(не)жена для бандита (СИ) - Колесникова Вероника. Страница 8

Я киваю.

— Олег был послан Вильдановым. Он работал и на него, и на тебя, — при этих словах вскидываю глаза на дядю, которого мы все называем так потому, что наименование крестного отца ему не нравится. — Спрашиваешь себя, откуда я знаю? — он снисходительно ухмыляется. — Все просто. У меня тоже есть свои перебежчики.

Он выпрямляется в кресле, расправляет плечи и выдыхает, будто бы закончил с трудной частью работы.

— Так что отзывай своих бугаев из охранного агентства, нечего им город пугать расспросами об Олеге, черт с ним. И с докторшей своей тоже заканчивай. Давай, мой мальчик, ты все сделаешь верно…

Я встаю, жму ему руку, прощаясь. Снова чувствую аромат его туалетной воды, и морщусь — мне она не нравится. Слишком сильный, приторный, берущий за горло запах. Он не отпускает даже тогда, когда ты покинешь общество дяди, будто бы напоминая о том, что он всегда и везде незримо будет присутствовать рядом, обволакивая своим вниманием. Что ты ничего не сможешь сделать без того, чтобы он не узнал, без того, чтобы не оценил твой поступок и не сделал одному ему понятные выводы.

Только я подхожу к двери, раздается стук.

Распахиваю ее, и на пороге появляется Иван.

— Дамир Рустамович, — он поправляет воротник своего белого врачебного халата и смотрит мимо меня — явно выражая недовольство моим решением, моей просьбой стереть из анналов нашей современной клиники медицины данные Наташи. — Я с рабочим вопросом.

— Заходи, — кивает он ему и переводит вопросительный взгляд на меня, мол: чего ты ждешь? Но мои ноги будто приросли к месту — предчувствие шепчет о том, что нужно задержаться, узнать, о чем будет идти речь. И я, как всегда, слушаю его, ведь привыкнув доверять себе больше, чем другим, иначе поступить уже не можешь.

Разворачиваюсь, встаю рядом с дверью и складываю руки на груди — стандартная поза охранника, и к моей персоне сразу же теряется интерес, только дядя, конечно же, делает себе пометку в своем мозгу — думает проверить потом мои дела.

— Я к вам по поводу операции мальчика, с раком крови. — Он выкладывает бумаги к дяде на стол, а тот следит за этим лениво, будто бы витая мыслями совсем в другом месте.

9

Работа директором клиники — это отличное прикрытие для него. Если дон Карлеоне однажды создал сеть прачечных, чтобы отмывать деньги, Дамир Рустамович создал сеть клиник. В самой большой, с современным оборудованием, работает сам, контролируя отсюда, как паук, всю свою паутину: строительную компанию, трубопрокатный завод, и еще кое-что, о чем вслух говорить не следует, только при закрытых дверях.

Со стороны к нему не подкопаться, не поймать, не навредить. Охрана — самая лучшая, физически подготовленные парни, хоть сейчас по одиночке на толпу вооруженных террористов. Финансовые документы — тоже в полном соответствии с законом, на него работают самые лучшие финансовые спецы, да и он сам гениально подкован в стратегическом плане.

— Дима, мальчик, четыре года. — Дядя кивает, будто бы вспомнив, о чем идет речь, и я собираюсь уходить — видно, мне тут делать нечего, это врачебно-управленческие дела. — Вы дали добро на то, чтобы закупить донорские клетки для мальчика за наш счет и дали задание договориться с клиникой о бесплатной операции. Все сделано, осталось только перевести нужную сумму, договоренности есть с двух сторон, дело пойдет буквально на дни, все в порядке.

Иван протягивает белый лист бумаги, покрытый черными буквами и цифрами. Дядя молча просматривает данные с совершенно отсутствующим лицом, ничего не говоря. И вдруг возвращает его Ивану.

