Только она (СИ) - Елена Спирина. Страница 24

Разбудил меня Даня. На которого я даже смотреть не могла. Но он не позволил мне капризничать, поднял на руки, подхватил мои туфли и, попрощавшись с Васей и, не понятно откуда взявшимся, Антоном, вышел из квартиры. Усадил в свою машину и повез домой. Молча.

Несколько раз он открывал окно и закуривал. Я поняла, что он нервничает. Приехав к дому, я не сделала не одного движения, чтоб выйти из машины.

— Пойдем. Нужно отдохнуть. — повернулся ко мне парень.

— Я не пойду. Не хочу.

— Родителей дома нет, они в больнице. Вике плохо стало и отец вызвал скорую. — он сразу понял причину моего не желания идти домой.

— Ладно, — закусив губу, вышла из машины и потопала к двери. Из последних сил сдерживала себя, чтоб вновь не спуститься в истерику и Дане в очередной раз не пришлось меня успокаивать.

Ушла к себе в комнату, сходила в душ, перебарывая в себе желание позвонить маме и спросить, как она, почему сама не звонит. Почему молчала?

Легла в постель вновь со слезами на глазах. Минут через десять, через ванную комнату ко мне заходит Даня, ложиться рядом со мной на кровать, укрывается одеялом, обнимает так крепко, что становится трудно дышать, но я не сопротивляюсь, потому что одиночество убивает. И начинает говорить.

— Я узнал это в тот же день, что и мой отец, что и Вика. Точнее, она догадывалась и ранее, что что-то не то, да и как говорил батя, у нее наследственность к онкологии. Это было в тот день, когда мы с тобой поехали их искать. Твоя мама… она не позволила делать какие-то манипуляции, чтоб продлить себе жизнь. Объяснила тем, что может не выдержать сердце и в итоге именно оно станет тем,… в общем, не выдержит оно и все тут. — Ему было очень тяжело такое говорить. Его голос дрожал, он подбирал слова, как мог. О том, что у мамы порог сердца я, конечно, знала, она наблюдалась у кардиолога. — Отец тогда меня так напугал, что если не станет Виктории, и ты… ты можешь уйти от нас. Оставить, вернуться к отцу или… да куда угодно, лишь бы не в доме, где… не стало…

Даниил замолчал, тяжело вздохнув.

— Прости меня, Ада. Прости, я пообещал, что не расскажу. Прости. Я тоже боялся за твою реакцию. Прости меня. — шептал он, гладя меня по волосам и убирая слезы с щек, которые не спрашивая разрешения, так и катились по лицу.

Я лишь кивнуть смогла и вцепилась в Шторминского — младшего мертвой хваткой, так и уснув в тот вечер. А на утро попросила отвезти меня в больницу. Мама пребывала в искусственной коме. Врачи испугались за ее состояние, и решено было ввести ее в сон на насколько дней. Дядя Саша просил прощения, уговаривал, упрашивал, пытался показать, что не все так страшно,… но я уже не верила. Не верила никому.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Через пять дней маму вывели из комы, но запретили покидать больницу. Я понимала, что она переживает из-за меня, но никак не могла себя пересилить. У Александра Сергеевича появилось больше седины. Даниил забросил универ, хотя я не покидала дом, пока не закончу учебу, и в это время меня сторожить было не нужно.

Сегодня маму выписывают домой. Я вышла из кафе и хотела подняться наверх к ее палате, когда меня нечаянно кто-то задел. Я уже хотела извиниться, как услышала до боли знакомый голос.

— Адель?

— Папа?

Я чуть в обморок не упала. Мы не виделись с ним два года. Он не звонил, не писал, не пытался встретиться. И сейчас он стоит здесь, передо мной. Сильно постаревший, но такой… родной.

— Папа, — прошептала я и бросилась в его объятия, заревела, как пятилетняя девочка.

— Ну, что ты? Что ты здесь вообще делаешь? — спросил он, гладя меня по спине.

— Мама, мама болеет, — проревела я.

— Что случилось? Что-то серьезное? — нахмурился отец.

— Да. Папа. Она умрет, понимаешь, умрет. У нее рак, папа. Я так боюсь. Так боюсь остаться без нее.

— Ну, что ты, что ты. У тебя есть я, Ада. Я, твой папа. Я так скучал.

— Почему ты не появлялся? — продолжая плакать, спрашивала я.

— Не мог. Мне запретили в суде.

