно прошел, когда она услыхала прежний голос.

– Сейчас будет остановка, и мы пересадим вас на другую лошадь, мистрис; но опять предупреждаю вас, что наши здешние товарищи не обратят на ваши слова никакого внимания, и всякий крик и сопротивление только повредят вам. Потом, судя по звуку, почва под ними изменилась на более твердую, наконец, последовала остановка – послышались грубые голоса, ржанье и топот лошадей; и к ней подошел прежний ее похититель со словами:

– В этом проклятом месте ничего не достанешь; приходится выбирать между плохим пивом и молоком, Что вы предпочитаете?

Она должна была согласиться на это предложение и попросила немного молока; ее сняли при этом с лошади и вместе с молоком подали кусок грубого ячменного хлеба, причем послышался тот же голос;

– Я предложил бы вам ветчины, но она так отдает гарью, как будто сам Старый Ник коптил ее в своей печке.

Все это показывало, что она была окружена не грубыми людьми, но какой могла быть цель похищения бедной, зависимой девушки? Уж не захватили ли ее по ошибке вместо какой-нибудь богатой наследницы. В ней промелькнула такая надежда, и она спросила:

– Сэр, знаете ли вы что я – Анна Вудфорд бедная девушка, бесприданница…

– Мне известно это, мистрис, – был ответ, – Позвольте мне опять подсадить вас?

Ее опять посадили позади одного из всадников, привязав к нему кушаком, и они опять поехали по более крепкой почве и временами, как ей казалось, между кустарником. Опять потянулось то же бесконечное пространство, потом опять дерн и, наконец, ей послышался шум моря.

Другая остановка; опять ее сняли с лошади, но не надолго, и потом они поехали по воде. «Осторожнее!» – послышался голос. Чья-то рука, видимо, принадлежавшая джентльмену, поддержала ее, и скоро ее ноги почувствовали под собою доски – дно лодки; ее посадили на низкую скамью. Опустив за борт руку, она почувствовала плеск воды и по вкусу узнала, что эго была соленая вода.

– О, сэр, куда вы везете меня? – воскликнула она, когда отваливала лодка.

– Это вы скоро узнаете, – отвечали ей.

Ей вежливо опять была предложена еда, и она не отказалась; помня, что при упадке сил может только увеличиться грозившая ей опасность.

После того как они отъехали от берега, вместе с плеском весел она слышала звуки еды и грубые голоса. Раздавалась команда по-французски и слышались слова еще какого-то неизвестного языка. Наступала ночь; что они сделают с ней? А судьба Чарльза зависела от нее!..

Но, несмотря на испытываемые ею ужас и беспокойство, она так устала, что заснула и потеряла счет времени; ее разбудили сильные колебания лодки и голос команды. В первый раз в жизни она почувствовала мучения морской болезни; она не сознавала, как долго все это продолжалось; привязанная к скамье, она чувствовала только одно желание – потонуть и успокоиться, хотя временами ей приходила в голову смутная мысль о каком-то важном деле, – она уж не помнила о каком, – которое она должна исполнить прежде, чем умереть.

Слышались громкие голоса команды, проклятия, ругательства по-французски и по-английски и на каком-то еще другом языке.

Она смутно поняла, свет берегу указывал им место высадки, но сомнительно, чтобы они могли попасть туда.

– Развяжите ей глаза, – сказал кто-то, – пусть она хлопочет сама о себе.

– Не надо.

После этого налетела волна, лодка встала почти вертикально и моментально погрузилась, кто-то упал на нее и сильно ушиб; вторая страшная волна, потом тишина; удерживавшая ее веревка была развязана; лодка скреблась о дно: видимо, ее втаскивали на берег. Потом ее взяли на руки, как ребенка, и некоторое расстояние пронесли по воде; затем опять показался свет, она была в доме, ее посадили в кресло, к теплу у огня, среди говора нескольких голосов, затихших, когда упала ее повязка. Свет ослепил ее, голова ее кружилась; она чувствовала такую слабость, что все предметы завертелись перед нею, – и тут повторилось старое видение. Пред нею стоял Перегрин Окшот. Она закрыла глаза и откинулась на спинку кресел.

– Выпейте это; вам будет лучше. – К ее губам поднесли рюмку и она сделала несколько глотков, и это оживило ее; она опять открыла глаза и при ослепительном свете, в богато убранной комнате, увидела ту же фигуру, стоявшую около нее, с рюмкой в руке.

– О! – вскрикнула она. – Вы живы?