Бенито Муссолини - Хибберт Кристофер. Страница 7

Но ничто не могло помочь ему. Как он сам признал, его судьба уже решена, и не было смысла пытаться быть услышанным людьми, которые были полны решимости отвергнуть все, что он говорил. С небольшой группой своих сторонников он покинул Народный театр и вернулся в редакцию «Пополо д'Италия».

Социалисты были возмущены до предела. Бывшие друзья и почитатели чувствовали разочарование, граничившее с ненавистью. С одним из них — Чиккотти — который ранее говорил, что Муссолини «по уму настоящий потомок Сократа», он дрался на дуэли. Другие, включая Анжелику Балабанову, считали его самым коварным предателем социализма. Они обвиняли его не только в измене социализму, но и в том, что за это он получил деньги от находящегося в Милане Французского института [4] . Однако к началу 1915 года благодаря такой резкой перемене взглядов он приобрел больше сторонников, чем противников. Он перетянул на свою сторону большинство, состоявшее из тех, кто поддержал его заявления о необходимости в конечном счете руководствоваться прежде всего интересами своей страны, и о немецких социалистах, поддержавших кайзера и способствовавших краху Интернационала, что поставило под угрозу свободу. Он также добился поддержки синдикалистов в лице Корридони, анархистов в лице Либеро Танкреди, ирредентистов в лице Чезаре Баттисти и даже правого социалиста Биссолати, исключению которого из партии он содействовал после нападения на Триполи. Позицию Муссолини одобряли патриотически настроенные рабочие, националисты, тысячи молодых людей, для которых война по-прежнему представлялась полным драматизма приключением, многие интеллектуалы и писатели, как, например, Габриэле д'Аннунцио, считавший, что участие Италии в войне поможет ей добиться окончательного объединения, установить законный суверенитет над Адриатикой и поднять ее авторитет в Европе.

Поощряемый все возрастающими успехами, отставкой Джолитти и назначением на пост премьера оппортуниста Антонио Саландры, что способствовало реализации его планов, Муссолини стал все более шумно требовать войны, становясь все непримиримее. Он дрался на дуэли с реформистски настроенным социалистом Клаудио Тревесом, бывшим редактором «Аванти!», был арестован после вышедшего из-под контроля в Риме митинга сторонников вступления в войну, сражался с полицейскими, разогнавшими один из митингов с его участием в Милане. Наконец, 24 мая 1915 года, к удовлетворению короля, ирредентистов, футуристов, масонов, а также Муссолини, Италия вступила в войну. Однако сторонники войны, приветствовавшие ее объявление с таким шумным энтузиазмом, не выражали мнения страны в целом, и позднее Муссолини с удовольствием отмечал, что они наглядно продемонстрировали, как активное меньшинство может навязывать свою точку зрения массам. Это был урок, которого он не забыл.

«Начиная с сегодняшнего дня, — торжествующе писал он в „Пополо д'Италия“, — все мы итальянцы и только итальянцы. Теперь, когда сталь должна находить на сталь, наши сердца издают единый возглас — да здравствует Италия!»

Семена фашизма были посеяны.

Глава третья

СТАНОВЛЕНИЕ ФАШИСТА

Август 1915 года — октябрь 1922 года

1

Муссолини был хорошим солдатом. Он не пошел добровольцем, как большинство его сторонников, и ждал до августа, когда его зачислили во II полк берсальеров. Однако он отверг предложение командира полка вести в полковом штабе дневник боевых действий и уже через несколько недель оказался на передовой. В 1905-1906 годах по возвращении из Швейцарии он уже прошел 19-месячную военную подготовку и за это время доказал, что, несмотря на репутацию бунтаря, может быть дисциплинированным солдатом. Тогда, как и сейчас, он проявил стремление понравиться начальству и продемонстрировать энтузиазм и способность к упорному труду. Решив во что бы то ни стало не отставать от других, он безропотно выполнял долг, без особого героизма, но с необходимым рвением, и в официальном рапорте был назван примерным солдатом, проявившим дух истинного берсальера. Он получил повышение и стал капралом. В письмах домой он писал в основном об опасностях и трудностях пехотной службы на передовой, о том, что целыми неделями находится под обстрелом, о ситуациях, когда его жизнь подвергалась опасности. Он приехал в отпуск домой прямо из окопов у реки Изонцо, сильно уставший и оборванный, причем его шинель была застегнута не на пуговицы, а держалась с помощью кусков проволоки [5] .

