Царица Шаммурамат. Полёт голубки (СИ) - Львофф Юлия. Страница 8

А в следующее мгновение он завизжал от внезапной боли — его кисти коснулась пылающая огнём ветка; в воздухе запахло горелой плотью.

Из-за собственных воплей человек с жезлом не услышал, как пастух воскликнул в испуге: «Ану-син!» Только это и спасло храбрую девочку, заступившуюся за мать, от немедленного наказания.

Когда взгляд посланника Залилума прояснился, он увидел стоявшего перед ним сирийца с догоравшей веткой тамариска в руках. Маленькая женщина, всё так же стоя на коленях, прижимала к себе девочку и смотрела на лысого широко раскрытыми глазами, в которых застыло выражение ужаса.

— Как ты посмел, раб?! — взревел, придя в себя, яйцеголовый и замахнулся на Сима жезлом. — Ты оскорбил меня, сына свободного человека, ты поднял руку на вольного гражданина Аккада! За это ты будешь жестоко наказан, клянусь Мардуком!

На зов посланника Залилума в хижину вбежали вооружённые мечами стражники и, связав Симу руки, увели его с собой.

— А за тобой я скоро вернусь, — процедил сквозь зубы лысый, глядя на Ану-син злобным взглядом, и, круто развернувшись, покинул хижину пастуха.

— Что теперь будет с отцом? — спросила Ану-син, когда они с матерью остались одни.

— В лучшем случае ему отрежут ухо, а в худшем… — Баштум не договорила и, выпустив девочку из своих объятий, бессильно свесила руки.

— Он взял мою вину на себя, — сказала Ану-син и нахмурилась.

— Он хотел защитить тебя. — Маленькая женщина вздохнула.

— Отец не должен страдать из-за меня, — проговорила Ану-син решительно, но так тихо, что Баштум не услышала её слов.

Когда пламя в очаге погасло, и Баштум уснула, укрывшись с головой, девочка выскользнула из хижины. Стараясь оставаться незамеченной, она пробралась в ту часть селения, где ей ещё не приходилось бывать: за высоким забором прятался дом самого богатого землевладельца общины.

Вокруг царила тишина, только где-то у околицы сонно лаяла собака. Неожиданно откуда-то, будто из-под земли, раздался крик, полный мучительной боли. Вздрогнув, Ану-син прижала руки к груди, как бы пытаясь успокоить саму себя: она догадалась, кому принадлежал этот крик.

Навстречу ей выплыл из темноты большой кирпичный дом, угрюмый и надменный, как его хозяин. Девочка ощупью пробралась вдоль ограды, нашла лазейку и проскользнула в неё быстро и бесшумно, словно змейка. Она думала о том, что где-то там, в подвале дома, мучили беззащитного бесправного человека, который был ей отцом. Она ещё не придумала, как положить конец тем ужасным пыткам, которым подвергли Сима, но точно знала, что должна спасти его.

Внезапно Ану-син споткнулась о что-то твёрдое, но живое: как выяснилось, то была голова мальчишки, который лежал прямо на земле, у порога дома. Когда он вскочил на ноги, то оказался на целых две головы выше Ану-син, так что ей, чтобы посмотреть ему в лицо, пришлось задрать голову.

— Попался, ассирийский лазутчик?! — сиплым ломающимся голосом закричал подросток, больно схватив Ану-син за плечи. — Думал пробраться незамеченным, чтобы спасти пленного, которого мы здесь пытаем? Но тебе, ассирийский пёс, не повезло: этой ночью дворец охраняю я — непобедимый и беспощадный Киссар! Я устроил засаду, и ты в неё попал, словно куропатка в охотничьи силки!

Ану-син не сразу поняла, о чём говорил этот курчавый, как баран, воинственно настроенный мальчик, но её испуг прошёл.

— Отвечай: ты послан ассирийским царём или предателями из Аккада, позорно переметнувшимися на сторону завоевателей? — В голосе «беспощадного» Киссара звучала угроза, а его пальцы продолжали стискивать плечи девочки.

Наконец, поняв, в какую игру играет, развлекаясь по-своему, мальчик, Ану-син спокойно ответила:

— Я пришла безоружная.

— Девчонка?! — поразился, услышав её голос и поняв, с кем имеет дело, Киссар.

Он наклонился к Ану-син, приблизил своё лицо к её лицу почти вплотную, стараясь получше разглядеть её. Потом резко выпрямился и, надменно вскинув острый подбородок, сказал:

— Я Киссар, сын почтенного Залилума, и я хочу знать, кто ты и что делаешь ночью во дворе моего дома?

