Я помню...(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович. Страница 65

Поэтому единственно правильной тактикой искоренения этой заразной кулацкой антоновщины была сплошная оккупация территории, зараженной бандитизмом. Вся Тамбовщина была разделена на территориальные участки, в каждом из таких участков организовывалась Политтройка (я был членом и секретарем такой политтройки, во главе которой стоял комиссар Винокуров). Политтройка продумывала операции на своей территории с помощью курсантских отрядов и частей, бывших в ее распоряжении. На границах с нашим участком Западного отряда действовала бригада Котовского, получившая довольно большой район (села Медное, Золотое, Серебряное и др.). Недалеко от нас действовал отряд польских коммунаров (впоследствии оскандалившийся), где-то рядом были югославы (сербы и др.). Я не говорю уже о курсантах московских, саратовских и других.

Курсантские отряды и части войск по разработанному плану делали вылазки в различные села и деревни своего участка, особенно в те из них, в которых, на основании разведывательных данных, маскировались крупные бандитские подразделения. Так же, как и в описанном случае в деревне Андреевка, деревня окружалась со всех сторон, отряды курсантов направлялись на поиски укрывшихся и прятавшихся бандитов. Так как все они были в этом случае одинокими, их захватывали, допрашивали и поступали с ними в соответствии с суровыми предписаниями начальства того времени.

Таким путем территория участка данной Политтройки постепенно очищалась от бандитов, в деревнях и селах создавались ревкомы и начиналась более или менее нормальная жизнь.

Итак, вернувшись домой, я обнаружил, что комиссар Винокуров чем-то озабочен. Оказывается, в результате нескольких операций, проведенных на днях в селе … (забыл!), скопилось немало захваченных в разных селах бандитов, с которыми надо было что-то делать. Уже на другой день к нам приехал уполномоченный Чрезвычайной комиссии, были приведены наиболее подозрительные бандиты и мы начали допросы. Я, как самый молодой (мне было в то время 19 лет), естественно, стал секретарем, а чекист допрашивал. Он был куда опытнее меня, я был по сравнению с ним просто младенцем. Так же, впрочем, как и я, он пользовался методом перекрестного допроса.

Я заметил, что его, собственно, меньше интересовала личная вина допрашиваемых. Он все старался выпытать, особенно у матерых бандитов, где и сколько антоновских войск имеется, где главные районы их дислокации, кто командует крупными соединениями — дивизиями, бригадами, полками и прочее. Может быть, допрашиваемые и не знали много из того, о чем их спрашивали. Многие из них казались просто неграмотными мужиками, завлеченными «в банду» немудрящими мелкобуржуазными лозунгами Антонова. Но допрашивавший чекист на это не обращал никакого внимания. Если допрашиваемый не отвечал вразумительно, он прибегал к примитивной угрозе: «А ну, раскрой рот!» — требовал он и впихивал ему в рот ствол нагана. Однако бить не бил. Все это, конечно, не производило на меня сколько-нибудь приятного впечатления, хотя я уже успел привыкнуть к подобным вещам. Но было жестокое военное время и меня самого ожидало нечто во сто раз худшее, если по какой-либо глупой случайности я попался бы в плен к бандитам. А такая случайность могла произойти каждый день!

Помню, число допрашиваемых было очень большим, а время шло. Надо было очищать район, отведенный нам, срочно и переходить к другим важным делам. Мы могли допрашивать только по ночам. Днем все уходили либо на операции, либо занимались поездками и походами по разным неотложным делам. И вот, возвращаясь домой поздно вечером, мы садились за стол и вызывали очередных пленных бандитов. Первые две ночи такой работы после тяжело проведенных дней еще кое-как можно было пересилить, не спать. Но на третью ночь я стал клевать носом во время допросов и не все мог записывать. Кажется, на пятую ночь мои записи допросов оказались такими, что сам я не мог разобрать в них ни одной буквы! Когда комиссар увидел эти записи, он выругался и отправил меня спать. Но после того, как я беспрерывно проспал, наверное, часов 20, я вновь сидел за столом и записывал по ночам самое главное из того, что могли сообщить нам бандиты. Днем иногда приходилось писать сводки, донесения, данные разведки и всякие другие вещи в главный штаб. Так и текла наша жизнь примерно недели с две.

