Гнев Божий - Хиггинс Джек. Страница 15

Я никогда не был в восторге от текилы, но она, по крайней мере, помогла бы мне согреться. Приняв бутылку, я сделал пару глотков и вернул ее Ван Хорну.

— Хочешь, поговорим о тебе? — спросил он.

Удивительный этот Ван Хорн, подумалось мне. Там, в Бонито, во дворе полицейской казармы, я видел в нем священнослужителя. После перестрелки у Тачо он предстал совсем в другом качестве. Его мягкость, мудрость и сочувствие, проявляемое по отношению ко мне сейчас, характеризовали его по-новому. В разных ситуациях у него менялась даже манера речи.

— Янус был двуликим. А сколько лиц у вас, черт возьми? — настойчиво спросил я.

— Мне доставляет удовольствие ставить окружающих в тупик, но ты так и не ответил на мой вопрос.

— Хорошо, — согласился я. — Рассказ мой будет коротким. Брат был на шесть лет старше меня. В четырнадцатом году он вступил в ряды британской армии и, став стрелком сухопутных частей, отправился воевать за Англию. Это привычка ирландцев, от которой им трудно избавиться. В начале восемнадцатого года его после ранения демобилизовали в звании капитана.

— Он разделял твои политические взгляды?

— Думаю, что да. После демобилизации из армии брату, несмотря на поврежденную правую ногу, удалось дослужиться до командира летного отряда. Мы разошлись с ним в оценке договора с Англией. Он, как и Майкл Коллинз, полагал, что достаточно повоевал за свободу Ирландии и с него теперь хватит. Он решил, что тот кусок пирога, который ему достался, лучше, чем ничего.

— А ты остался несгибаемым республиканцем.

В камере было настолько темно, что я не смог разглядеть выражения лица Ван Хорна.

Может быть, это даже к лучшему, подумал я и продолжил:

— Тогда в Драмдуне я не знал, что брат был в той машине. Мы охотились за командующим дивизии.

— Такое на войне случается.

— И я убил его, — промолвил я. — Из окна верхнего этажа бара «Кохан селект» я легко и хладнокровно расстрелял всех четверых из своего «томпсона». Лил проливной дождь, и на улице не было ни души. Цель терроризма, как часто говорил Мик Коллинз, посеять страх, и я ему верил. Меняться мне было слишком поздно, даже после случая в Драмдуне. Мне ничего не оставалось, как удариться в бега.

— Слишком поздно в жизни ничего не бывает.

— Вы опять выступаете в роли проповедника.

На моих глазах Ван Хорн вновь переменился.

— Ты прав, Киф, да будь я проклят, чего, увы, не случится. Считаю, что человек должен оставаться самим собой даже в свой последний момент. В противном случае его жизнь ничего не стоит.

— Вот я именно такой, — произнес я. — Точнее обо мне не скажешь.

— Ну уж не знаю. Что касается этой индейской малышки, то там, у старика Тачо, ты спас ей жизнь. Не так ли? Такой поступок заслуживает уважения.

От этих слов на душе стало немного легче, и я на мгновение вспомнил темные спокойные глаза Виктории, оливковый цвет ее кожи, вновь, как в ту ночь под проливным дождем, ощутил тепло ее плотно прижатого ко мне тела.

— Вы не меньше меня заслужили ее благодарности, — возразил я. — Не вмешайтесь вы тогда...

— Только не пытайся изложить мне мотивы, по которым я это сделал. Все равно ошибешься, Киф. Их просто не существовало, — цинично отрезал он, и голос его вновь стал решительным. — Когда я вошел в дом Тачо, у меня не было никаких намерений. Все вышло само собой. Я еще не такой дурак, чтобы сознательно лезть на рожон. Все, наконец я выговорился и теперь ложусь спать.

Отойдя в угол, Ван Хорн помочился в стоявшую там парашу, а затем, звеня кандалами, растянулся на соломенном матраце.

Я остался стоять у окна и, вцепившись руками в решетку, всматривался в холодное ночное небо, сплошь усеянное вечными, как мир, звездами. Они будут сиять и завтра ночью, когда бедняги Эммета Кифа уже не станет, да простит его Боже. Оглядываясь назад, я никак не мог посчитать такой уж большой утратой нищенскую жизнь, которую до сих пор влачил.