— Я Ану-син, — в тон ему ответила девочка, — я пришла, чтобы забрать моего отца, пастуха Сима, домой. И если ты вправду сын Залилума, прикажи вашим слугам немедленно отпустить Сима.

В ответ на её просьбу, в которой, впрочем, не прозвучало даже намёка на мольбу или заискивание, Киссар громко рассмеялся. Затем, подбоченясь и приняв угрожающую позу, он злобно процедил сквозь зубы:

— Ну-ка, убирайся отсюда поживее, дерзкая рабыня, пока я не приказал своим людям отправить тебя к твоему сирийцу!

Едва он проговорил эти слова, как от дома снова донёсся отчаянный вопль. Ану-син посмотрела прямо в лицо Киссару — издевательская ухмылка зазмеилась у него на губах.

— Пока пастуха лишь стегают кнутами, но можно и собак на него спустить, — сказал он, с удовольствием наблюдая, как его слова напугали девочку.

— Так нельзя… собаки могут растерзать до смерти, — проговорила Ану-син тревожно; её голос задрожал, глаза заблестели от навернувшихся слёз. — Мать говорила: рабу, который ударил свободного человека, в наказание отрезают ухо. Такой закон.

— Какой закон? — притворно изумился Киссар.

— Тот, что на главной площади, у дворца владыки. Он из чёрного камня и весь исписан такими же клиньями, каким учат сыновей тамкаров в Доме табличек*.

— Закон на каменном столбе? — ухмыльнулся мальчишка. — Разве ты не знаешь, что царский дворец лежит в руинах, а каменный столб разбит? Закон теперь здесь; для таких, как ты, закон — это мой отец и я, — он ударил себя в грудь.

— Ты и твой отец — вы хуже зверей! — выкрикнула Ану-син и сжала кулачки, будто собиралась наброситься на мальчишку. — Отныне я день и ночь буду молить богов о том, чтобы они наказали вас обоих за вашу жестокость!

— Ты не уходишь? Ты смеешь угрожать мне, сыну Залилума?! — Киссар в гневе замахнулся на девочку, но она успела увернуться от его руки, рассёкшей воздух.

Ану-син повернулась и побежала по дорожке, ведущей к воротам. Песок хрустел под её босыми ногами, по щекам от обиды и унижения текли слёзы. Этот напыщенный хвастливый мальчишка, взбреди ему в голову, мог раздавить её как червя, мог втоптать её в песок, превратить в одну из этих песчинок под ногами! А что могла она, маленькая бессильная девочка, дочь какого-то пастуха?..

— О, будь я богатой, я заставила бы его прислушаться к моим словам! Будь я столь всемогущей, как бог-творец Мардук, я бы превратила этого задиру в кусок глины! Я смешала бы всех богачей Аккада с прахом и низвергла бы их в Страну без возврата, чтобы их самих подвергли мучительным пыткам демоны подземелья! — шептала, глотая слёзы, Ану-син и крепче сжимала кулачки.

Она не помнила, как добрела до хижины и легла рядом с матерью, которая во сне то стонала, то всхлипывала. Утомлённая, измученная переживаниями, Ану-син сомкнула тяжёлые веки и тут же погрузилась в обволакивающую сознание спасительную бездну.

Аддару — в аккадском календаре март-апрель

Нинсун — богиня-покровительница пастухов стад

Дом табличек — так в древности в странах Двуречья называлась школа; письмена выдавливали тростниковыми палочками на мягких глиняных табличках

Глава 6. И чтобы сильный не обижал слабого…

Это был страшный для маленькой семьи сирийского пастуха день.

Ану-син пробудилась со смутным предчувствием беды; едва она протёрла кулачками заспанные, с опухшими от слёз веками, глаза, как за стеной громко залаял, а потом протяжно завыл пёс. Послышался топот копыт, и во двор лачуги ворвался, поднимая облака пыли, всадник. Сбросив с коня некий груз, туго перетянутый верёвками, он развернулся и с гиканьем умчался прочь. Выглянув из-за циновки над входом в хижину, Ану-син увидела, как мать склонилась над чем-то лежавшим на земле и вдруг страшно закричала. От этого крика по телу девочки побежали мурашки; она не сразу решилась выйти во двор, но, когда приблизилась к Баштум, то ужаснулась. То, что всадник сбросил с коня, оказалось телом Сима. На нём не осталось живого места: вся плоть пастуха представляла собой бесформенный кусок мяса; истерзанное, изломанное чудовищными пытками тело доконала жара — от неё распухли ноги и руки, ставшие тёмно-красными, почти чёрными. От этого зрелища Ану-син сделалось дурно — она едва успела отвернуться, как её вырвало.