— Но, мама…

— Мама могла и перепутать что-то, она так была зла на меня. Я знаю, я виноват. Прости меня. Если все так… все так плохо… давай ты поедешь ко мне жить. Все лучше, чем в чужом доме, с чужими тебе людьми…

Эти слова меня будто отрезвили. В чужом доме, чужие люди. Но Даня мне не чужой. И дядя Саша не чужой. И маму выпишут сейчас. Что я вообще делаю?

Отпрянула от отца и мне показалось, что в его взгляде промелькнуло раздражение. Но скорее всего, показалось, потому что сейчас его глаза излучали лишь грусть.

— Я… — замялась, оглянулась. Нужно бежать. — Я пойду. К маме. Рада была встретиться.

Только обогнула папу и увидела идущего по коридору Даню. Увидев меня, он прибавил шаг и, схватив в охапку, накинулся на меня с упреком.

— Ты из-за этого не хотела, чтоб я с тобой шел, чтоб поплакать посидеть? — взвился он.

— Не начинай. Пойдем. — огрызнулась я впервые в жизни, наверное.

Почему-то сейчас меня трясло от страха, только не понятно, почему я так напугана. Почему встреча с отцом меня так напугала.

Я пыталась выкинуть из головы то, что произошло в клинике. Мама уже неделю находилась дома. Переборов себя, я пошла на контакт. Помню, как в один день я долго плакала на ее плече, умоляя меня не оставлять и обвиняя, что молчала. Дядя Саша по большей части отмалчивался, но заметив, однажды, мои слезы, которые я пыталась скрыть за утренней чашкой чая, подошел и крепко обняв, прошептал.

— Я тоже боюсь, очень. Но мы справимся. Мы сможем, Бэмби.

Да, справимся. Обязательно. Но тогда я почему-то вспомнила слова папы. Его предложение поехать к нему, ведь он мой родной человек. Мой папа. Вот только, как я там буду? Дядя Саша для меня стал отчимом. Он за все то время, что находимся у него, уделял мне и моим проблемам больше времени, чем родной отец за тринадцать лет.

У Дани просила прощения. Я не права была. Он бросил все. Работу, учебу, круг своего общение. Все ради меня. А я отмалчивалась или вообще, как тогда, огрызалась. Мне было так стыдно.

Но… он не бросил меня. Терпел, закрывал глаза, молча проглатывал и ждал… ждал того момента, когда меня прорвет и я, наконец, скину эту корку льда с себя.

Послезавтра Новый год. Мы нарядили елку, украсили окна в доме гирляндами и снежинками. На улице так же мигали огоньки, украшая тропинку, засаженную туями. Я знала, что все это для меня. Потому что именно таким я видела Новый год. И именно такого мы не могли позволить себе прежде.

Я поняла для себя, что сейчас нужно жить настоящим, в любом случае. Так проще для меня и для окружающих. И я ни в коем случае не собиралась портить праздник моим близким. Тем более маме.

Мы отмечали вчетвером. Родители и мы с Даней. Приготовили стол. Смотрели «Голубой Огонек», слушали поздравления президента, загадывали желания на бумажках, сжигали и выпивали шампанское с пеплом. Мне пришлось хуже всех, пепла в моем бокале было больше алкоголя. Хотя потом Даня откуда-то достал детское шампанское, на что я обиделась, а родители рассмеялись.

Мама и дядя Саша просидели не долго, маме еще нельзя было с кровати вставать. Даня же предложил мне ехать на каток. И почти два часа мы провели на коньках. Это было хорошее празднование Нового года. Наутро на телефоне я нашла сообщение от папы.

«С Новым годом, Ада. Желаю тебе счастья. Я скучаю».

Господи, какое счастье? Неужели он не помнит, что мама болеет. Или ему настолько все равно?

Через час Даня утащил меня к елке, где стояли наши подарки. Их было много и чего там только не было. Только шесть разных шоколадных подарков. Большой Дед Мороз из шоколада в фольге. Все возможные сувениры, что-то из одежды, мягкие игрушки, новые наушники и различные аксессуары. Мешок мандаринов.

Мы остановились напротив камина в большом холле, как раз около елки, Даня принес мне горячий шоколад, себе кофе.

Смеялись и шутили. Поедали мандарины. Играли с Малышом, которому «Дед Мороз» подарил красивый домик-горку, со стеной-царапкой. Ошейник со стразами и красивый бантик… розовый.