В семь утра сержант-охранник принес нам кофе, чего в данных обстоятельствах было вполне достаточно. После этого в течение двух часов к нам никто не приходил. Ван Хорн был молчалив. Этим холодным утром священник со спутавшейся бородой и грязным лицом выглядел старше своих лет. Я, возможно, выглядел не лучше и по вполне понятным причинам пребывал в угнетенном состоянии. Шум в тюремном дворе не вызвал у нас особого интереса.

До нас донеслись звуки шагов марширующих солдат, крики команд. Не выдержав, Ван Хорн поднялся с пола и подошел к окну. Снаружи раздались бранные выкрики, а затем послышался чей-то пронзительный визг.

— Что там происходит? — спросил я священника.

— Солдаты собираются расстрелять какого-то бедолагу, а тот не может с этим смириться.

Я подошел к Ван Хорну и выглянул в окно. К деревянному столбу, стоявшему у противоположной стены тюремного двора, четверо солдат пытались привязать осужденного, который отчаянно сопротивлялся. Когда солдаты, наконец связав его, отошли в сторону, я смог рассмотреть беднягу и иронически рассмеялся.

— Как говорит старик Тачо, Господь все же иногда посматривает на землю.

— Ты что, знаешь осужденного?

Я кивнул:

— Это капитан Хосе Ортис, шеф полиции Бонито.

— Черт побери! — воскликнул Ван Хорн. — Этот Бонилла уж точно не терял времени даром.

Ортис уже не визжал, потому как ему в рот воткнули кляп из старой пестрой тряпки и надели на глаза повязку. Казнью руководил лейтенант Кордона. За свою жизнь я достаточно насмотрелся на подобные экзекуции, но тем не менее наблюдаемая во дворе сцена казалась мне совсем нереальной. Раздался крик команды, прогремел недружный залп, и тело несчастного медленно сползло по столбу на землю. Я довольно спокойно воспринял увиденное и отвернулся от окна. Дверь нашей камеры уже открывали.

Шестеро солдат во главе с сержантом повели нас вдоль тюремных камер, и вскоре мы оказались в холодном коридоре с окрашенными в белый цвет стенами. Через окна, расположенные почти под самым потолком, нельзя было видеть, что творится снаружи. Сержант извлек из кармана ключ и снял с наших ног кандалы. Мы стали ждать, что за этим последует.

Вскоре за нашими спинами открылась дверь, и по звону кандалов я понял, что еще один заключенный разделит нашу участь. Взглянув на вошедшего, я лишился дара речи. Рядом с нами в окружении двух охранников стоял Янош. Его некогда элегантный белоснежный костюм превратился в нечто неописуемое. По огромному, заплывшему жиром лицу струился пот.

Сделав круглые глаза и постаравшись не выдать своего удивления, он спокойно произнес:

— Вот, мистер Киф, мы снова с вами встретились.

Его слова прозвучали настолько нагло, что я не смог сдержать смеха.

— Позвольте представить вам мистера Яноша из Бонито, моего хорошего друга, — сказал я, обращаясь к Ван Хорну.

— Это тот, который путает виски с джином? — промолвил он и, взглянув на тучного Яноша, криво улыбнулся. — Из вас получится отличная мишень, друг мой.

На мрачную шутку Ван Хорна Янош никак не отреагировал. После того как с него сняли кандалы, он, опираясь на трость, которую солдаты у него не отобрали, сделал несколько шагов вперед.

— Мистер Киф, я весьма сожалею о случившемся. Это моя вина, сэр. Если бы можно было что-то изменить, я непременно это бы сделал, поверьте мне. Теперь я разделю вашу судьбу, хотя для вас это слабое утешение.

— Совсем никакое, — раздраженно ответил я.

Тут отворилась дверь, и в коридоре с пачкой бумаг в правой руке появился лейтенант Кордона. Он кивнул охраннику, и тот, подхватив Яноша под руку, вывел его вперед.

— Пол Янош, — произнес лейтенант, глядя в листок, лежащий сверху пачки. — Пятьдесят девять лет. Граф Ракоши, бывший полковник Австрийской Императорской гвардии.

— Может, не стоит ворошить прошлое? — пробормотал Янош.

— За государственную измену вас судил военный трибунал и признал виновным. Вас приговорили к расстрелу.

— Тогда предлагаю покончить с этим как можно скорее.