— О том, что мы становимся спонсорами, договаривалась…Наталья…Михайловна…Я пообещал, что она сможет присутствовать на операции…

Я четко вижу, как при упоминании ее имени плечи Ивана сжимаются, он будто становится меньше, и я понимаю, что его внимание, сознание сосредоточено на моей фигуре. Мужчина воспринимает меня как причину того, что от девушки придется избавиться, и не просто осуждает меня за это, о нет. Он ненавидит меня, пылает такой чистой злобой, но она направлена не только на мою персону. Иван умный человек, и злится также на себя. За то, что ему приходится играть по нашим правилам, за то, что не может сказать слово поперек своему прямому начальнику — Дамиру Рустамовичу, потому что сам тогда однажды может пойти в расход и тогда даже крупиц памяти не соберешь по земле, но больше всего за то, что сам попал в эту ужасную паутину.

Дядя на его слова только чуть поднимает брови вверх. Шевелит губами, но не отвечает на невысказанную просьбу подчиненного: оставить Наташу в живых.

В кабинете растет тягучее молчание, настолько плотное, что через него едва-едва пробивается тиканье часов на стене рядом со мной. Иван подается вперед, боясь пропустить слово главного, а я вдруг замечаю, что сжимаю руки в кулаки, будто бы мне есть дело до какой-то там докторши с ее неуемным языком, жаждой жизни, рвущейся из самого нутра, пылающих глаз. Я снова вспоминаю, как ее заинтересованный взгляд скользил по моему обнаженному торсу в палате после того, как была сделана операция, зашиты ножевые швы, и по телу пробегают мурашки. Дыхание становится чаще, воздух толчками выходит из ноздрей, и все тело будто подбирается, как перед прыжком. Мне снова кажется, что еще немного, и я смогу ощутить великолепный, влекущий морозный аромат с нотками цветов, который исходит от нее, и, как только эта мысль проносится в моем мозгу, я тут же прихожу в себя.

Этого еще не хватало!

Расправляю плечи, резко выдыхаю, фокусирую взгляд на дяде, отгоняя ненужные и несвоевременные видения.

И тоже жду его решения. Вот только оно звучит совсем не так, как мы с Иваном ожидали…

— Нет, слишком большая сумма, — едва взмахнув пальцами в воздухе, он складывает руку в кулак и кладет ее на стол. Голос не изменился ни на йоту — значит, ему действительно все равно на всю эту историю, на этого мальчика, на работу своей врачебной и менеджерской команды.

— Помню, приходила она ко мне, эта доктор, — он немного приподнимает голову, глядя вверх, припоминая недавние события и его лицо принимает едва заметное мечтательное выражение. — Такая интересная девочка. Очень живая, умная, очень красивая…На каблуках. Знаю такой тип женщин: строят агрессивную внешнюю защиту, скрывая чересчур мягкую натуру. Именно такие становятся самыми лучшими любовницами, самыми верными женами…Но…

Мы замолкаем, и плечи у Ивана опускаются. Его надежды не оправдались, и я чувствую огромное сожаление, которое вдруг наваливается на мою душу, будто бы и мне тоже невероятно жаль, что Наташи больше не будет. Будто бы мое призрачное счастье, как красная птица удачи, фантомно блеснула своим огненным хвостом и скрылась в призрачной дали…

— Да, жаль, конечно, жаль эту девочку, — завершает дядя. — Но ничего не поделать. Все решено.

Он поднимает руку, расправляет пальцы и кладет ее на стол перед собой, давая понять, что этот разговор закончен, обсуждению не подлежит. Иван молча встает с кресла и проходит мимо меня. На его лице выделяются глаза — невидящие, почти слепые, как у человека, который только что получил смертный приговор.

Киваю на вопросительный взгляд дяди и выхожу за хирургом.

— Дай-ка мне свои бумаги, — спокойно вынимаю счета из рук заторможенного мужчины, который будто не осознает, что происходит. Я ударяю его по плечу, приводя в сознание и его взгляд проясняется. — Посмотрю.

Он дергается, будто бы я его пробил электрошоком, морщит нос, открывает рот, готовясь выплеснуть на меня весь свой яд, всю свою презрительную ненависть, горячую, как огонь, бурлящую кипятком. Я смотрю на него не мигая, в упор, мрачно и спокойно, и под этим взглядом он будто оседает, оплывает свечой.

— Я посмотрю, — киваю на бумаги в его руках и вижу, как она дрожит.

10

Черт. Дверь будто выкована из стали! Дергаю ее в последний раз, но ничего не происходит. Она только звенят замком, но сдвинуть с места ее, конечно же, не выходит. Ни сейчас, ни полчаса назад.