Мальчики с бантиками - Пикуль Валентин Саввич. Страница 25

— Ти-ха! Кто у этого товарища банку варенья увел?

Вот теперь в кубрике стало совсем тихо.

— Никто не сознается? — вопросил старшина. — Или вам не известно, что воровство особо жестко карается на флоте?

Все молчали. Кто был удивлен. Кто пристыжен.

— Становись! — скомандовал Россомаха.

Вдоль левого «борта» вытянулась шеренга колесниковского класса, вдоль правого — класса Россомахи. Лампочки светили вполнакала, от печки несло жаром. Забытые учебники и тетрадки валялись на столах и койках. Россомаха рысцой пробежал вдоль шеренг.

— Еще раз спрашиваю — кто взял банку?

Финикин проговорил:

— Артюхова допросите. Пусть он мое варенье отдаст.

— Артюхов, это, случайно, не твоя работа?

Тот отвечал старшине с достоинством:

— А почему вы именно меня спрашиваете?

— Так ты же… — начал было Россомаха и умолк.

Из шеренги левого «борта» кричали:

— У нашего Серебрякова вчера кто-то перышко из ручки выдернул. Может, это один и тот же гад работает!

Растерявшийся Россомаха вызвал из строя Московского.

— Старший, — сказал он Игорю, — этого дела мы так не оставим. Ты начинай с того конца кубрика, а я с этого. Из строя никому не выходить, пока не обыщем все койки.

Россомаха разворошил постель Феди Артюхова, заглянул на его полочку, отвернул матрас. Нигде вареньем даже не капнуто. Московский нехотя пощупал рукой книги на полке Коли Поскочина, отодвинул куски мыла и… вытащил банку.

— Вот она! — сказал Игорь в полном изумлении.

Из банки торчала ложка. Половины варенья уже не было.

Финикин сразу полез на Колю Поскочина.

— Умника из себя строишь, а сам… Твое это было варенье? Тебе его прислали? Я вот сейчас как врежу…

Но тут прозвучал резкий голос Артюхова:

— Не тронь маленького. Что он тебе худого сделал?

— Как что сделал? Он же мое варенье слопал.

— Захотел и слопал. А тебя это не касается.

— Видали? Мое варенье едят, а меня это не касается.

— Дурак! — ответил Артюхов. — Ты еще жизни не видывал…

— А ты… Ты сам вор и другого вора покрыть хочешь.

Артюхов, побледнев, двинулся на Финикина:

— Слушай… ты! За такие слова я тебя так кокну по твоей банке, что из нее последнее варенье вытечет. Да, я крал. Чтобы не подохнуть. Но я копейки не украл с тех пор, как попал на флот…

— Кокну, кокну… Ишь кокальщик какой нашелся. Эво, старшина рядом стоит. Он тебя живо на отсидку отправит.

— Прекратите! — вмешался в спор Россомаха. — А то и правда, возьму и обоих вас закатаю на гауптвахту… Кончайте баланду! Дело ясное. Юнга Поскочин, ты зачем чужое хватаешь?

Бедный «философ» горчайше разрыдался:

— Сам не знаю… сладкого захотелось… не удержался!

Россомаха еще крутил в руках липкую банку.

— Держи сам! — и сунул банку Финикину. — Юнга Поскочин, а тебе известно, что воровать нехорошо?

— Известно… конечно же! — отвечал Коля.

— А если так, то, выходит, действовал сознательно. Это как понимать? Всяких там Кантов изучаешь, а к себе философски отнестись не можешь… Чего молчишь? Отвечай.

Явился с танцев Колесник — заснеженный, румяный.

— Что за ярмарка? — удивился он с порога.

— Да вот… вора нашли, — мрачно пояснил Россомаха.

Из класса Колесника надрывно взывали к честности:

— Заодно и перышко поищите. Писать человеку нечем!

Савка слышал, как Россомаха тихо сказал Колеснику:

— Мне этого Канта, чтоб ему ни дна, ни покрышки, честно-то говоря, позарез жалко. Лучше бы он, сукин сын, слопал варенье, а банку в сугроб закинул…

Шепотком отвечал ему Колесник:

— У нас на крейсере такого Финикина давно бы в гальюн сунули и воду спустили, Поскочин-то — пацан. А кто не тягал варенья у бабушки из буфета?

— Сравнил. Дома высекут — и порядок. А здесь из-за такой ерунды может кончиться плачевно…

Савке стало безумно жаль Колю, и никак не укладывалось в голове, что он может украсть.