Я учусь верховой езде!

Каждодневно операции в различных деревнях и селах нашего участка требовали иногда походов пешком на довольно далекие расстояния километров в 5 и даже более. Комиссар наш, будучи комиссаром 6-х Саратовских артиллерийских курсов, прекрасно справлялся с такими передвижениями на своем сером коне. Что же касается меня, я, после некоторых опытов верховой езды при сопровождении обозов, совершенно отказался от попыток ездить верхом.

Между тем, по мере очищения нашего участка и всего Западного отряда от бандитов, жить стало несколько свободнее. Сводки и секретарская работа не отнимали у меня уже целых дней. Кроме того, в результате конфискации имущества (скота) у выловленных бандитов в нашем распоряжении оказались довольно значительные стада коров и овец, табун лошадей, тысячные стада курей и уток и множество прочего имущества. Пока его совершенно некуда было деть и лишь приставленные специально ревкомами мужики и бабы заботились о том, чтобы вся эта масса животины была напоена. Кормились же они сами собой, так как шло лето.

Однажды я заговорил о том, что хорошо бы было выучиться ездить верхом. Венгерец Кендра, который был прекрасным наездником, так как кончил Венскую академию генерального штаба как кавалерист, понял, в чем дело. Не откладывая в долгий ящик, он тут же пригласил меня сходить в то место, где пасся табун конфискованных у бандитов лошадей. Мы долго ходили между крестьянскими кобылами и меринами, пока Кендра не увидел лошадь среднего роста, показавшуюся мне недостаточно рослой для меня. Он посмотрел ей в зубы, пощупал ее с разных сторон и сказал мне, что, пожалуй, эта лошадь будет очень хорошей для меня. Нашли уздечку и седло, и лошадь была торжественно приведена к нам на квартиру. Она поступила в распоряжение коновода, не совсем нормального парня из казаков с Дона, которого невесть откуда взял комиссар и который, однако, сам производил впечатление какого-то бандита. Я попробовал сесть на оседланную лошадь и шагом проехаться около дома. Все шло благополучно. Лошадь оказалась не крестьянской, а бандитской; она была обучена верховой езде, держалась смирно, и я с удовольствием без какой бы то ни было тряски проехался несколько раз.

На другой день, после обеда, Кендра пригласил меня проехаться вместе с ним в село Лукино, как он сказал, «за яблоками». Я, конечно, согласился. До Лукина было менее 5 километров, яблоками это село славилось, бандитов в районе уже не было. Мы поехали шагом, было вначале очень приятно. Но вот Кендра перешел на рысь и я, вслед за ним, тоже. Я понятия не имел, как надо держать себя при езде рысью. Я сидел в седле как мешок, и, вероятно, моя бедная лошадь сразу же почувствовала это. Наконец-то снова перешли на шаг, и я почувствовал необыкновенно приятное облегчение. Но потом снова рысь. Скоро у меня заболел зад, а Кендра ехал как ни в чем не бывало и не обращал на меня ровно никакого внимания. Но вот, наконец, и Лукино. Мы слезли с лошадей в огромном саду, где росли много сотен яблонь самых разных сортов. Хозяин очень внимательно встретил нас (он хоть и не был бандитом — по старости, но, естественно, был к ним близок).

Мы ходили от яблони к яблоне, отведывая яблоки самых разных и притом прекрасных сортов. Наевшись «до отвала», мы полежали, затем нагрузили сумки, имевшиеся у седел, отборными яблоками, и я, предвкушая уже некоторые неприятности обратной дороги, просил Кендру ехать потише. Казалось, все шло нормально. Но вдруг Кендра внезапно заявил, что ему надо съездить в село Серебряное (?) по какому-то, по его словам, совершенно неотложному делу. (Может быть, село это называлось и не так). Село это было километрах в 15–18 от Лукина. Я, уже насытившийся прелестями первой верховой езды, сказал ему, что я просто не могу с ним ехать. Я уже набил себе соответствующие места. Но Кендра с пафосом стал мне разъяснять правила товарищества. Какой же я товарищ, если хочу отпустить одного его к ночи ехать по местности, которая славилась бандитскими налетами. Это не по-товарищески, заявил он. Мне стало неудобно перед иностранцем, который произносил такие истины.