Бенито Муссолини - Хибберт Кристофер. Страница 34

«Так что же, Риббентроп, — спросил я, когда мы прогуливались в саду, — чего вы хотите? Польский коридор или Данциг?»

«Ни то ни другое. Теперь уже нет, — ответил он, бросив на меня холодный взгляд, отливавший металлическим блеском, — мы хотим войны!»

Риббентроп уклонился от того, чтобы намекнуть итальянцам, каким образом Германия намерена спровоцировать начало войны. «Все решения, — надменно заявил Риббентроп самоуверенным тоном, приводившим в бешенство его собеседников, и прибегнув к одной из тех метафор, которые превращают беседу в невыносимое занятие, — все еще надежно заперты на ключ в непробиваемой стальной груди фюрера». «Риббентроп отвергал любые возможные решения проблемы, которые могли бы удовлетворить Германию, но одновременно помогли бы избежать начала войны, — писал Чиано, — я уверен, что если бы Германии дали даже больше того, что она требовала, то все равно она бы не удержалась от нападения потому, что в немцев вселился демон разрушения. Временами наша беседа принимала весьма напряженный характер. Я не стеснялся выражать свои мысли в самой жесткой и откровенной форме. Но на Риббентропа это не действовало. Обстановка во время переговоров была просто ледяной и возникшая в наших отношениях прохлада соответствующим образом подействовала и на наших секретарей. Официальный обед прошел в полнейшем молчании… Мне стало понятно, как мало мы значили в глазах немцев».

Чиано получил новые доказательства своего умозаключения на следующий день, когда он отправился в Бергхоф на встречу с Гитлером. Фюрер был чрезвычайно любезен и дружелюбен, но он и не пытался скрывать, что любые предложения дуче ни в коей мере не повлияют на уже принятое им решение. Его стол был завален географическими картами, сам он был уже захвачен военными планами. Он заявил Чиано, как накануне и Риббентроп, что Франция и Англия не посмеют ввязаться в войну и добавил, что если даже это и произойдет, то «после захвата Польши (который предстоит в самое ближайшее время) Германия будет в состоянии разместить в боевой готовности вдоль Западной Стены сотню дивизий». Что же касается Италии, то ему «не потребуется обращаться к ней за поддержкой в соответствии с имеющимися обязательствами».

Чиано дали понять, что «для немцев союз с Италией означает только то, что противник будет обязан разместить на границах с ней некоторое число дивизий, тем самым несколько смягчив ситуацию на немецких военных фронтах… Их ни в малейшей степени не интересовало, какая именно судьба в конечном итоге постигнет Италию».

Это было поистине пророческое высказывание. Вернувшись в тот вечер в свой отель, Чиано распорядился выставить у своего самолета специальную охрану на тот случай, если немцы попытаются устроить Чиано аварию самолета; и когда к нему явился Аттолико, чтобы обсудить создавшееся положение, Чиано завел его в ванную комнату, надеясь, что там гестапо не сможет подслушать их беседу. Можно было подумать, что Чиано и немцы уже стали врагами.

Во время беседы Чиано с Гитлером в Бергхофе фюреру демонстративно вручили телеграмму. Чиано было позволено узнать, что телеграмма, направленная из Москвы, содержала согласие советского правительства принять немецкую делегацию для переговоров в Москве о пакте, который в конечном счете гарантировал бы поражение Польши и, обеспечив нейтралитет России, похоронил бы все надежды Франции и Англии на возможное содействие СССР в предотвращении дальнейшей экспансии Германии. Важность этого пакта и то значение, которое придавал ему Гитлер, не прошло мимо внимания Чиано. На следующий день он даже не стал затруднять себя дальнейшими спорами. Он лишь спросил, когда Гитлер собирается атаковать Польшу. Все дело, заверил его Гитлер, будет завершено к середине октября. 13 августа Чиано вернулся в Рим, питая «полнейшее отвращение к немцам, к их фюреру, к их методам решения проблем. Они предали нас и они лгут нам, — писал Чиано с необычной страстью, — они втягивают нас в авантюру, участвовать в которой мы не хотим и которая в состоянии скомпрометировать наш режим и в целом нашу страну. Итальянский народ отпрянет с ужасом в сторону, когда узнает об агрессии против Польши, и по всей вероятности захочет сражаться против немцев». «Стальной пакт» никогда не пользовался популярностью в Италии, а в результате акции против Польши его будут просто ненавидеть.