Однажды в феврале 1917 года во время демонстрации нового миномета раздался сильнейший взрыв, и стоявшие рядом с ним пять человек были убиты, а в воздух взлетели исковерканные куски металла от бомбы и разорвавшегося минометного ствола. Его самого с силой швырнуло на землю, и он был доставлен в перевязочный пункт без сознания, а в его тело впилось более сорока минометных осколков. Когда госпиталь в Ронки, куда он был отправлен, был сильно поврежден в результате бомбардировки, и пришлось эвакуировать большинство раненых, его оставили там, так как он был слишком плох, чтобы его перевозить.

Спустя несколько недель, когда ему стало лучше и он вернулся в Милан, Маргарита Сарфатти пришла навестить его. «Я никогда не забуду этот визит, — писала она. — Он был настолько изможден, что едва мог говорить. На его бледном лице появилась улыбка, когда он увидел нас, глаза его ввалились. Он почти не мог двигать губами, было ясно, что он ужасно страдал. Кто-то из нас спросил, не хочет ли он почитать какую-нибудь книгу. Он ответил отказом. „Я читаю только это, потому что оно знакомо мне. Не могу читать ничего нового“. И он указал на томик стихов Кардуччи».

Разумеется, Муссолини не был бы сам собой, не используй он те преимущества, которые давало ему положение раненого солдата. «Я горжусь тем, — писал он с характерным самолюбованием, как только оправился и смог владеть ручкой, — что, выполняя свой опасный долг, окрасил в красный цвет своей кровью дорогу в Триест». «Я испытывал ужасную боль, — отмечал он в автобиографии. — Все операции были сделаны мне практически без анестезии. За один месяц я перенес двадцать семь операций: все, за исключением двух, прошли без анестезии».

Отдавая себе отчет в том что делает, он вернулся в редакцию «Пополо д'Италия» на костылях, которыми он пользовался еще долго после того, как надобность в них отпала. Как ветеран войны он считал себя вправе критиковать социалистов, клерикальных пацифистов и нейтралов, которым он вменял в вину ответственность за катастрофу при Капоретто, с большим правом, чем он мог бы позволить себе, будучи гражданским журналистом. И как один из тех, кого он постоянно называл «оставшимися в живых», он начал выступать за участие бывших солдат в правительстве новой Италии, правительстве, которое должно быть сильным и бескомпромиссным. Еще в феврале 1918 года он ратовал за появление диктатора, «человека жестокого и энергичного, способного вычистить все». Спустя три месяца в широко разрекламированном выступлении в Болонье он намекнул, что сам мог бы претендовать на эту роль.

Все эти призывы были главным образом обращены к тем, кто участвовал в войне, и именно среди них они нашли своих самых ярых сторонников. Предъявляемые Муссолини притязания на Фьюме и Далмацию в дополнение к тем регионам — Трентино и Венеция-Джулия, которые в конечном счете отошли к Италии по Сен-Жерменскому мирному договору — были с энтузиазмом одобрены теми, кто воевал на Карсо, одновременно его выпады против Русской революции и ленинского тоталитаризма были с удовлетворением восприняты теми, кто ассоциировал большевиков с дискредитированной Итальянской социалистической партией. Он более не желал даже именовать себя социалистом. По его словам, партия не только выступала против войны, но и противилась победе и была готова отказаться от ее плодов, а своей пропагандой принципов международного большевизма она потеряла право считаться борцом за права рабочего класса Италии. Понимая, что его взгляды не возобладают до тех пор, пока он не ослабит связи, которые традиционно связывали рабочих с социалистической партией, он старался показать своими статьями и выступлениями, что именно он является их другом и заступником. Он клялся, что, не являясь более социалистом, продолжает твердо занимать антибуржуазные и антикапиталистические позиции.