— Коля, — спросил он, — зачем ты это сделал?

Тот поднял лицо — страдальческое, в слезах:

— Да не вор же я… Просто сладкого хотелось.

Россомаха велел юнгам отходить ко сну, но кубрик еще долго бурлил, по углам ожесточенно спорили. Гнев рулевых, как ни странно, был направлен в основном против Финикина с его банками.

— Хозяин! — с презрением говорили ему. — Если б не твои сласти, так и позора не было бы. Нашли, что прислать, родители — варенье! Лучше бы гуталину для сапог прислали или порошку зубного, чтобы бляхи драить.

— Чего вы на меня-то накидываетесь? Я разве украл?

— Провокатор ты! — было заявлено от Игоря Московского.

— Я провокатор? — изумился Финикин.

— А кто же ты еще? Расставил свои банки и лижет. То малиновое. То вишневое. То собачье. Вот человек и не выдержал. А кто его подначил, как не ты?

Финикин отбивался, как мог;

— По-вашему, я всех должен угощать? Вас двадцать пять едоков в классе. Да по другому «борту» еще столько же облизывается. Моим родителям на полсотни ртов не напастись.

— Давись сам, — отвечали ему юнги. — Только слопай поскорее и кончай эту канитель. Не порти нам настроение.

— Дневальный! — требовал Россомаха. — Гаси свет!

Один лишь Джек Баранов отмолчался в этих спорах.

— А ты что? — спросил его Савка.

— У меня на этот счет свое мнение.

В соседних классах радистов уже стала попискивать, как мышь в подвале, морзянка: та-ти-ти, та, та-та-ти, ти-та. Сначала робкая и сбивчивая, она все чаще взрывалась каскадами бравурных передач. Уже появились юнги-мастера, гнавшие количество знаков по секундомеру — все быстрее, все больше. Рота радистов, чтобы юнги не потеряли чуткость руки, была освобождена от тяжелых работ — валки леса, пилки дров и прочего.

Такая же морзянка проникла и в классы роты рулевых. Только здесь она беззвучно билась в пучках света. Старшина Фокин отщелкивал ее на клавишах Ратьера, и рулевые по проблескам фонаря хором читали слова, а потом и целые фразы:

— По пра-во-му бор-ту и-ме-ю бар-жу с топ-ли-вом…

Флажный семафор казался юнгам труднее. Допустим, дается «веди»: правая рука держит флажок горизонтально. Но при чтении сигнал виден читающему зеркально: для него флажок реет уже не справа, а слева. Фокин не спешил. Поначалу писал флажками простые обозначения: «вызываю на разговор», «понял», «не разобрал», «повтори», «передвинься», «не могу принимать». Затем старшина стал писать текст.

— Не бойтесь, буду давать медленно.

Класс рулевых загудел, прочитывая слова, и отдельные ошибки одиночек потерялись в общем правильном хоре.

— Како… он… рцы… аз… буки… люди… мягко.

Фокин дал отмашку «оканчиваю». Получилось слово «корабль». Быстрее всех выдал шестьдесят знаков в минуту Федя Артюхов. Фокин обрадовался:

— Ставлю тебе пятерку. Первая в вашем классе! — И добавил: — А сейчас открою один секрет, известный всем сигнальщикам флота. Мы никогда не разводим руки так широко, как это делает новичок, стараясь, чтобы его поняли. Смотрите, в чем заключается секрет стремительной передачи семафора…

Фокин стал писать. Но руки старшины при этом не разлетались в стороны, как это рисуют на картинках. Руки мелькали лишь впереди корпуса. Фокин сократил размах флажков, и движения его рук стали взрывчато-краткими, напоминая жесты экспансивного человека при разговоре.

— Только так! — сказал он, окончив передачу. — Можно ставить рекорды, если уверен, что тебя поймет читающий. Издали-то даже сокращенные размахи рук читаются легко. Особенно — на фоне неба.

Следующий урок — устройство рулей, поворотливость и маневренность корабля при эволюциях. Вел этот предмет инженер-капитан 3-го ранга Плакидов, человек бывалый и строгий. Он не делал никаких скидок на то, знаком юнга с физикой или нет. Плакидов в случае недоразумения говорил:

— Удивляюсь! Чему вас в школе учат?

Урок, ответственный и трудный, начался.

— Для начала повторим пройденное, — сказал Плакидов, ни на кого не глядя. — Юнга Огурцов!