Его опасения полностью оправдались. Чиано более не считал, что дуче был прав, когда настаивал на том, чтобы Италия оставалась лояльной оси Берлин — Рим. В ванной комнате отеля в Зальцбурге Аттолико упрашивал Чиано, чтобы тот уговорил Муссолини отказаться от обязательств перед «Стальным пактом», учитывая высокомерие Гитлера и его одностороннее толкование сущности пакта. Но Чиано пока еще не был уверен, что Италия должна зайти так далеко. Однако когда он возвращался самолетом обратно в Рим, немецкое агентство «Deutsches Nachrichten» опубликовало коммюнике, утверждавшее, что встреча в Зальцбурге завершилась полным согласием Италии с позицией Германии и ее политическими устремлениями. А ведь Чиано в Зальцбурге специально просил не публиковать никакого коммюнике. И Риббентроп и Гитлер, они оба согласились с его просьбой. Публикация коммюнике стала для Чиано последней каплей. Он отправился к дуче и прямо заявил ему, что «немцы — предатели и мы не должны испытывать угрызений совести, отделавшись от них». «Безо всяких колебаний, — писал Чиано, — я делаю все возможное в моих силах, чтобы вызвать у дуче антигерманские настроения. В разговоре с ним я упомянул о том, как сильно пошатнулся в последнее время его авторитет и что он оказался в далеко не блестящей роли второй скрипки. И, наконец, я выложил ему на стол документы, подтверждавшие вероломную политику немцев по польскому вопросу. Альянс был основан на обещаниях, от которых немцы теперь открещиваются».

Немедленная реакция Муссолини как нельзя лучше соответствовала его характеру, подверженному постоянным сомнениям и склонному к внезапной перемене привязанностей. Подобные черты характера дуче в течение последующих десяти месяцев повергали его министров буквально в шоковое состояние. «Сначала он было согласился со мной, — вспоминал Чиано, — затем он вдруг сказал, что его честь не позволяет ему покинуть ряды немцев, находившихся на марше. В конце концов он заявил, что хотел бы заполучить свою долю завоеванных трофеев».

Нельзя сказать, что первая из трех составляющих его реакции — а именно, согласие со всеми высказанными Чиано антигерманскими аргументами — была неожиданной и необычной. Даже в те времена, когда он был готов безгранично выступать в поддержку своих союзников-немцев, он отваживался критиковать их так же сурово, как он критиковал англичан, да, в сущности, и самих итальянцев. «Немцы — всего лишь солдаты, а не истинные бойцы, — однажды заявил он с глубоким презрением, — дайте им вдоволь сосисок, пива, масла, да еще небольшую автомашину, и они будут готовы без зазрения совести воткнуть свои штыки в любой народ». Однако в присутствии немцев его сдержанное к ним отношение, казалось, мгновенно улетучивалось. Он выпячивал вперед свою массивную челюсть, вставал в позу, стремясь уподобиться несокрушимой гранитной скале и после того, как немцы покидали его кабинет, мог часами говорить, не скрывая своего восхищения, об «их воинственном духе», «их героической философии». Но затем следовала смена настроения и его вновь начинали одолевать сомнения в отношении союзников.

В течение всего августа 1939 года записи в дневнике Чиано красноречиво свидетельствуют о раздвоенности сознания Муссолини, постоянно путавшегося в принимаемых им противоречивых решениях. 14 августа дуче отказывался от действий, независимых от немцев, на следующий день он высказывает убеждение, что Италия «не должна слепо следовать за Германией», 16 августа «начинает искренне возмущаться поведением немцев в отношении Италии и лично его, дуче», через три дня у него происходит «обычная смена настроения» и его охватывает страх, что «Германия с небольшими затратами сможет провернуть хороший бизнес», в котором ему, дуче, уже не найдется места. 20 августа главный личный секретарь Муссолини Филиппо Анфузо телеграммой отзывает Чиано из Дураццо, где он находился с визитом, поскольку дуче неожиданно решил «любой ценой оказать поддержку Германии в конфликте, который вот-вот разразится». Чиано прилетел обратно в Рим, обнаружив, что Муссолини «упорно придерживается этой линии». Аттолико, который по собственной инициативе прибыл в Рим из Берлина, чтобы поддержать Чиано, также присутствовал при беседе последнего с дуче и покинул их «абсолютно разочарованным и огорченным». Но Чиано, знавший дуче гораздо лучше, все еще не потерял надежду и, действительно, на следующий день ему удалось убедить Муссолини вновь изменить принятое им решение. Дуче согласился с тем, чтобы Чиано обратился к Риббентропу с просьбой о встрече в Бреннере, где бы он смог вновь подтвердить позицию Италии как равноправного партнера оси Берлин — Рим.