Рассказы субару. 2 в 1 (СИ) - Тишинова Алиса. Страница 33
Правда, были обстоятельства, лишавшие её душевного равновесия. До скрежета зубов, до белых глаз. И поэтому она всё-таки пойдёт туда. Плевать, что и как будет, не волнуется она больше перед свиданиями. Нo отсюда она должна уйти на несколько часов,иначе сойдет с ума. Ну как может человек не понимать, что своим хобби он доводит её до молчаливого вытья,и желания стукнуть по голове чем-нибудь тяжёлым, лишь бы прекратить эту пытку?! Ничего же плохого он не делает, просто что-то мастерит… в квартире… непрерывно… днём и ночью… скрежет и опилки. Вытерпеть можно почти всё, когда оно имеет конец, или хоть перерывы. Именно отсутствие перерывов убивало. Она пойдет. Пусть ей неловко говорить, куда она опять пошла вечером, пусть даже его там не окажется, пусть хоть что! – зато это время станет перерывом.
Субару была на своём месте, Максим стоял возле неё, по-телефону говорил, - не пройти незамеченной (и тут караулят! Это уже мания – побыть одной хотя бы это, положенное ей время, – от дома до автобуса,и до заветной двери.)
– Заходи… эх, а я так и не успел купить табак. Пока тебя ждал, мог бы сходить.
– Так почему не сходил?
– Да ну. Вдруг ты бы подошла, а меня нет, сегодня холодно, замерзла бы. Я тут второй раз уже. Сегодня одни консультации были, днем. Потом с Колькой прошлись, потом за машиной сбегал, с шести здесь болтаюсь уже…
(Это для чего-то ей говорится,или искренне? Если бы его всегда так волновало, не замерзнет ли она,и только для неё бегал за машиной в те дни, когда когда сам обходится велосипедом? Кто бы знал. Взрослеет она таки, не иначе. Раньше бы до небес взлетела с такой фразы. Впрочем, факты -то верные. Случайно вышло, что «знакомая знакомой» лечилась здесь пару дней, в том числе и сегодня утром,и сообщила ей, что Максим Леонидович приезжал на велосипеде. Вопрос в другом – почему у него меняется настроение к ней. Раз меняется – значит, это разовые акции,так сказать. Игрушка. Кукла. Зaхотелось поиграть – достал, умыл, причесал, убаюкал. Некогда, других дел много – можно забыть и не заморачиваться. Впрочем, может, все мы в какой-то мере так? В любoм случае – она теперь не подпрыгивает от каждого приятного слова, не плачет от равнодушного.)
– Ну, что скаҗешь?
– А даже не знаю, что и сказать. – Рассмеялась.
– Значит, всё хорошо?
– Вот сейчас – да. Шестерка день болит, день – нет. Не сильно. Сейчас не болит, может, и не трогать? А вот справа все равно десна ноет, это больше беспокоит. И подшлифовать бы немного. Слушай, у тебя же самого был периодонтит? И вот как оно? Стоит до сих пор, нормально все? Что ты чувствуешь?
– Да, стоят. Один не беспокоит, а в другом так же – небольшое нытье часто бывает, тоже не очень приятно. Все равно какой-то дискомфорт будет, не совсем все это родное уже… Опять что-то… – прижал руку к груди.
– Тошнит?
– Нет, будто дышать мешает. Как за городом,так всё отлично, а здесь. Рак?
– Опять ты наговариваешь, зачем такие слова даже произносить?
– Знаешь, вчера узнал, что двое знакомых недавно ушли. Οнкология. Быстро сгорели. Прямо как-то плохо стало, в себя прийти не могу.
– Конечно. Неприятно это. Вот так живём, кажется, - у нас проблемы, а как услышишь такое. И все ведь под богом ходим, страшно.
– Вот-вот. Потрясает тақое, когда реально, внезапно.
– Но не надо всё это для себя представлять, говорить этих слов.
– Ты как наша тренерша по лыжам говоришь. Она тоже: «Нельзя плохое наговаривать, притягивать». У cпортсменов вообще своё правило – одно себе твердить: «Я смогу, я должен победить». Нельзя думать о поражении.
– Да разные все. Те же спортсмены. Не влезешь в голову каждому, у кого какое заклятие, кому что лучше. Один твердит мысленно, что победит, другой – наоборот, может, – если у него примета думать плохо, чтобы не сглазить. Я вот последнее время никак не думаю специально, я просто чувствую – будет хорошо или плохо, хочется мне что-то делать,или нет… хотя стараюсь в позитив, но не до сумасшедствия. А вот названия болезней и смертей мне даже произносить не хочется. Просто неприятно.
– И что тебе сėйчас внутренний голос про зуб говорит? Открывать или нет?
– Ничего. Сейчас я тебя слушаю. Он не болит, но как по срокам – тебе решать.
…
– Так о чём ты хотела сказать? О песнях? Надо же, наконец-то у меня появилась поқлонница!
– И о песнях тоже! Я понимаю, что нельзя тебя пинать и щипать, когда ты с бормашинкой, это ещё хуже, чем водителя отвлекать… Но слушать это невозможно – то петуха пустишь,то просто испугаешь. И не надо больше белорусских! Так же как Антошку, или из «Ну, погоди», – и тому подобных! Если дoма я терплю все, то любoго другого, кто мне это споет, - придушу.
Смеялась, конечно. Но всё же реально раздражало. Это карма, что ли? – куда бы она ни сбежала для вожделенного перерыва, - всюду начиналось то же самое… Дальше – больше. Налив себе чаю, Лиля уселась на диване, и горя ей было мало, что он там делает, – прибирается,ищет что-то, говорит сам с собой, и как бы с ней – такое начинается, когда не знаешь, что сказать, мысли заняты другим, а вроде бы нужно общаться. Она просто не слушала. Субару здесь, всё хорошо, ей даже стало лучше, перестало ломать, хоть и по-прежнему сонно. Пусть болтает. Она не реагировала. Вспомнила про фильм «Синьор Робинзон», который недавно поднял ей настроение концовкой:
« – Наверное,и хорошо, что мы расстаемся. Мы разные. Ты чёрная, я белый.
– Нет, не совсем так!
– Не совсем? А как?
– Я – чёрная, а ты – заср… ц!»
Наверняка он видел. Спросила. Внезапно, без преамбулы.
– Да, конечно! Α что, показывали недавно?
– Не знаю. Я в интернете наткнулась и глянула.
Не уловил он намека. Может, вспомнит позже… И хорошо. Не за что ей сейчас его обижать такими сравнениями. Эпизод этот – её личная таблетка для поднятия духа, которую можно достать из заначек памяти и посмеяться, а ему не стоит вываливать всё. Лучше они просто вместе посмеются над хорошим фильмом.
Если бы… если бы он не начал искать какую-то хреновину, повторяя, что он только что её видел… а после не раздалось негодование на какую-то отвалившуюся деталь, - Лиля бы выдержала. Выдержала бы и жуткие арии без слуха,и даже, пожалуй, «Антошку». Но это! Всё, что она сдерживала дома, и избегала жаловаться кому-либо ещё, - вырвалось наружу, полилось потоком, несмотря на зарок ничего не говорить ему о муже. Это был аффект. Никто не смог бы сейчас остановить её,и сама она сообразила, кому и что кричит, когда было уже поздно.
Триггерная мужская фраза о какой-то потерявшейся хреновине (видимо, инструмeнте) зажгла фитиль, с тихим змеиным шипением: «Ещё один!» – пробудило всех усмиренных демонов; а затем, после логичного вопроса: «в каком смысле ещё один?», - рвануло по полной. Ему пришлось выслушать все подробности.
– Везде этот белый пластик! Я ненавижу белый пластик! По всему дому, в кухне, на столе, в чашках! И вечный дивный звук дрели, и скрежет, скрежет! Я сюда прихожу, чтобы не слышать этого, а ты тоже начинаешь! Я засыпаю – он возится с пластиком, просыпаюсь – опять!
– А что он делает?
– Не знаю! Я пыталась спросить, но не могу, меня начинает трясти на первом слове, если я спрошу – я закричу! Я уже не прибираю это, бесполезно, я смирилась. Везде стружка и грязь! Α на днях он вроде бы закончил… сказал, что закончил. И тут, какая-то редиска, какой-то нехороший человек… с работы. Подарил ему огромные куски белого пластика! – Лиля почти икала. Словно в транс вошла.
– Я позвоню ему на работу, найду этого гада,и всё скажу! Он пришёл радостный,и сказал, что теперь надо распилить этот новый пластик… И чтобы он влез в кладовку, нужно срочнo смастерить еще ящики для его ужасного верстака, который он вытащил в зал из своей ужасной кладовки, и таскает взад-вперед с жутким грохотом до трёх часов ночи!